А сквозь испуг – будто горькое облегчение.
Девчонка медленно стащила фуражку.
Светлые волосы, как и тогда, на берегу, рассыпались ниже плеч…
- Знаешь, значит… Догадался, выходит…
-Не догадался бы. Видел.
Девчонка вскинула на Алёшку глаза:
-Видел?..
- На берегу видел тебя… Когда купалась ты.
Она быстро прижала ладошки к жарко вспыхнувшим щекам. Чуть слышно прошептала:
-Стыдно-то как…
Алёшка тоже вспыхнул: вот олух!.. Брякнул – не подумав… Она же в одной рубахе была… с распущенными волосами. Заторопился, сбивчиво объяснил: – Я… не нарочно. Я шёл к тебе в Бережки… чтоб про то поговорить, как запасной выход искать будем… из старой выработки. К Сашке-лампоносу шёл я… А тут – ты… Без фуражки…
Девчонка поспешно собрала волосы, хотела снова натянуть фуражку. Алёшка удержал её руку:
- Не надо… Не надевай.
Девчонка свела брови, выдернула руку… И вдруг заплакала. Безутешно всхлипывала, перепачканными копотью ладошками вытирала слёзы. Просила Алёшку:
-Не смотри на меня… так. Стыдно…
-Красивая ты… вот и смотрю, – просто признался Алёха. – Здесь недалеко, в Меловом яру, криница есть. Её мало кто знает, потому и не ходят к ней. Пойдём, – умоешься.
- Я сама… Не ходи со мною.
-Сама ты не найдёшь криницу. Как зовут тебя, скажи.
Девчонка прерывисто вздохнула:
-Сашкой… и зовут. Александрой. Тут вранья не было.
Алёха перевёл дыхание: хорошо, что… Александрой её зовут. Жалко было бы, – если б пришлось привыкать к другому имени…
-Почему ж мальчишкою назвалась?
Александра подолом рубашки быстро вытерла лицо, мельком взглянула на Алёху:
-Тебе-то что за дело…
-Значит, есть дело. Ты мне как своя стала. Рассказывай.
- Всего не расскажешь.
Алёшка помолчал.
- Теперь-то что делать станешь?
Девчонка умоляюще прижала к груди ладошки:
-Алёша!.. Алёшенька! Ты хороший… Я сразу увидела: ты хороший… Не говори никому – о том, что узнал про меня.
-Всё равно ж узнают… Догадаются. Да и тяжело тебе – девчонке-то! – в лампоносах.
-Не тяжело, Алёшенька! Разве ж я чего-то не умею! Разве ж неправильно что-то делаю! Ежели так, – ты лишь скажи… Я тут же всему выучусь.
-Всё ты правильно делаешь… – Алёшка чуть приметно, как-то грустновато, усмехнулся: – Правильно, и… очень уж стараешься: по-девчоночьи. Потому и говорю: заметят… рассмотрят, догадаются. Ты рукавом рубахи лампу вытираешь – бережно так… словно жалеешь её. И масло сурепное наливаешь бережно, – чтоб ни капли не пропало. Так лишь девчонки делают.
-Мне деньги нужны… Очень много денег.
- Что ж: у матери твоей совсем денег нет? Как же вы живёте с нею?
-Нет у меня матери.
-Как – нет?..
-Так и нет. Я её и не помню почти… Иногда – будто голос её вспоминается…
-С кем же ты живёшь? Одна в доме?
-Одна. Я недавно живу в Бережках.
- Недавно? Где же ты прежде жила? Зачем же в Бережки пришла, – ежели у тебя там нет никого?
- У меня не только в Бережках нет никого… А здесь дом. Его отец мой строил. А жила я прежде в приюте для сирот. При монастыре.
-Как же ты ушла оттуда?
-Не сама я ушла. Может, и не ушла бы: я же выросла там… и привыкла. Матушке Евдокии помогала за маленькими ребятами смотреть. И на кухне помогала… Даже тесто на хлеб научилась ставить. А ещё там огород был… Мы с девочками картошку подбивали, капусту поливали – воду из речки вёдрами носили. Весело так было. Ещё за курами ходили, за гусями… Коров пасли, – меня матушка Агафия и доить коров научила… А потом за мною тётка Василиса приехала. И забрала меня.
- Тётка Василиса?.. Выходит, – всё ж есть у тебя родня?
-И есть, и нет, – снова горько вздохнула Александра. – Родня она – слышал, как говорят порою?.. Двоюродный плетень нашему забору. Так и Василиса: не кровные мы с нею. Она и сама не припоминает, кем моему отцу-то приходилась. Была женою какого-то дальнего родственника отца. А больше и не было родни – ни у матери моей, ни у отца. Как умерла мать, – Василиса и отвезла меня в монастырь. Там, у стенки приюта, и оставила, – ночью. С зорюшкою меня послушницы нашли, к игуменье отнесли… На шее, рядом с крестиком нательным, записка была: что зовут меня Александрою. А нынешней зимою явилась в приют тётка Василиса. Сказала игуменье, что я ей родная: сестры двоюродной дочка. Что она меня долго искала, – мол, пока люди добрые не подсказали, что в монастырском приюте я. Игуменья, матушка Параскева, обрадовалась: ясно, – с роднёю жить лучше, чем в сиротском приюте… Собрали вещички мои – юбки с кофтами, что послушницы нашили нам с девочками… Даже куклу мою любимую положили: мне её сделала из ниток и лоскутков матушка Евдокия, когда я ещё маленькой была…А матушка Параскева строго наказала мне, чтоб я благодарила тётку Василису, чтоб день и ночь молилась о ней, и во всём слушалась.
-Как же тётка отпустила тебя – девчонку! – в лампоносы?
-Сама я надумала. Узнала, что ребятам, которые лампы в шахте разносят, хорошо платят. Вот и придумала: в парня переодеться. Даже волосы хотела остричь… Только жалко стало. Под фуражку их прятала.
-Чья ж фуражка?
-Батина, должно быть…В сенях на гвоздике висела. Сняла я фуражку, и ровно дыхание перехватило: показалось, что до сих пор она углём пахнет. Видно, батя в шахту надевал её…
-А рубаха, штаны?.. Не девчоночья одежда.
-Так в сундуке нашла. Тоже батины. Перешить пришлось: матушка Евпраксия в приюте учила нас шить. – Александра быстро заплела косу, но фуражку надевать не стала. Грустно улыбнулась: – Вот ты всё и знаешь про меня.
-Не всё. Деньги тебе зачем?
Сашины бровки – тонкие светлые стрелочки – горестно вздрогнули:
-Деньги мне тётке Василисе надо отдать… – много денег.
-Много?.. За что?
-Тётка Василиса рассказала мне: когда отец в шахте погиб, она матери моей деньги дала. В долг. А отдать долг мать не успела: она вскоре после гибели отца тоже умерла. Тётка Василиса меня в приют отвезла… А теперь она сама одна осталась: муж три года назад помер, дочек замуж отдала… Говорит, – тоскливо одной в доме… Обмолвилась тётка: дескать, дочки не сильно привечают её. Да и помощница нужна: тяжело стало по хозяйству-то управляться. Тут и вспомнила она обо мне… Забрала из приюта. А я первое время не верила, что она – тётка мне… Что, хоть седьмая вода на киселе, а всё ж родня… Порою оторопь брала: вдруг – чужая она мне. Своя-то разве бы оставила меня ночью у стены сиротского приюта. Не раз думала я: лучше бы мне в приюте остаться: там уж все родными стали… А потом дедушка Герасим и бабунюшка Федосья к себе меня позвали, – пока тётка Василиса отправилась в Ивановку, дочку младшую проведать. Они и рассказали мне – про отца, про мать. Дом показали, что отец строил. Тётка Василиса всё хотела продать его. А дедуня Герасим пристыдил её: мол, коли в твоём доме для сиротки места не нашлось, коли в приют отвезла девчонку, – не имеешь права дом продать, на него наследница имеется, Петрова и Дарьина родная дочка… А я вошла в дом… и не захотелось мне уходить из него. Так и казалось, что отец с матерью смотрят на меня и радуются, что я домой вернулась, что дом не пустой теперь. А тётка Василиса рассердилась, что я захотела в своём доме жить. Тогда и сказала про деньги, что матери моей дала… Сказала: если не верну ей деньги, то она наш дом отдаст своему зятю под лавку. А мне так жалко стало: отец мой строил дом…
Продолжение следует…
Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5
Глава 6 Глава 7 Глава 8 Глава 10 Глава 11
Первая часть повести Третья часть повести
Четвёртая часть повести Пятая часть повести
Шестая часть повести Седьмая часть повести
Навигация по каналу «Полевые цветы» (2018-2024 год)