«Если пружина сопротивляется, а её сжимать, сжимать, то она или лопнет, или вырвется и улетит». Бог знает почему, мысль об этой идиотской пружине вертелась в Дашиной голове.
Сначала всё было хорошо. Наташка послушно восхищалась кашпо и даже не закатывала глаза, пока Даша её наставляла. Бормотание: «Нет, ну чего как с недоразвитой-то!?», – не в счёт. Клятвенно пообещав, что они с Миланой будут вести себя как «истинные леди, всю ночь болтать не будут, беспокоить Аллу Иванну – тоже», дочь умчалась, уже откуда-то с лестницы прозвенев: «Аривидерчи».
Потом Даша рассматривала своё отражение в зеркале, потому что дочь, хихикнув, заявила, что у Даши глаза, «как у какающей мыши». В отражении было и правда что-то мышиное. Тонкие черты лица совсем заострились. Нос стал похож на мультяшную единицу. Глаза выглядели огромными, но не прекрасно-большими, а как у той самой мыши, про которую сказала Наташка: тревожные и застывшие, с залёгшими серыми тенями вокруг. Даже волосы, обычно отливающие золотом, приобрели оттенок тусклой мышиной шкурки. Тонкая шея, нелепо торчащая из ворота свитера, завершала унылый образ.
Потом пересаживала сочные стебли мяты с белыми трогательными корешками, обрывала подвядшие листики, проковыривала пальцами лунки. А когда всё было убрано, вымыто и ещё раз переставлено на подоконнике, Толик с Лёнчиком позвонили в домофон.
Даша ещё удивилась, что ничего не чувствует. Ни болезненного тянущего, ни царапающего внутри. Ни страха, что Толичка снова начнёт визжать. Даже привычного отчаяния, захватывающего от макушки до кончиков пальцев ног, не было.
Лёнчик совершил последнюю попытку удержать отца чаем и печеньками, смирился с неизбежным и, утешившись тем, что он-то как раз будет и чай, и печеньки, поскакал смотреть мультики. А Толя сначала мялся в прихожей, кряхтел и не решался, потом сказал: «Воды можно?».
Пока Даша наливала воду из фильтра, Толик успел просочиться в кухню и даже сесть на стул. По кухне поплыло свежее алкогольное амбре, а на макушке Толички, как и давеча, несколько вызывающе вздыбился петушиный хохол. Пока Даша думала: «Не дай Бог, он из сада Лёнчика забирал в таком виде. Или он что – при Лёнчике пил? И где?!», – Толичка, посмотрев на Дашу долгим взглядом, который, видимо, должен был изображать пронзительный, заговорил:
– Даша, – проникновенно и печально начал бывший «нежный и трепетный», – я понимаю, – прижал руки груди Толик и, не теряя выражения скорби, продолжил, – я причинил тебе боль!
На этом месте Толичка со скорбью переборщил, отчего голос пополз вверх и там, наверху, как-то крякнул. Даша подумала, давно ли он стал таким жалким, и неужели Даша могла этой ничтожности не замечать.
Толя откашлялся и продолжил. Проникновенность давалась ему плохо и больше походила на вкрадчивость, Даша насторожилась.
Сбиваясь, Толик говорил, что она должна его простить. И что Даша должна не мстить Толе, а согласиться с его прекрасным, практичным, разумным предложением! Он станет жить в их бывшей квартире (с другой планеты и из другой жизни). А Даше, скажем, в течение 7-10 лет будет выплачивать компенсацию. Хотя вся речь Толички местами заваливалась, он мычал и «экал», чтобы связать мысль с мыслью, но «компенсация» подвела его окончательно, ибо с третьего раза ничего лучшего «каписассии» Толин язык выговорить так и не смог.
А Даша не смогла больше сдерживаться и, как в прошлый раз, безудержно, всхлипывая и подвывая, расхохоталась. Смотрела на Толика и заходилась в новом приступе смеха.
– Тебе смешно? – с вызовом спросил Толик, а у Даши всё сидела в голове эта «каписассия», и всё тут!
Веселье смыло, когда Даша увидела красные Толичкины щёки и горящий дурниной глаз. Со слюнями вылетало из него: «Не хочешь по-хорошему?!».
– Встретимся в суде, – непонятно откуда всплыла у Даши эта мелодраматическая фраза. Она опустила глаза вниз, на Толины пальцы, которые крепко сжимали Дашины запястья, и добавила, показав подбородком. – С этим тоже, Толя.
Окончательно взбесившийся Толик на одной ноте шипел: «Сука-сука-сука», – а потом, схватив с подоконника кашпо, швырнул его мимо Даши, припечатав бросок сочным и отчетливым: «Б..дь».
Потом что-то случилось со временем, потому что происходило всё быстро, а для Даши почему-то медленно. Как в кино, в котором перестрелка, и непонятно, что происходит, а потом вдруг всё замедляется, и видно, как пуля, медленно вращаясь, летит бесконечно долго – кажется, в голову самого главного героя. Кашпо пролетело мимо Дашиной головы, задев пластиковый фильтр-кувшин, который тут же завалился набок, скользнул к Дашиным ногам, обдав водой. Кашпо, слегка изменив траекторию, со странным «хрррясь» ударилось о раковину. Кран резко, как от пощёчины, вывернулся. Из него вырвалось сипение и сразу – высокий тонкий водяной веер. Потом кран, утробно то ли рыкнув, то ли вздохнув, накренился, и вода полилась уже основательны.
Как появился радом Лёнька, Даша не успела понять. Зато услышала, что он спросил: «Где папа?».
– У нас авария, – чужим голосом сказала Даша, сообразив, что Толик испарился неведомым образом. – Лёнчик, ты иди пока, смотри мультики, я сейчас.
Вопреки обыкновению Лёнька спорить не стал.
С лестницы донеслось: «Эй, соседи». И Даша решила, что они уже кого-то залили, и стала мучительно вспоминать, как перекрыть воду. На пороге кухни материализовалась глыбоподобная фигура соседа.
Сосед соображал быстрее Даши.
Даша видела, как из свёрнутой стальной шеи крана ещё булькало, потом потом потекло совсем тонкой струйкой, и, наконец, вода прекратила течь совсем.
Сосед прошёл мимо застывшей Даши к раковине, ухватил своей ручищей кран, у которого мгновенно сделался ещё более жалкий вид. Несчастный кран безропотно отделился от перебитой артерии и остался в руке у соседа. Тот повертел его, потрогал пальцем дырку на месте крана и сообщил, что нужен новый.
Даша дёрнула плечом.
– А этот, – сосед растопырил над макушкой пятерню, – совсем ускакал или должен вернуться?
Даша сразу догадалась, что растопыренная пятерня изображала Толичкин хохол, и снова дёрнула плечом. Сосед сказал: «Ясно», – и снова замолчал. Даше показалось, что в его огромной бритой башке, как жернова, вращаются неповоротливые мысли. Наконец сосед изрёк:
– Тут строймаркет, пять минут
Дашин энергичный кивок согласия.
– А у вашего, – сосед кивнул в сторону двери, – ключ от квартиры есть или как?
Даша помотала головой отрицательно, даже в шее хрустнуло.
- Ага. А валерьянка или чего там есть у вас?
Даша головой мотать не стала, а уставилась на соседа, силясь сообразить, о чём это он.
– Ага, я быстро. Только вы это, дверь бы заперли.
Тщательно заперев за соседом дверь, Даша, стараясь не смотреть в сторону разгромленной кухни, прошла к сыну. Лёнечка выглядел настороженным, но не напуганным. Пообещала, что как только уберёт воду, сразу напоит обещанным чаем.
Оценивая ущерб от Толичкиного безумия, стала думать про пружину, которая неминуемо должна лопнуть или улететь. Вокруг этой пружины, как теннисные мячики, скакали мысли, додумывать которые не хотелось.
Про квартиру, оставшуюся на другой планете. Про суд, о котором не то что говорить глупо, а даже думать. Никаких денег на суды и адвокатов нет. И половина от крохотной трёшки с двумя смежными комнатами – это ничтожно мало. Даже на однушку не хватит, а у неё дети.
Думала про то, как Лёнька наотрез отказался ездить на выходные с отцом к бабушке, потому что «бабушка так добрая, но обзывается на Лёнчика «сиротой», а на маму «кув.... курой». А папа только привозит и уходит, и возвращается только назавтра.
Чтобы купить даже вот такую скромную, но приличную двушку, которую сейчас они с детьми снимают, нужно брать ипотеку. А ей никто не даст денег, потому что работ у Даши три, и все – «неофициальные». Бесконечные походы по собеседованиям заканчиваются одинаковым, надоевшим до скрежета зубовного «мы вам перезвоним». И никто не перезванивает. Потому что даже если никому и никогда не говорить о Наташкином здоровье, то наличие тринадцатилетней дочери и пятилетнего сына не располагают работодателей нанимать Дашу на серьёзную работу.
И квартира «по-чести, по-совести» – Дашина. Сначала благодаря отцу, а потом Дашиной каторжной работе.
Из самых дальних и тайных закоулков выползала кладбищенской мрачной тенью мысль о том, что Даша так долго была слепой и глухой дурой.
И мяту, и чудный новый горшочек было отчаянно жалко!
Из мыслей выдернул Наткин звонок. Тараторя, как сорока, дочь объясняла что-то про музей. С трудом пробираясь через дочкин треск, Даша сообразила, что Ната собирается зачем-то вернуться, потому что Алла Ивановна поведёт девочек завтра в музей. Пока Даша металась по кухне, скользя на всё ещё влажном полу, Наташка уже ковыряла ключом в замке.
– Ни фига себе, – выразила своё удивление Наташка.
А Милана, выглядывающая из-за её плеча, пискнула: «Ой!».
– Это чего тут было? Папа? – догадалась сообразительная дочь. – Крану кранты, да? – снова всё правильно оценила Наташа. – И мяте, – пробормотала уже шёпотом.
Даша хотела сказать, что, мол, ерунда, подумаешь. Но пружина внутри уже была сжата настолько, что ещё немного, и Даша начнёт рыдать так же истерически, как недавно хохотала. В этот момент с лестничной клетки, вызвав у Дарьи самое настоящее дежавю, раздалось: «Эй, соседи!».
Сосед сказал: «Драсьте», – вжавшимся в стену девочкам. Наташка отчего-то ответила басом: «Драсьте», а Милана снова пискнула: «Ой».
- Вы бы, это, дверь-то бы лучше закрывали всё-таки, – попенял сосед и решительно прошёл в кухню.
Светлана Шевченко
