– Дочь, ты, правда, меня отвлекаешь. Мы же обо всем договорились. Я приду, и пойдёшь к Милане. Всё, у меня шея затекла.
Дочь продолжала возмущаться: отвлечь от выбора цветочного горшка – это, конечно, преступление века, но Даша, показав дочкиной фотографии на экране язык, нажала отбой.
«Вот эти два. Точно они», – и два бежевых изогнутых кашпо, изученные со всех сторон на предмет трещин и сколов, отправились в тележку. «Не торопиться, не торопиться. И не объяснять. Никому ничего не объяснять».
Потому что объяснять бесполезно. Да и невозможно. Почему так важно мяту посадить на подоконнике? Потому что когда в последний раз Толя говорил и говорил, Даша держалась. Она старательно выпрямляла плечи. Это помогает. Помогает потом, когда он уйдёт, не скукоживаться, не чувствовать, как будто между лопаток вогнали нож. Прямые, будто привязанные к палке плечи позволяли ей не скулить, не сжиматься, не дрожать.
«Даш, ну что ты, в самом деле! Я тебе реально лучший вариант предлагаю! Ну, хочешь, блин, нотариально заверим? Тебе бумажка нужна?».
«Нужна. Мне, теперь, Толя, для всего нужна бумажка. И свидетели».
Квартира. Их бывший общий дом. С другой планеты. Из другой жизни.
Дашу привычно передёрнуло. Скользнула глазами по велосипедам, старательно имитирующим старинные выгнутыми, непропорционально большими рулями и ненатуральным медным отливом. По страшненьким гномам, обнимающими горшки, которые изображали мешки с золотом. Взгляд споткнулся, выхватив из всех декораций домик. Домик ничего не изображал, поэтому о нём можно было думать. Если его поставить на лоджию и сделать из вон тех декоративных маленьких заборчиков загородку, то здесь можно посадить микрозелень. И будет сказочное кукольное царство.
Прямые плечи повело вниз, пригибая, раздавливая отчаяньем. Даша застыла, вцепившись в тележку, и стала дышать.
Эти маленькие хитрости работают. Главное, не пропустить момент. Помогает, если дышать и считать: «И раз, и два, и три – вдох. И два, и три – выдох». Прямые плечи и спина. Ещё помогает – думать о простом: «Сейчас приду домой, примерю горшки к подоконнику. Будем восхищаться с Наташкой, как здорово. Потом провожу Наташку, потом выпровожу Толика. О чём говорить-то? Потом. Потом буду пересаживать мяту».
Мята стояла на подоконнике в чашке с водой. Даша ехала с очередного собеседования и купила толстый пучок у бойкой тётки, которая, как и эти велосипеды, и гномьи мешки с золотом, изображала бабку. Тётка-бабка убеждала купить набор для маринада: «Ты смотри, смотри-и-и, доца, чудо како-о-е. Тут вот, понюхай, – совала Даше к лицу зелёный веник, – сморода», – разминала пальцами зубчатый лист. «А хрен какой», – заходилась восторгом, жамкала крепкими пальцами черенок. «А это – смотри-и-и, чуешь? Вишня!», – гордилась тётка. И Даша послушно нюхала «смороду» и вишнёвую ветку, восхищалась гигантским «хреновым листом» и укропным зонтом, но купила мяту. Бабка смотрела скептически, уточнила: «Тебе сушить или как?», – и совсем пренебрежительно сунула мяту в пакетик, осознав, что «доца» – вовсе не оптовый закупщик.
Толик всё говорил, говорил и говорил что-то непонятное, она сначала сидела и пыталась как-то отвечать. Потом подошла к подоконнику и стала смотреть в окно, вдыхать мяту и считать:
«И, раз, и два, божественно…». Отрывала листик, растирала пальцами, вдыхала.
От мяты было прохладно носу и горлу и тепло пальцам. Как будто папа ещё жив. И всё хорошо и правильно. И нет никакого будущего. А есть речка, вся в ряске и камышовых зарослях, навязчивый и терпкий запах дикой мяты, сердитая, но не по-настоящему, а потому что так надо, мама: «Да она же вся мокрая уже, Саша!».
Если бы она не вспомнила о папе, может, Толик так бы и ушёл, наговорившись. Но она вспомнила. И Толе напомнила.
– Ты что, специально, да? – начал заводиться бывший муж, – сейчас нет денег! И это реальный вариант! Я тебе выплачу!
Даша подносит к горячим глазам холодные пальцы, считает свое: «И-и-и раз...».
Толя всё бубнит и бубнит.
– Толя, ты с ума, что ли, сошёл? – не выдерживает Даша. – Ты серьёзно вот это всё? Квартира моя. Целиком моя.
– По закону – общая, – цедит бывший муж. Бывший любимый трепетный муж, который говорил когда-то: «Маленькая моя».
Дашу захватило тогда крепко вязкой, удушливой волной, в которую врывался запах мяты. И если бы не этот запах, она могла бы взять, да и запустить чужой чугунной сковородкой в Толичкину голову.
– Да ты, – Даша смотрела и удивлялась, – да ты просто сволочь, Толя. По какому закону, Толь? – остался где-то далеко липкий страх. – Что там твоего, Толя? – вкрадчиво, склонив голову к плечу спросила Даша.
– Стерва, – сказал бывший муж.
И Даша, вдохнув полной грудью, собиралась разразиться чем-то гневным, но этот запах всё смешал, и Даша стала хохотать.
– Дура! Ты дура! Я тебя вообще без квартиры оставлю, поржёшь тогда ещё! Какого я перед тобой распинаюсь тут! – визжал бывшая «надежда и опора». – Забыла? Забыла, что я вот этими руками ремонт делал?
– А я, – всхлипывая истерически, – вот этими, – демонстрировала свои узкие пальцы Даша.
Сама не заметила, как очутилась почему-то среди отвёрток и дрелей. За стеллажом, где молодой человек в форменном жилете махал руками, мелькнул знакомый затылок. «Сосед, что ли?», – Даша резко развернула тележку. В той жалобно звякнули горшочки и стихли, привалившись к пухлому боку пакета с землёй.
«Во куда занесло. Пробирайся теперь, Даша, через весь стройматериал».
Хорошо, что тогда сосед появился. Бог знает, чем бы закончилась безобразная сцена. Толик шипел гадости сначала. А Даша смотрела. И думала про «по чести, по совести». Когда у Даши что-то случалось, например, Колька в школе нагло списал у неё и получил пять, а Даша почему-то три, то Даша самозабвенно ревела и объясняла маме про несправедливость. Мама долго-долго говорила что-то литературное и прекрасное о людях, бренности и ни слова о дураке Кольке. Даша совсем не успокаивалась и злилась на Кольку, на училку, на весь белый свет. А папа говорил: «А по чести, по совести, Дашик, ты права?». И Даша бойко объясняла, что решила-то всё она! А папа всё смотрел. И тогда Даша шипела сквозь слёзы, что списывать нехорошо. А если совсем «по чести, по совести» – то не надо было давать списывать, тем более Кольке! Становилось не так обидно за нелепую тройку, и Колька прощался легко, без сложных сентенций.
А вдруг всё-таки тот затылок – соседский? Встречаться с ним не хотелось бы. На весах робкой благодарности соседу и стыда за безобразную сцену стыд побеждал с явным перевесом.
Толик, услышав про отца и квартиру, взвился, даже волосы на макушке встали петушиным гребнем.
– Сука! – визг был ненормально высоким и от этого жалким. – Останешься, сука, вообще ни с чем, утоплю, поняла? С тобой по-человечески, а ты – стерва!
Толя вопил, а Даша в несколько стремительных шагов пересекла кухню, открыла дверь и уже из прихожей сказала: «Уходи». И добавила: «Уходи немедленно».
Может, он ударил бы и Дашу, после того, как шваркнул дверью так, что откуда-то загудело и завыло жалобно. Но за распахнутой вздрогнувшей дверью стоял сосед. Сосед был могуч и страшен и перекрывал собой всё пространство между квартирами, блокируя проход к лифтам.
Толя метнулся, выставив перед собой растопыренные пальцы, качнулся обратно в квартиру, но там стояла «сука и стерва».
Шкафообразный, грубо сколоченный сосед, при виде которого Даша одновременно вспоминала про «привет из 90-х», Квазимодо и, почему-то, шлакоблоки, лениво поинтересовался:
– Проблемы?
Даша помотала головой, а Толик со свистом втянул в себя воздух и скользнул мимо соседа на лестницу.
Продолжение
Светлана Шевченко
#cветлана шевченко мужчина и женщина
