Только 125 граммов!И больше ничего! Да и хлеб этот был совсем не таким, к какому мы привыкли. В состав его входило от 2 до 10 процентов пищевой целлюлозы, жмыха, обойной пыли, выбойки из мешков, хвои и 75% ржаной обойной муки.
А ещё холод. Зима 1941 была особенно суровой.Батареи не грели, водопровод не работал. Люди жгли в буржуйках книги, мебель…
Моя бабушка Ядвига Мартыновна и мой дед Павел Александрович пережили блокаду с первого до последнего дня. Дед про блокаду никогда не проронил ни единого слова. Берёг, наверное, мою ещё неокрепшую детскую психику. Только со слов бабушки знаю, что он работал на Кировском заводе, бывшем Путиловском. Завод, оказавшийся почти на линии фронта, продолжал собирать и ремонтировать танки и другую бронетехнику.
(Справка: за годы войны на территорию завода упало 4680 снарядов, 770 бомб, 139 человек было убито осколками бомб и снарядов, 788 получили ранение, более 2500 человек умерло от истощения).
Дед работал на заводе сутками. Когда приходил домой, бабушка первым делом вытряхивала из карманов его пиджака мышиные хвосты. Он мышами «перекусывал». Бабушка работала на телефонной станции всю войну, отсюда в её обращении к особам женского пола непривычное уже для нас «барышня». Когда ходили трамваи, добиралась на работу на них.
Потом только пешком. А это несколько километров в день туда и обратно. А ещё надо было добывать воду. И это тоже путь не в один километр.
Снова хочу представить себя на её месте и не могу: «позавтракав» 125 граммами хлеба, плетусь в морозное утро за несколько километров на телефонную станцию. Артобстрел, вой сирен, трупы…Хотя деваться-то было некуда.
Как-то мы с бабушкой ехали в электричке на дачу в посёлок Вырица. И вот в электричке (один-единственный раз!) бабушка мне поведала несколько эпизодов из пережитого:
«Однажды я шла по улице и увидела лежащего на снегу ещё живого человека. Он протянул ко мне руку, прося о помощи. Сам подняться был не в силах. Я стала помогать ему, но сама тут же упала. Тогда пришёл его черед помочь мне. Но, подняв меня, он снова упал. И вот так, Наташа, повторялось несколько раз…
- Как-то, раздобыв кастрюльку супа, возвращалась домой. Но начался артобстрел, я упала, кастрюля выпала из рук, тощий суп пролился на землю. Такая драгоценность! Я стала просто высасывать его с замёрзшей земли…
- Выпало счастье сходить в баню. Люди, которые пришли помыться, похожи были на скелеты, но среди толпы выделялись две дамочки с довольно упитанными телесами, смотрели мы на них и не знали, завидовать или негодовать…
Ходили слухи о питании обитателей Смольного. Якобы ели они в блокаду и настоящий белый хлеб, и чёрную икру, и апельсины… Часто протухшие продукты обслуга закапывала во дворе Смольного. Были ли свидетели обжорства партийных боссов или кто-то насочинял эти истории, сказать наверняка трудно. Но насчёт откормленных дам я бабушке верила.
Моим родителям повезло, они пробыли в блокаде только три месяца. А затем, будучи студентами Ленинградского технологического института, эвакуировались с институтом в Ташкент.
В бабушкином альбоме была фотографии собачки. Собачка с большими умными глазами сидела в старинном кресле. Её звали Жулька. «В блокаду, Наташа, мы Жульку съели…»
Вот пишу «бабушка, бабушка», а ей ведь в то время не было и 45 лет.
