"В 1941 году мне было 7 лет. Отец был военным, мы жили в части. Когда началась война, он велел нам пробираться в деревню, на их с мамой родину. И от линии фронта подальше, и "свои" там живут, родня, не бросят, вместе легче беду переносить.
Поселились у бабушки маминой, она уже старенькая была, и ей подмога и нам кров. Мама пошла работать в колхоз, счетоводом, но без хозяйства своего всё равно было туговато, нужно было обзаводиться, как говорили у нас - "Была бы коровка да курочка, состряпает и дурочка". Дедушка, папин отец, отдал нам козочку, а тетя Вера весной принесла курицу-парунью и двадцать яиц свежих, чтобы цыплята вывелись.
В срок запищали жёлтые комочки. Одного детёныша курица не приняла, выкидывала из-под своего крыла и клевала. Чужой он всем был, потому что с куриными яйцами одно попало утиное. Вот вам и сказка "Гадкий утёнок", ничего и выдумывать не надо.
Я этого утёнка себе взяла, выходила, с рук не спускала. Построила из какого-то хлама для него домик, травку для него щипала, червячков копала, зёрнышки искала. Так мы друг к другу привязались, как брат с сестрой. Я сплю утром, он пищит-пищит, я выйду к нему, он успокаивается. Побольше стал, за мной начал ходить везде: по двору, за ограду. Я пойду с ребятами поиграть, он топает, что есть мочи, куда я, туда и он. Ручной был, узнавал меня. Я его Жёлтик звала. Выйду из дома, позову с крыльца:
- Жёлтик, Жёлтик!
Он прибегает на мой голос, как собачка.
В сентябре отец приехал в отпуск после ранения, слабый совсем, но рвался на фронт. Нужно было его на ноги ставить. Тут козье молочко как раз кстати пришлось.
Раз утром проснулась, тишина какая-то на дворе. Вышла:
- Жёлтик, Жёлтик...
Не бежит Жёлтик. Поискала по двору, не нашла.
К маме бегу:
- Куда Жёлтик делся? Не видела? Собаки чужие не бегали?
Мать глаза прячет:
- Что поделать, большая уже ты, понимать должна. Нам отцу нужно силы возвращать. Утка жирнее курицы, да и кур надо для яиц беречь. Лапшу я сварила, иди тоже поешь.
Конечно, отец - главное, лишь бы он здоров был, снова бы пошёл бить фашистов. Большая я, понимала, эвакуированные из Ленинграда и не такие ещё ужасы рассказывали. А лапшу всё равно есть не смогла. Покапали-покапали мои слёзы в тарелку, да и отодвинула я её."
