Вот повезло, так «повезло»! На целое лето, именно на июнь, июль и август 1983 года я оказался в экипаже Юрия Петровича Пискуна. По каким-то причинам у него сменилась половина экипажа. С ними перестали летать его штатный второй пилот Вася Абашкин и бортоператор Петя Сологуб. По каким таким причинам распался почти пополам экипаж, не моё дело разбираться, но отцы-командиры подумали, решили и сформировали экипаж в таком составе: Юра – командир, я – второй пилот, Витя Артеев – штурман, Саня Лотков – бортмеханик, Витя Батманов – бортоператор-радист. Проверили нас на слётанность, вроде нормально экипаж работает, ну и флаг вам в руки.
А тут подвернулись дальние командировки. И мы оказались далеко от дома, за Уральскими горами, в газовой столице Советского Союза – городе Новом Уренгое.
До этого мы улетали от дома в командировки километров на 170-200, максимум на 300. А тут, аж, почти на целую тысячу километров на восток от Печоры, за Урал. Всё новое, интересное, непривычное. Либо гнали, если повезёт, вертолёт к месту базировки и обратно через Салехард и Надым, либо экипажи добирались пассажирами на рейсовом ТУ-134 по маршруту Ухта-Новый Уренгой и обратно.
Я почему написал в самом начале слово повезло в кавычках? С одной стороны за эти три летних месяца я налетал три продлённых саннормы. То есть каждый месяц по сто часов налёта. Заработок хороший, работа интересная, на новые места посмотреть можно. Это с одной стороны. А с другой стороны, ты попадаешь на долгое время в другой экипаж, в котором свои, как и внутри любого коллектива, хоть и маленького, взаимоотношения. Я уже писал, что хороший экипаж складывается не один день, это долгая притирка друг к другу, нахождение взаимопонимания, чтобы потом понимать друг друга с полуслова, с полувзгляда. Потом, когда сам стал командиром, я, по крайней мере, старался создать свой экипаж именно так. Кстати, мне в этом помог именно тот опыт, который я получил, летая вторым пилотом со многими командирами, во многих экипажах.
Я уже говорил, что Юрий Петрович, лётчик великолепный, как говорится – от бога! Характер сложный, замечания делает иногда ехидным тоном, но поучиться у него – есть чему. Ну, мы все не красны девицы, и на тон обижаться нечего. Главное, что командир надёжный, вывезет из любой ситуации.
Штурман – Витя Артеев, раньше был бортрадистом, но из-за нехватки штурманов, его, в числе других, переучили, и надо сказать, прекрасный штурман получился из нашего Витюли. Мне с ним много приходилось работать в других экипажах, ни разу Артюха не подвёл, при любой погоде выводил машину, куда надо.
Бортмеханик - Саня Лотков, прекрасный специалист, вертолёт знает, как свои пять пальцев, по моему мнению, на МИ-6 все бортмеханики толковые, по крайней мере, те, с кем доводилось летать – именно такие. Характер у Сани не простой, ум острый, язык тоже, мужик он наблюдательный, любит отпускать ехидные замечания, ставить человека на место. Короче, с Саней надо держать ухо востро.
Бортрадист – бортоператор, Виктор Павлович Батманов. Про Витю я уже упоминал ранее, когда писал «Бычки в томате».
Ну и я – второй пилот. К лету 1983 года я уже отлетал четыре года в составе экипажей МИ-6. Работал в разных условиях, поэтому уже можно сказать, не новичок.
Вот такой славный экипаж бороздил небо Уренгоя и окрестностей в то славное лето восемьдесят третьего.
Поскольку за всё лето, я не помню, чтобы в тех краях, где мы работали, была плохая погода, продлённую саннорму мы отлётывали дней за четырнадцать-пятнадцать. Плюс один-два выходных, дорога в командировку и обратно. Выходило, что примерно дней за восемнадцать-девятнадцать управлялись. Полетаешь в командировке, сделаешь сто часов налёта, и до конца месяца свободен. А с нового месяца опять Новый Уренгой, и опять продлённая саннорма. Так и пролетело жаркое лето восемьдесят третьего года. Всё лето мы проработали, сменяясь с другими экипажами, на двух вертолётах МИ-6 с бортовыми номерами СССР-21133 и СССР-21147.
О самих полётах рассказывать не буду. Всё, как обычно, взлёты-посадки, подвески, обычная работа вертолётчика. Расскажу лишь о некоторых моментах, которые особенно запомнились.
В начале июня мы начинаем первую командировку в Новый Уренгой. Идём своим бортом МИ-6 СССР-21133 из Печоры по маршруту: Печора-Инта-геоточка (ориентир в горах Приполярного Урала) - Лабытнанги (дозаправка) - проходим траверзом Надым, дальше Новый Уренгой. Прилетели. В Уренгое полоса длиннющая, нас поставили на второй, дальний от аэровокзала, перрон. Так мы целое лето и базировались на этом втором перроне. На момент нашего прилёта в аэропорту Нового Уренгоя топлива не было, и мы ходили на заправку в сторону старого посёлка Уренгой. Это на реке Пур, на девяносто километров восточнее Нового Уренгоя. Целую неделю, в конце дня, мы ходили на заправку на этот Пур, заправлялись полностью – девять с половиной тонн, возвращались в Новый Уренгой, у нас сливали шесть с половиной тонн, оставляли ровно столько, чтобы мы утром могли дойти до Пура, заправиться, отработать весь день, а вечером всё повторялось снова. Так, за целую неделю, мы навозили топлива в аэропорт Новый Уренгой для заправки двух «Тушек», чтобы они могли убраться восвояси. Потом, всё-таки, топливо в аэропорт поступило, и этот танкерный дурдом наконец-то закончился.
Тундра вокруг Уренгоя, до посёлка Пангоды (месторождение Медвежье), до самой Обской губы, где стоит посёлок Ныда, и до Ямбурга – ровная, почти, как стол. Превышений больших нет, поэтому можно летать на сто-сто пятьдесят метров, если облачность прижмёт, но поскольку погоды всё время стояли нормальные, мы обычно работали на высоте 450-500 метров. И видно далеко, и связь нормальная.
Когда прилетели в Новый Уренгой, выяснилось – наш штурман Витя, мы его ещё называем «ёрт», что на коми языке означает «человек», почти что Алексей Маресьев. Накануне командировки Витюля отдыхал на рыбалке и заснул «с устатку» возле костра на берегу реки. Видно, что был, сильно уставши, потому, что, когда от костра загорелись Витины спортивные штаны, сделанные из какой-то синтетики, штурман не сразу проснулся. От горевших штанов на обеих ногах, спереди, ниже колен, образовались две раны. И вот, каждое утро, в Новом Уренгое мы тащили Витю в гражданский здравпункт, там его раны покрывали повязками, пропитанными какой-то вонючей мазью. После этого экипаж ехал в аэропорт, проходил предполётный осмотр. На нём, как известно, штаны задирать не заставляют. На вопрос: « Жалоб нет?», - штурман неизменно отвечал, что жалоб нет. А потом, целый день в полётах Витюля сидел в своей кабине с закатанными до колен брючинами и вентилятор обдувал его ноги. А в кабине вертолёта, освещённой жаркими лучами солнца, стоял непередаваемый запах, этакая смесь запахов керосина, гидравлики и Витиной ядрёной мази. Я всегда дивился крепости Артюхиного характера. Как он эту боль терпит. Не жалуется, не морщится, а просто и спокойно делает свою работу, и только изредка ухмыляется на наши подколки: « Маресьев ты наш! Ну, на фига штурману ноги? Главное, чтобы голова на плечах была!». Железный мужик!
Экипажу при такой работе надо хорошо питаться. Я уже говорил, что полёты на нашей «ласточке» способствуют хорошему усвоению пищи, поэтому я ещё не видел ни одного вертолётчика, который бы страдал отсутствием аппетита. То есть покушать мы умеем, теперь бы надо решить вопрос, чего жевать и где. В буфете аэропорта много не нажуёшь. Дорого, и это не еда. Каждый вечер после полётов ходить в ресторан – никаких денег не хватит. Пару раз сходили, поняли, это не выход. В столовке, неподалёку от гостиницы, с утра торчать на завтраке, на вылет не успеем. А улетаем на целый день. Надо сказать, что когда мы только прилетели в Новый Уренгой на базировку, я, чтобы сократить путь от аэропорта на наш второй перрон, не ходил вкруговую по аэродрому, а пролезал в щель забора, ограждавшего аэропорт. Там, между столбами и бетонными плитами, были такие узкие щели, в которые я, при своей худобе и весе 54 кг, только один из всего экипажа и пролезал. А остальные ходили в обход. Так вот, к концу лета, в эти щели уже пролезал весь экипаж. Так мы весело похудели, пока налетали три продлённые саннормы. Поэтому, проблема питания назрела во всей своей красе. В магазинах города выбор тоже не очень.
Проблему решил командир Юрий Петрович. Основным заказчиком, на которого мы работали, был трест «Приобьтрубопроводстрой». Там было много других заказчиков, но этот главный. Они нас поселили в гостиницу квартирного типа. Проще говоря, на первом этаже двухэтажного панельного дома нам дали трёхкомнатную квартиру. Нормальная такая хата. Небольшая кухонька, раздельный санузел с ванной и душем. В большой комнате – техбригада из четырёх человек, в комнатке поменьше – командир, штурман и я, а в самой маленькой – бортмеханик с бортрадистом. На кухоньке плита, раковина, мебель с посудой. Короче, жить можно. Трест нам выделил автобус «КавЗ» с шофёром - молдаванином. Этот автобус забирал нас утром от гостиницы и отвозил в аэропорт, а вечером из аэропорта отвозил обратно в гостиницу. Если повезёт, то автобусик иногда пропускали вечером на стоянке, прямо к вертолёту.
Да, я немного отвлёкся. Юрик вместе с экипажем поехал на этом автобусе прямо в трест, к нашему главному «заказчику». Когда вошли в приёмную управляющего трестом, на дверях увидели табличку: « Управляющий трестом Пискун Павел Иванович». Ты глянь, однофамилец нашего командира. Удивлённая секретарша спросила: « Как доложить?». Юрий Петрович ей поулыбался и заявил, мол, племянник с экипажем прибыл. Девушка слегка опешила, но именно так и доложила. Нас приняли немедленно. Управляющий трестом оказался нормальный мужик, с юмором. Он посмеялся, мгновенно вник в нашу проблему и нажал пальцем кнопку на большом пульте, на краю стола.
Мгновенно в кабинете возник такой разбитной мужчина, как я понял, зам по хозчасти. Этакий хозяин волшебной пещеры, осталось только сказать: « Сим-сим, откройся!».
Управляющий сказал этому Сим-симу: « Поедешь с ними на склад и дашь, чего попросят. А то неудобно, люди работают на нас, а мы их не можем приветить!».
И мы на нашем «КавЗ»-ике попёрлись на склад в сопровождении хозяина волшебной пещеры. Помните, у Жванецкого есть такая миниатюра в исполнении Романа Карцева и Виктора Ильченко: « Это склад? Да, это склад… А у вас есть, я слышал, такие языки оленьи? Сколько? А шо, есть?!». Надо сказать, что склад товарища Жванецкого, бледное подобие склада, на котором мы побывали. Так вот они какие, закрома Родины!
В этих закромах было всё. Огромный ангар-склад был заполнен по самое не могу! Там была импортная мебель, сантехника, обувь, кафельная плитка, какие-то ящики, контейнера. Это с одной стороны от центрального прохода. А с другой стороны – продукты, какие ты хочешь! Мы наглеть не стали. Взяли мешок картошки, сетку лука, сетку моркови, ящик тушёнки, ящик концентрированного молока в жестяных банках, помидоры в стеклянных банках, ну и по мелочи – лаврушка, перец, соль, сахар и большую картонную коробку галет. Хорошо затарились, погрузили всё это в автобус, поблагодарили щедрого завхоза и отправились довольные к себе, в гостиницу.
Решили готовить еду себе сами. Поскольку один раз, после полётов, техбригада нас не встретила, видать сильно «устала», пока мы весь день летали, и ужин не приготовила, вызвался готовить на всю ораву, я. Правда поставил условие, что помощники чистят картошку, лук, морковь, после еды моют посуду. И дело потихоньку наладилось. Мы уже не голодали. Правда, особых разносолов не было. А чего там, на первое – суп с тушёнкой, на второе – каша с тушёнкой, на десерт – чай с галетами. Ничего, не пропадём! Я смотрю на старую чёрно-белую фотографию, как экипаж на кухне уплетает мою стряпню. Действительно, не пропали, пока все ещё живы.
Я говорил уже, что улетали мы из аэропорта на целый день, заправлялись иногда на подбазах, если там были столовки, то обедали в них. А если работали очень далеко, то брали с собой на целый день для экипажа две больших банки тушёнки, здоровую буханку хлеба и баночки три-четыре концентрированного молока. А питьевую воду брали из тундровых озёр. Найдёшь в тундре такое озеро с чистой-чистой водой. Видно, как со дна родники бьют. Юрий Петрович или я зависнем над краем озера у берега, бортоператор Витя Батманов привяжет бидон к тросику лебёдки со «рвушкой», для тяжести ещё к бидону прикрепит молоток, выпустит тросик в люк внешней подвески, - несколько минут, и готово! Полный бидон чистой воды, такой холодной, что аж зубы ломит.
Подходит время обеда. Вертолёт идёт на высоте тысячу двести метров. Мы тащим подвеску цемента над Обской губой, с площадки Ныда на Ямбург. Сто мешков цемента аккуратно уложены на металлической площадке, напоминающей балкон с ажурными перилами, и закрывающейся на специальную защёлку, калиткой. По верхним углам этого «балкона» четыре кольца и маленький четырёхлучевой «паук» с центральным кольцом, за которое цепляется крюк вертолёта. Просто и надёжно. Ходит такая подвеска на любой скорости. Такого приспособления для перевозки цемента на нашей стороне Урала я раньше не видел.
Летим, красота вокруг! С такой высоты видно оба берега Обской губы, но мы держимся поближе к правому, восточному. Сначала мы боялись над водой летать, летали по берегу. А потом стали привыкать, срезать углы, летали чуть в стороне от береговой черты, над водой. Потом окончательно обнаглели, и теперь прём на большой высоте, с подвеской, на скорости 150 км в час. С такой высоты хорошо вести связь с диспетчерами Тазовского.
Юрий Петрович крутит баранку, а я обедаю. Уже слопал свою половину банки тушёнки, заедая её хлебом. Теперь допиваю свою половину банки концентрированного молока. Допил, правой рукой сдвинул свой блистер и пустую банку из-под молока швырнул за борт. И через долю секунды раздался звонкий хлопок пустой банки о подвесной правый бак. Вот идиот! Нет, чтобы сообразить, что банка ударит по баку, да и не хорошо мусор за борт выбрасывать. И тут же в наушниках раздаётся ехидный-ехидный голос бортмеханика Сани Лоткова: « Господи! Каких только балбесов не выпускают в Кременчугском лётном училище. Надо же соображать, а вдруг банка пробьёт топливный бак, и чего мы будем делать?». Сижу, молчу. А чего тут скажешь. Саня ещё малость меня повоспитывал и затих. Тут Юрик, командир наш: « Поел? Давай, бери управление, я теперь буду обедать».
Внизу – впереди, штурман в своей кабине тоже жуёт хлеб с тушёнкой. Я веду вертолёт, кручу головой влево-вправо, любуясь безбрежной ширью синего неба, белыми облачками в вышине и Обской губой под нами. Летим. Командир допил свою банку молока, сдвинул левый блистер и швырнул банку за борт. Доли секунды, и звонкий хлопок по левому борту.
В кабине уютная тишина, если не считать гула двигателей и свиста лопастей над головой. Секунды бегут, а никаких реплик и комментариев со стороны бортмеханика нет. Наконец, я не выдерживаю, и, повернув голову к Сане, заявляю: « Не фига себе! Как второго пилота воспитывать, так ты смелый! А как командир то же самое сотворил, так ты ни гу-гу!».
Опять длиннющая пауза. Мы переглядываемся с Юриком. Он моргает мне и тоже ждёт каких-нибудь комментариев. Даже штурман Артеев перестал жевать и с интересом повернулся в своей кабине назад, ожидая продолжения. И вот Саня, вздохнув, нехотя продолжил: «Ну, я не знаю! Если командир такой бестолковый, что после того, как я сделал замечание второму, продолжает кидать тару за борт… Я не знаю, что тут дальше говорить!».
Юрий Петрович аж подпрыгнул в пилотском кресле, изогнулся, пытаясь глянуть на бортмеханика, сидящего за своей приборной доской позади него. Но для этого надо иметь длинную шею, как у жирафа. Все его попытки глянуть на механика сопровождались весёлым ржанием экипажа. Очень весело было на борту.
Прилетели мы как-то на заправку, на площадку, расположенную на берегу реки Пур. Я первый раз, за Уралом, увидел такие площадки. Посадочный щит на три метра выше уровня земли, на верху усечённой четырёхугольной пирамиды. Боковые грани обложены мешками со старым цементом. Этакая недоделанная пирамида Хеопса. Поскольку других заправок поблизости в округе нет, то мы заправляемся под пробки – девять с половиной тонн. С такой площадки в жару, при безветрии, взлетать удобно. Разбежишься по ней, по диагонали, и пока эти три метра по высоте падаешь до уровня берега, успеваешь пройти «трясучку» и уйти в набор над землёй. Насосы на заправке работают отвратительно, и, пока заправишься, уходит часа полтора, ну может быть час пятнадцать. Ну что можно делать на такой долгой и нудной заправке? Не сидеть же в кабине, раскалённой на солнцепёке. А тут река Пур рядом. Вот она, метрах в семидесяти от щита. Хорошо бы искупнуться! Бредём босиком по песочку, держим туфли с носками в руках. Уже скинули рубашки, собирались сбросить брюки, предвкушая купание. Хорошо, что штурман догадался окунуть руку в воду. Ну и дела! Температура воздуха плюс тридцать-тридцать два, а водичка, от силы плюс шесть-восемь градусов. А что вы хотите, мощная северная река, течёт по мерзлоте, донные ключи бьют. В общем, накрылось купание. Сидим на песке, загораем, ждём окончания заправки. На соседний щит, такую же пирамиду, плюхается «восьмёрка». Коллеги, москвичи. Работаю на так называемую украинскую экспедицию. Ми-8 выключился, ещё вращаются винты, а экипаж с весёлым гоготом, сбрасывая на ходу рубашки и штаны, несётся к воде, намереваясь с ходу окунуться в реку. Я лениво спрашиваю Пискуна: « Может остановить их?». Юрик, слегка улыбаясь, отрицательно мотает головой. Коллеги только коснулись ногами воды, и как святой Апостол Андрей, промчались по воде, аки посуху. Выскочили обратно на берег, почти там же, где и влетели в воду. Всё это сопровождалось диким криком и матюками. Клацая от холода зубами, они начали возмущаться: « Что, нельзя было предупредить?!». На что Юрий Петрович невозмутимо ответил: « А спросить нельзя было, мужики, как водичка? Неужели мы сидели бы на солнцепёке, если бы в этой воде можно было купаться?!». Посмеялись. Да, в такой водичке разгорячённый искупаешься, и привет!
Сказать, что бортрадист Виктор Павлович Батманов любит рыбу, это ничего не сказать. Он её ест, всё время пытается достать, купить, а как показала жизнь в более поздние годы, - при возможности и перепродать. Но тогда, летом 1983 года, Палыч мечтал просто достать рыбу. И вот ему в уши надудели местные аборигены, что там, где мы заправляемся и берём грузы, на площадке Ныда (это на самом берегу Обской губы), можно разжиться рыбкой. Витя под это дело выпросил в котлобаке у поварих здоровенную, алюминиевую кастрюлю-бачок. Надо же куда-то складывать будущий «улов». Эту посудину Витюля пристроил на левую переднюю скамейку в грузовой кабине вертолёта. В пилотской кабине её негде пристроить.
Заходим на посадку в Ныде. Под вертолётом болтается подвеска. Виктор Палыч над «дыркой» (открытым люком), бегает вокруг ограждения, скоро начнёт отсчитывать высоту до земли и командовать. На высоте метров двадцать-двадцать пять вертолёт проходит «трясучку», гася поступательную скорость. В наушниках экипажа раздается встревоженный голос бортоператора Виктора Палыча: « Э-э-э-э! Куда! Опаньки…», а потом, через секунды, уже нормальный отсчёт: « Высота пятнадцать, десять, пять, три метра, зависаем, так, хорошо, влево метр, полметра вниз, метр, касание, метр вниз, крюк отцеплен!».
Отцепились, переместились на щит, охладили двигатели, выключились. Юрик Пискун спрашивает: « Что это за «э-э-ээ-э и опаньки»?».
Оказывается, на снижении, пока проходили режим тряски, любимая кастрюля Палыча выпала в люк внешней подвески. Экипаж недоумевает, как это она могла выпасть, если от того места, где она стояла, до «дырки» добрых метров шесть. Саня Лотков предположил: « Ну, конечно, Витя видел, как этот бачок соскочил с бокового сиденья, думал, что он не допрыгает до люка, а когда кастрюля оказалась вблизи люка, Палыч не успел оббежать вокруг ограждения и поймать эту посуду. Вот она и нырнула вниз. Правда, Батманов?!».
Надо искать злополучную кастрюлю, если она цела, иначе повариха в котлобаке из самого Вити кастрюлю сделает.
А с той стороны, откуда заходил на посадку вертолёт, перед площадкой низина, грязюка, поросшая высокой густой травой. Штурман прикинул, с какой высоты упала кастрюля, на какой скорости мы были в этот момент, короче определил азимут и удаление от щита, сказал нам, где примерно искать эту злосчастную кастрюлю.
Командир осуществлял общее руководство операцией. Хитрый бортмеханик залез на втулку вертолёта, он типа оттуда будет наводить нас на цель. Штурман у нас «раненый» в обе ноги, его не пошлёшь. Естественно, полезли искать кастрюлю двое, Виктор Палыч, как «виновник торжества», и второй пилот – я, как самый молодой. Заправка долгая, час с гаком – успеем найти. Перемазались мы с Витюлей в этой низине, пока нашли кастрюлю по наводке «Зоркого Сокола» - Сани Лоткова. Насилу нашли эту посудину в высокой траве. Как ни странно, кастрюля была цела. Только из круглой превратилась в овальную. Не знаю, как потом будет повариха пристраивать круглую крышку на овальную кастрюлю, и что она высказала Виктору Палычу, когда увидела, что тот сделал с посудой.
Витя говорит мне: « Саня, вон видишь небольшое озерцо, метрах в пятидесяти, на краю этой травяной лужайки? Ты помоложе, а я уже устал по грязи лазить, будь добр, ополосни эту кастрюлю от грязи, а я полезу обратно, к вертолёту».
И, правда, рядом небольшое, круглое, метров двадцать диаметром, озерцо. Вода чистая, прозрачная, видно, как на дне из круглых отверстий бьют ключи. И с одной стороны крошечный мосточек, состоящий из узкой доски и опоры в виде столбика. Я полез на этот мосток. Хоть он и хлипковатый, но меня держит, я же говорю, что тогда весил немногим больше 50 кг. Только успел помыть эту проклятую кастрюлю, как доска подо мной переломилась, и я рухнул в это озерцо. Хорошо, что устоял на ногах, и у берега не глубоко, вода не дошла, как говориться до самых укромных мест. А температура водички в этом озерце градуса четыре, наверное. Обожгло, как огнём. Я заорал, как резаный, и кроя матом кастрюлю, Витю Батманова, с его любовью к рыбе, поплёлся к вертолёту с чистой, заметьте, кастрюлей. Пришлось брюки повесить в грузовой кабине, под лентами перепуска, и полдня летать в трусах, рубашке с галстуком и кителе. Как говориться, форма номер раз – часы, трусы, противогаз. А, плевать, никто, кроме экипажа, не видит.
Наконец-то Виктору Палычу и всему экипажу повезло, мы « поймали» осетра. Настоящего обского осетра. Вы когда-нибудь видели, держали в руках это чудовище? Здоровенная рыбина, длиной с мой рост и весом килограммов под восемьдесят. Огромная голова с тупой мордой, наглые поросячьи круглые глазки, четыре отростка на носу, крышки жаберных щелей, как крышки кастрюль, на спине характерный рисунок, светлое брюхо, а сам он какого-то грязно-серого цвета.
И вот это чудо попало к нам в руки. Я написал слово «поймали» в кавычках, потому что мы не ловили его в буквальном смысле слова. Поясню. Стоим, как обычно, под заправкой в той же самой Ныде. Подъезжает к самому щиту мощный трёхмостовый грузовик «Урал», из его кабины выскакивает здоровенный мужик в ватнике и броднях, и сразу вопит: « Лётчики, осётр живой нужен? Только спирт не предлагайте, уже надоел этот спирт. А вот мечтается о ящике пивка «Жигулевского», здесь это дефицит, ну и денег сто рублей. Как, мужики, сговоримся?!». А у нас, как говориться, с собой было. Мы этот ящик пива не зря с собой, пассажирами, от самой Ухты в самолёте везли. Вот это пивко и пригодилось! Правда, тёплое, ну ничего, мужик его охладит. Да и срок годности ещё не вышел. И по деньгам сошлись.
Водила прыгнул в свой «Урал», помчался по берегу и сходу влетел в мелководную Обскую губу. Отъехал от берега на приличное расстояние. Нам было видно, что вода доходила до подножек кабины. Машина покрутилась туда-сюда в воде и замерла. Видно у мужика были какие-то свои, надёжные ориентиры. Подтянув бродни по самое не могу, мужик выпрыгнул из кабины, походил вокруг машины, зашёл сзади и, наклонившись к буксирному крюку, что-то поколдовал, опустив руки в воду. Потом забрался в кабину, и машина на приличной скорости помчалась в нашу сторону, вылетела на песчаный берег и остановилась прямо возле посадочной площадки. Сзади машины, на песке, лежал огромный осётр, привязанный капроновым шнуром к буксирному крюку «Урала». Сама рыбина сидела на нескольких крючках. Мужик отцепил рыбину от шнура и крючков. Осётр лежал на песке неподвижно. Здоровенный, как торпеда. Мы выпросили у мужика пару старых мешков, чтобы завернуть наш «улов». Отдали товарищу ящик пива, деньги, и он, пожелав нам всего лучшего, укатил вдаль, напоследок объяснив нам, что в дно Обской губы вбит бетонный столбик, за который привязаны ещё пара осетров, пойманных накануне. Так что, если ещё кому-нибудь понадобиться свежая рыба,- обращайтесь. Мы удивились такому ведению рыбалки. Дело в том, что ловля осетра запрещена. Разрешают ловить только местным малым народам, живущим по берегам реки Обь и губы, только для пропитания, а не для продажи. Но аборигены тоже рыбой торгуют.
Завернув огромную рыбину в старые мешки, весь экипаж потащил дорогую добычу в вертолёт. Заправка закончилась, и нам пора запускаться и взлетать, чтобы перелететь в конце дня на базу в Новый Уренгой.
До трапа вертолёта оставалась ещё пара шагов, как осётр, оглушённый стремительной буксировкой на берег, очнулся. Мама дорогая! Он вырывался, мотался и крутился, пытаясь выскользнуть из мешков и наших рук. Пять мужиков мотало во все стороны. Какой там, подниматься по трапу?! Мы на месте то с трудом удерживались! Виктор Палыч, бросив удерживать осетра, рванул вертолёт, схватил аварийный топор и бахнул обухом по большой осетровой башке. Рыбка успокоилась. Надолго ли? Мы затащили добычу в вертолёт, бросили на пол, по-быстрому запустились и помчались на скоростях на базу.
На перроне нас встречал шофёр-молдаванин на нашем автобусике. Он и техбригада, когда увидели эту рыбину, сказали одно: « Охренеть!!!».
Примчались в свою квартиру-гостиницу. Осетра пока бросили в ванну, залили водой. Сами переоделись, помылись и принялись за ужин. В самый разгар трапезы, проходящей на кухне, из ванной донеслись какие-то странные звуки. Бульканье, хлюпанье, сопение. Такое ощущение, что в ванной всплывает подводная лодка. Нет, это не субмарина. Это наша рыбка очухалась и била хвостом по ванной, по стенам. Вода летела на пол, на стены, аж до потолка. Хорошо, мы с борта топор с собой прихватили. Пока четверо держали, бортмеханик Саня Лотков, носился за нашими спинами с топором, прицеливаясь, как бы сподручней тюкнуть осетра по черепу. Наконец-то тюкнул, да не по осетру, а по ванной, а потом по стенке. С третьего раза рыбке всё-таки попало, и она угомонилась. Мы отряхнулись, вытерлись от воды, пошли на кухню, доужинали, и стали думать, как нам «улов» разделать, чтобы не испортить продукт. Наши мужики всякую рыбу ловили, разделывали, ели, но с такой махиной дело иметь ещё не приходилось. Позвали местных «специалистов», они посоветовали и помогли управиться. Кухню вымыли, застелили клеёнкой и приступили. Отделили голову и хвост, потом – самое главное, надо удалить спинной мозг (этакий белый шнур длиной метра полтора), иначе, разлагаясь, он отравит всю рыбу. Шкура у этого осетра толстая, как кирза на сапогах, мясо светлое, похоже на сало, голова потянула аж на четырнадцать килограммов. Мясо засолили, часть завялили в специальных приспособлениях. А из головы сварили уху. В здоровенном синем эмалированном бачке наварили этой ухи. Она пока горячая, жирная - жирная, а как остынет, становится похожа на холодец. Мы эту уху чуть не целую неделю ели. Под эту уху водки можно выпить довольно много.
Из командировки, домой в Печору, возвращались пассажирами на ТУ-134, рейс Новый Уренгой-Ухта-Ленинград. Вывозить такую рыбу запрещено. Но мы уговорили девочек из перевозок (СОП), они за шоколадки и шампанское пронесли наши сумки с осетриной на борт.
Зато в Печоре, в пивбаре, когда мы закусывали пиво вяленой осетриной, мужики за соседними столиками удивлялись. Не поймём, мол, чем это вы пиво заедаете? Салом, что ли? Пришлось объяснить, что это рыбка такая – осётр.
Прилетел в Новый Уренгой самолёт АН-12. Разгрузили из него здоровенную кучу барахла. Мешки, тюки, палатки, коробки с продуктами, спальники, какие-то ящики. Всё это стали возить машиной с основного перрона на наш, дальний перрон. Загорелые, молодые ребята таскают всё это в вертолёт. Заказчик этот называется институт «Ленаэропроект». Будут на Ямбурге изыскивать место для будущего аэродрома. Я смотрю, огромная куча барахла. Что ни возьму в руки, всё вроде нормально, можно поднять. Спрашиваю: « Сколько здесь?». Отвечают, что около четырёх с половиной тонн. Да не может этого быть, говорю, здесь же верных тонн восемь, если не больше. Нет, говорят, это только половина груза с самолёта. Ладно, загрузились, заправились, и пошли с Нового Уренгоя на Ныду. Там дозаправка, и дальше – на Ямбург. Сели в Ныде, заправляемся до восьми тонн. Экипаж перекуривает, изыскатели греются на солнышке, сидя на краю щита, позади вертолёта. Я, прогуливаясь вокруг вертолёта, слышу, как они между собой тихонько переговариваются: « Повезло, весь груз АН-12-го за раз забрали, не придётся вторую ходку делать».
Я, как услышал, чуть на щит не сел. Ору: « Вы что, совсем оборзели! Вы что творите!».
И тут слышен крик бортмеханика: « Заправка закончена!». В голове мгновенно сложилось: « Двадцать восемь тонн пятьсот килограммов вес вертолёта, плюс восемь тонн топлива, плюс восемь тонн груза. Итого – сорок четыре с половиной тонны взлётный вес. С полосы, по-самолётному, можно взлетать с весом сорок две с половиной тонны, а здесь на две больше, и мы стоим на щите. Он состоит из двух накатов брёвен и на полметра выше грунта.
Бегу к командиру: «Юрик, у нас груза почти в два раза больше, чем по бумагам! Чё будем делать, может, давай выгрузим половину?!». Юрий Петрович скривился, мол, а ты куда смотрел! Потом начал прикидывать. В этой Ныде всегда ветер сильный дует. Минимум восемь метров в секунду, а то и больше. Либо с воды на берег дует, либо с берега на воду. Командир принял решение, попробуем, если машина не зависнет на щите, тогда будем разгружаться, а если зависнет – то нам главное, как-то со щита спрыгнуть. Ветер, метров восемь-десять в секунду, дул наискосок от берега, почти вдоль длиннющего берегового пляжа, по которому шла дорога от посёлка к посадочным площадкам. А дальше, вдоль берега поселковое кладбище на холмике возле самой губы.
Я этот взлёт всю жизнь вспоминать буду. Это, наверное, только Пискун умудрился взлететь в таких условиях.
На щите мы зависли. Ну как, зависли?! Стойки полностью вышли, и основные колёса на несколько сантиметров отошли от брёвен щита. До его края мы добирались в три зависания. Надо же ещё со щита спрыгнуть, не перевернувшись! Юрик каким-то чудом, в прыжке, стащил вертолёт со щита. Мы плюхнулись на плотный грунт, аж стойки грохнули. Дали передохнуть движкам и редуктору. И командир начал взлёт. Жаль, нельзя было записать этот взлёт на видеокамеру, со стороны. Это было что-то! Какой-то гибрид самолётно-вертолётного взлёта. Машина бежала по пляжу, строго против ветра, касаясь пляжа то левым, то правым колесом, то чуть-чуть чиркая по песку колёсами передней стойки. Со стороны казалось, взбесившаяся утка огромных размеров несётся по пляжу, пытаясь взлететь, помогая себе и крыльями (винтом), и лапами (колёсами). А тут штурман орёт: « Прямо по курсу взлёта похоронная процессия. Покойника несут на кладбище!». Нашли время. Мы тут, типа, взлетаем, а они со своими похоронами. Мы отвернуть уже не можем, пришлось траурному отряду пригнуться, и, чуть не роняя покойника, отбежать в сторону. Хорошо, ветер сильный помог, невероятный запас мощи вертолёта, и редкостное умение командира чувствовать машину.
Взлетели! Уф-ф-!!! Конус несущего винта стоит, как тюльпан, расход топлива чудовищный, за нами дым из выхлопных труб, как за паровозом. Потащились вдоль берега Обской губы на Ямбург.
Пришли в определённое место на берегу. Спрашиваем этих горе-изыскателей: « Где же здесь будет аэродром?». Они ржут и говорят: « А вот, где сядете, с подбором, недалеко от берега на бугорке, там, примерно, и будет будущий аэродром Ямбург!».
Юрий Петрович, улыбаясь, говорит: « Ну, давай, Шевчук, подбирай площадку, я подмогну. Где сядешь, там и будем выгружаться, не выключаясь!».
Аккуратненько примостились на хороший такой, просторный бугор. Юрий Петрович подвигал «шагом» вверх-вниз, плотно вбил вертолёт в тундру, но «шаг» до конца не сбрасывал, бортмеханик открыл створки, и мы начали разгрузку. Я и бортрадист помогали изыскателям. Здорово упарились, пока выкинули эту кучу вещей за борт. Наконец, выгрузка закончена, створки закрыты, геологи легли сверху на свои тюки, чтобы ничего не поднялось в воздух от потока несущего винта. Командир осторожно и плавно оторвал колёса вертолёта от тундрового бугра, и машина легко устремилась вверх, набирая скорость и высоту. Мы сделали прощальный круг, оглядывая с высоты ту гору груза, которую припёрли из нового Уренгоя. Юрик передал управление вертолётом мне, сказав: « В следующий раз думай, когда грузишь вертолёт!». Вздыхай, не вздыхай, это я накосячил с этой погрузкой. Впредь буду умнее. Это тоже опыт. Хоть отрицательный, но опыт.
Едем над Обской губой. Тащим подвеску цемента. Высота тысяча двести метров. Полёт проходит спокойно. Юрий Петрович ведёт машину, а я пока отдыхаю. На борту обычная, рабочая обстановка. Штурман ведёт связь с диспетчерами Тазовского. Бортоператор, Витя Батманов, в грузовой кабине сидит на боковом сидении и что-то там колдует, крутит в руках пассатижи, закручивая какую-то проволоку, и поглядывает вниз, в открытый люк, на подвеску.
Проходят минуты за минутами. Вдруг раздаётся какой-то удар и лязг. Это только кажется, что в вертолёте из-за рёва двигателей и гула редуктора сквозь наушники ничего нельзя расслышать. Любой профессиональный вертолётчик вам скажет, что стоит уронить на пол хоть десятикопеечную монету, тренированное ухо мгновенно вычленит этот звук из общего ровного шума, к которому уже привык мозг, и пилот обязательно насторожится, и не успокоится до тех пор, пока не обнаружит причину постороннего звука. Горький опыт учит, что за посторонними, порой незначительными звуками, приходила беда. Отказы систем, иногда пожар, иногда нарушение прочности конструкции, да всякое бывало.
Вот и мы мгновенно насторожились. Глаза привычно мазнули по приборам, по табло, проверяя и считывая параметры. Ноздри раздулись, пытаясь уловить посторонние запахи. Нет ли запаха дыма, или горящей электропроводки. Это не шуточки, мы всё-таки летим над водой, на большой высоте. Случись чего, нам надо дотянуть до берега, и как-то посадить вертолёт. Посмотрели, посмотрели, понюхали, вроде всё нормально. Оглянулись, сквозь застеклённые окошки дверей в пилотскую кабину видно, как Витя Батманов лыбится, на голове легкомысленная кепочка-панама, рот до ушей. Мол, как я вас напугал! Он, оказывается, уронил на пол пассатижи. Продолжая улыбаться, поправил на голове наушники, и стоя позади ограждения люка внешней подвески, продолжает чего-то крутить в руках.
Пискун поджал губы, слегка поморгал выпуклыми глазами, пальцы правой руки чуть шевельнулись на ручке управления. Из-за своей перегородки к командиру наклонился бортмеханик Саня Лотков и что-то прокричал на ухо командира, сдвинув наушники. Я примерно догадываюсь, что сейчас произойдёт. Штурман Артюха развернулся на своей сидушке назад, и смотрит на закрытую, пока ещё, дверь пилотской кабины. Лотков, тихонько высовываясь из-за обреза стекла, посматривает назад, ждёт, чтобы Витя Батманов малость увлёкся своим рукоделием.
-« Давай!», взмах руки бортмеханика. Юрик резко сбрасывает «шаг». Огромная тяжёлая машина проваливается вниз метров на пятьдесят. А потом «шаг» вверх. И двери пилотской кабины распахиваются настежь. Мы все четверо смотрим назад, в грузовую кабину. Витя Батманов сидит на корточках, судорожно вцепившись руками с побелевшими костяшками пальцев в ограждение подвески. Кепка дыбом, волосы дыбом, в округлившихся глазах, размером с пятка, не передаваемая смесь ощущений. Пассатижи снова валяются на полу. Глядя на наши довольные рожи, Витя что-то орёт, медленно поднимаясь на ноги. Ничего не слышно сквозь наушники, но по его бледному лицу и так понятно, что орёт он, примерно следующее: « Придурки! Как есть придурки! Уроды!». А мы в ответ моргаем: « Ну, как, напугался?!».
Диспетчер Тазовского вызывает нас и предупреждает: « На высоте 900 метров работает аэрофотосъёмщик АН-30, он ходит параллельными курсами, будьте внимательнее!». Мы видим этот самолёт. В-о-о-н он! Его хорошо видно, белый самолёт на фоне рыжеватых вод Обской губы. Он немного в стороне и гораздо ниже нас. Одновременно следует предупреждение аэрофотосъёмщику: « Ан-30, повнимательнее, там, где-то ниже вас идёт вертушка с подвеской на Ямбург!». Некоторое время в эфире тишина. Экипаж АН-30 осматривается. А потом удивлённый голос штурмана самолёта: « Офигеть! Тазовский, МИ-6 идёт выше нас с подвеской!». Некоторое время диспетчер переваривает информацию.
-« 21133, какая у вас высота?».
-«1200, с бортом разошлись!».
-«Немедленно убирайтесь вниз, на 500 приведённого, и не дай бог, вы ещё раз наверх полезете. До связи!».
Здесь глухомань, далеко от цивилизации, и нравы несколько свободней, чем в европейской зоне страны. Полёт продолжается, мы снижаемся, скоро появятся наши буровые, куда мы и везём цемент.
Возвращаемся в конце дня на базу Новый Уренгой. Хорошо поработали. Привезём налёта семь часов, из них примерно четыре с половиной будет с подвеской. Скоро прилетим, примерно ещё час полёта остался. На ужин у нас сегодня суп, и лапша с тушёнкой. Эту стряпню я сам и готовил. Ничего, съедят, как миленькие!
Внизу бескрайняя тундра, ровная, как стол. Под вертолётом проплывают озёра и озерца, разводья болот. День сегодня пасмурный, серый, но видимость более десяти километров и нижняя кромка облаков где-то на 600-650 метров. Люблю я такую погоду. При ней работать спокойно. Командир отдыхает, откинувшись в левом кресле, я кручу баранку. Штурман изредка бросит: « Саня, вправо пять возьми. Вот так будет в самый раз!».
Едем. Вдруг мой взгляд замечает посреди тундры интересную штуку. Она где-то в километре правее линии нашего пути. Штука эта – холм, имеющий форму усечённого конуса. Странно, вокруг ровная-ровная тундра и на тебе, какой-то холм. На горушку не похож, уж больно правильная геометрическая форма. И весь какой-то зеленоватый. Более зелёный, чем окружающая его тундра. И издалека кажется каким-то мохнатым.
-«Командир, глянь вправо!», обращаю я внимание Юрия Петровича. Он лениво повернул голову, глянул, куда я показывал. Ну и что, мол, там такого интересного?
-«А давай подлетим поближе, глянем внимательнее!». Юрик слегка пожал плечами. Ну, раз тебе так интересно, подлети, посмотри, ты же крутишь баранку. Я чуть изменил курс и направился к этому бугру. Вблизи он оказался ещё интереснее. Кажется, даже покрыт какой-то сеткой. Из холма торчали во все стороны разнообразные антенны, некоторые, похоже, радиолокационные, потому что вращались. Одни высокие, тонкие, другие, пониже, решётчатые. Я ещё попросил бортрадиста Витю Батманова: «А ну включи счётчик радиации, может этот холм даёт какое-то излучение?!». Нет, ничего не фонит. Снизившись, я сделал пару правых кругов вокруг загадочного холма. Никого вокруг него не видно. Ну ладно, посмотрели и полетели дальше.
После посадки в Новом Уренгое заруливаем на наш дальний, второй перрон. Глядь, а рядом с нашим встречающим автобусом «КавЗ»-иком стоит на перроне «УАЗ», а возле него стоят трое в цивильной одежде. Я их про себя называю « искусствоведы в штатском».
Юрий Петрович сердито мазнул по мне взглядом: « Вечно ты, Саня, ищешь себе на жопу приключений! Вот теперь и объясняйся сам!».
Мы зарулили, охладили движки, выключились, остановили винты. Вышли из вертолёта, спустились по трапу на бетонку. Эти трое подошли поближе, старший представился, показал удостоверение и задал вопрос Юрию Петровичу: « Можно посмотреть задание на полёт, и зачем вы крутились над кое-чем в тундре?!». Юрий Петрович скосил глаза на меня: « Мол, давай, любопытный ты наш, объясняйся! Тебе же до смерти хотелось посмотреть поближе на эту хрень!».
Я, глядя честными глазами на старшего, по-моему, майора, объяснил: « Мол, мы везде летаем, много чего видим, а тут глухомань, недалеко побережье губы, так сказать погранзона. Вот и решили поближе посмотреть. А вдруг это супостат, чего построил. Вот и глянули поближе, чтобы доложить компетентным органам. А вы, оказывается, оперативно работаете. Мы ещё не успели прилететь, а вы уже и бортовой номер знаете и уже встречаете. Вот…».
Старший, выслушав, ухмыльнулся, полистал задание на полёт, заявки, вернул всё штурману, и сказал: « Спасибо, конечно, за бдительность. Но вот куда не просят, лезть не надо. Счастливых полётов!». Они повернулись, уселись в свой «УАЗ» и были таковы. Юрик сказал: « Саня, блин! Ты когда-нибудь со своим носом, который ты любишь совать, куда не просят, подставишь нас!». А Саня Лотков ехидно добавил: « Хорошо, что сейчас не 1937 год, а то бы наша командировка закончилась бы на Колыме!».
Нет, слава богу, наша командировка закончилась в Печоре. В самом конце этой эпопеи возвращались мы из Нового Уренгоя домой, на базу, в Печору, своим ходом. Гнали свою «ласточку» МИ-6-СССР-21147 через Лабытнанги, геоточку, Инту, домой.
Прилетели на дозаправку в маленьком аэропорту Лабытнанги. Он напротив Салехарда, на левом берегу Оби. Сели, выключились, техники стали заправлять машину, а мы пошли в столовую пообедать. Столовка находится чуть пониже аэродрома, по склону берега. От столовой видно всё заречье. Салехард на том берегу, как на ладони. Красиво, конец августа, уже деревья золотые стоят, небо синее-синее, на Оби теплоходы видны, а неподалеку от нашего аэродрома слышны гудки локомотивов. Видать где-то рядом находится вокзал. Что-то я его, с этим курсом захода, толком не рассмотрел.
После обеда идём к вертолёту, сытые и довольные, в хорошем настроении, а как же, до дома осталось 450 километров, два с половиной часа лёту, и мы будем дома. И дальней командировке конец, и налёт – сто часов за этот месяц. Да и по семьям соскучились! Так что, жмём кнопку «запуск», и поехали.
Ага, сейчас! Жали-жали кнопку – всё бесполезно. Все приборы мёртвые. Вертолёт обесточен. Как говорится, искра ушла в песок. Вообще-то у вертолёта МИ-6 очень надёжная электросистема, но сегодня она объявила нам бойкот. Саня Лотков, очень толковый бортмеханик, вместе с техбригадой начали кумекать, что бы это могло быть, никак не найдут дефект. Вообще-то мы шутим, что у РЭСОС-ников (радио, электросвязное оборудование самолёта) есть всего два вида дефектов. Это наличие контакта там, где он не нужен и отсутствие контакта, там, где он нужен. У нас техник-ресосник молодой, недавно работает, и пока найти в чём дело, не может.
Позвали с соседнего, лабытнанговского борта, техников и инженеров соответствующего профиля, на подмогу. Те достали из бортовых дерматиновых чехлов толстенные схемы-«синьки» электросистем, разложили эти простыни на полу грузовой кабины и кумекают, ползая по схемам.
В пилотской кабине открыт верхний щиток АЗС-ов (автоматов защиты сети). Видна его обратная сторона, пыльные блоки, жгуты проводов, распределительные шины питания. Техники копаются, время идёт, ничего не получается. Вскоре коллеги ушли, оставив нашу техбригаду и бортмеханика один на один со своей проблемой. Оно и понятно, у людей и своей работы полно, а тут какой-то залётный борт. Чем могли, вернее, пытались помочь, а там уж вы сами как-нибудь. Прошло три с половиной часа ничегониделанья. Солнце неторопливо бежит по небу и скоро может скрыться за горами. Вечер, как говориться, перестаёт быть томным. Надо что-то решать, если отсюда не уберёмся, с ночёвкой, и вообще, как машину привести в норму.
Сидим в пилотских креслах, переговариваемся с командиром. В кабину входит наш штурман Виктор Григорьевич Артеев. Слегка сутулится, сигаретка прилепилась на губе, остановился между нашими креслами, потом поднял правую руку и указательным пальцем поскрёб по пыльной поверхности откинутого щитка АЗС-ов, по его внутренней стороне.
Раздался лёгкий щелчок, приборы ожили, загорелись табло на центральной приборной доске. Штурман с испугу отдёрнул руку, и всё опять умерло. Мы с Юрием Петровичем переглянулись, а бортмеханик Саня Лотков напряженным голосом сказал: « Артюха, а ну ткни пальцем, куда сейчас тыкал! Место запомнил?».
Штурман неуверенно опять ткнул пальцем, щелчок, и приборы ожили. Твою мать! Оказалось, микроскопическая, тоньше человеческого волоса, трещина на шине питания, и контакта нет!
Обрадованные техники на шину приделали гвоздь, тем самым восстановив контакт, и буквально через полчаса мы были в воздухе. Набрали эшелон, вышли на геоточку, и перевалили через Уральские хребты, оказавшись на своей, западной стороне Урала.
Солнце клонилось к горизонту. С такой верхотуры уже видна железная дорога Воркута-Москва. Впереди Инта, до дома осталось около двухсот километров. Командир бурчит на штурмана: « Ты что, паразит, не мог раньше пальцем в этот щиток ткнуть?! Считай, четыре часа потеряли!». Артюха в ответ ухмыляется, он у нас теперь крупнейший специалист по РЭСОС. Прошли станцию Сыня, уже вдали видна труба Печорской ГРЭС, антенна ретранслятора на Миша-Яге, справа видны белые пирамиды Печорской «обсерватории». Мы уже почти дома, снижаемся с эшелона, вход в круг к третьему, левым, посадочный 160 градусов, заход визуальный. И вот уже в лобовых стёклах кабины чётко проецируется знакомая до боли полоса родного аэродрома. Юрий Петрович, с присущим ему мастерством, притирает нашу усталую «ласточку» к бетонке, и вертолёт, плавно покачиваясь, шелестя шинами, катит к нашей пятой рулёжной дорожке. Пара разворотов, и мы на стоянке. Скрип тормозов, малый газ. Всё, приехали.
Раньше, в школах, после летних каникул, дети писали сочинение на тему: «Как я провёл лето». Вот и я написал, как я провёл лето. Далёкое-далёкое лето, 1983-го года. Почти тридцать один год пролетел, а кажется, что будто только вчера всё было.
Слава богу, мы все ещё живы. Командира я очень редко вижу в городе, и то из окна автобуса. Штурман изредка появляется в аэропорту, бортмеханик и бортрадист ещё реже. Мы уже все на пенсии. В авиации остался работать только я. Вот сижу, смотрю на старые чёрно-белые фотографии. Берег Обской губы, бортрадист и я возле вертолёта, на площадке Ныда. Бортмеханик Саня Лотков на открытых трапах двигателей. Экипаж ужинает на кухне. Да, много воды утекло с тех пор. Если бы можно было, я бы с удовольствием вернулся в то время. Когда мы были молодые.
