Алёшка ещё ничего не понял…
Затаил дыхание… и просто смотрел, как Сашка – Сашка?.. – просто смотрел, как тоненькая- тоненькая девчонка вслед за фуражкой бросила на корягу старую рубаху и штаны.
И… осталась в одной девчоночьей льняной рубашке. Под ласковым ветерком подол рубашки чуть приметно колыхался ниже коленей…
Тоненький-тоненький прутик ивовый.
Несколько шахтёрских ламп на шее… По две-три лампы – в каждой руке…
Лицо перепачкано копотью: для лампоноса – обычное дело…
А сейчас… Сейчас – Сашка?.. – тоненькая девчонка прижала к груди ладошки и осторожно шагнула в воду.
И… Алёхино сердце счастливо взлетело – от её радости. А радовалась девчонка чистой, по-утреннему прохладной воде, что пахла горьковатой свежестью прибрежной мяты.
Алёшка опустился на траву за густым ивняком. Сквозь ветки он хорошо видел девчонку… А она не замечала его.
Смотрел, как она плавает, – не хуже любого мальчишки. Потом она вышла на берег, долго и старательно отжимала светлые волосы и рубашку. Из ромашек и диких колосков сплела венок – как в зеркало, взглянула на своё отражение в реке… Негромко рассмеялась – в таком простом девчоночьем счастье…
А Алёха Савельев рукавом новой косоворотки – маманюшка к Престольному празднику сшила – вдруг вытер слёзы. Перед глазами – несколько шахтёрских ламп на загорелой тонкой шее… И оттого, что ещё в руках лампы, чуть приметно согнулся тонкий стебелёк…
И спуск в двадцатисаженную шахтную глубину… и целую смену – найти подходящую глыбу, чтоб взобраться на неё и дотянуться до огнив, на которые лампоносы вешают шахтёрские лампы…
Девчонка радовалась чистой речной воде… и ромашковому венку, и запаху мяты и клевера, и чистым своим волосам и рубашке…
А Алёшка плакал за кустами ивняка – от невыразимого, никогда ещё не испытанного счастья… и такого же невыразимого горя.
В шелесте-перезвоне колосков мятлика и овсяницы различил её вздох: она с сожалением сняла венок, подержала его в руках… и бережно опустила на воду.
Надела знакомые Алёхе штаны с заплатами, старую рубашку, из-под которой лишь неясно угадывался… но не был виден тоненький ивовый прутик. Собрала просохшие на солнышке и ветерке густые светлые волосы – большая фуражка тут же спрятала их от Алёшиных глаз…
И – ушла…
Алёшка смотрел, как она уходит. Отчаянно хотелось догнать её.
Сдержался – в смутном понимании: догнать её – значит, грубо и больно прикоснуться к какой-то невидимой, глубокой ране, которую она ото всех прячет…
И на следующий день, всю смену вокруг… в общем, вокруг нового лампоноса колыхалась речная свежесть. И была она сильнее привычного запаха копоти сурепного масла, которым заправляют шахтёрские лампы…
Лампонос Сашка был совершенно прежним: ни за что не соглашался отдать Стёпке, Фёдору или Тимохе хотя бы одну лампу, так же упорно – сам – дотягивался до огнив… В обед так же неловко и застенчиво брал с низкого дощатого столика пирожок.
А Алёха видел девчонку в рубашке ниже коленей, в ромашковом венке на потемневших от влаги волосах…
Что со всем этим делать, Алёха не знал. Поэтому был нынче непривычно молчаливым. Когда лампоносы присели передохнуть и пообедать, вышло так, что Алёха оказался рядом с Сашкой. Дело обычное, и ещё в прошлую смену Алёшка не обратил бы на это внимания… А теперь сидел – ровно скованный. Не дышал, – чтоб ненароком не коснуться Сашкиного… её плеча.
Федька всмотрелся в Алёхино лицо:
-Какой-то пасмурный ты, Алёшка… Либо устал?
А Алёха не слышал Федькиного вопроса. Прикрыл глаза: сюда, в полутёмную шахтную глубину, будто накатывали волны запаха ивовых веток, прибрежных трав и цветов – от самого неуловимого Сашкиного… от самого неуловимого её движения.
Федька толкнул Алёху плечом, сочувственно повторил:
- Устал, Алёха?
Алёшка встрепенулся. Устал, – только не от работы. Оттого, что светлые волосы скрыты под старой потёртой фуражкой…
Не мог называть её… Сашкой. Если надо было что-то сказать про лампы, – просто ждал, когда встретит её взгляд.
Узнать бы, как её зовут.
Не только ребята удивлялись такому непривычному поведению Алёхи Савельева. В Сашкиных… в её больших серых глазах тоже метнулось удивление: не простое любопытство, а – пополам с тревогой.
Она выбрала минутку, когда Алёха направился в конец штрека. Догнала его, предложила:
- Сходим за глыбы?
Алёха не представлял, как они останутся один на один. От растерянности ответил скупо:
-Некогда нынче. Работы много. – Кивнул на лампу: – Вон, – не горит, а чадит.
Хотя огонёк в лампе светил ровно…
Она тоже растерялась от холодной Алёхиной скупости.
-Может, я… в общем, сам схожу? Лампу возьму… И посмотрю: вдруг там и правда выход на поверхность, – раз чернота там будто светлее…
Надо же: сам схожу… Сам!.. И не перепутала ж никогда…
- Чернота везде одинаковая. А тебе сказано: нечего своевольничать в шахте.
Алёшке захотелось прикрыться руками – от своих же слов, таких грубых и резких, словно они не только… её незаслуженно и больно хлестнули, а и его самого.
Дома батя сказал:
-Что ж, Алексей Захарович: вашими стараниями вышло так, что Сашка сможет учиться за счёт казны. Понятно: если есть на то его желание. Нынче мы с управляющим говорили об этом деле.
Алёшка отчего-то вспыхнул:
- Бать!.. Ты правду сказал: слабоват будет Сашка – для шахтёрской работы…
-Вот как?.. Надо бы домой к нему сходить. Говоришь, – вдвоём с матерью мальчишка живёт? Раз в лампоносы пошёл, раз мать позволила, – значит, нужда большая в доме.
Только этого не хватало…
Алёшка постарался ответить бате как можно беспечнее:
- Не надо, бать. Сашка… он не любит, когда его жалеют. Говорит, что сами с матерью справляются.
- Тогда, может, всё же надо найти ему работу полегче?
Перед Алёшкиными глазами снова всколыхнулся подол нижней девчоночьей рубашки… Чуть не сорвались с Алёхиных уст горячие слова: надо!.. Надо – работу полегче! Чтоб не носить на шее с десяток шахтёрских ламп – она же девчонка!
Но тем же безразличным голосом сказал другое:
- Обидится Сашка. Он со всеми ребятами хочет работать. Пусть, бать, в лампоносах ходит. Старается он… Да и мы с ребятами станем ещё больше помогать ему. Мы уж все привыкли к нему.
Как-то Стёпка прикорнул с устатку у стенки забоя. Когда забойщики обушками и кирками рубят уголь, случается, что от пласта откалываются небольшие острые куски. Куски эти с силою разлетаются по выработке.
И сейчас откатчик Павел Филимонович крикнул:
- Берегись!
Алёха Савельев проследил взглядом за летящим в полумраке осколком угля, успел прикрыть дремлющего Стёпку. Но самого Алёшку острый осколок ударил в голову. Ребята растерянно топтались вокруг Алёхи: кровь заливала его лицо и шею. Никто не заметил, что лампонос Сашка отошёл почти в конец откаточного штрека – там потемнее было. Вернулся к ребятам с чистой льняною полоской – видимо, тут же от чего-то оторванной. Осторожно, как-то неожиданно уверенно и бесстрашно рукавом своей рубахи вытер кровь с Алёхиного лица и шеи, льняной полоскою перевязал голову, – чем привёл лампоносов в полное изумление…
Стёпка покачал головою:
-Ну, Сашка!.. Ты – ровно лекарь!.. Есть такие – их в наших войсках зовут… как-то мудрёно зовут тех лекарей, что солдат на войне лечат…
-Фельдшерами их зовут. Мне крёстный рассказывал, – уточнил Тимоха.
-Вот! Ты, Сашка, – прямо как фершал Алёхину рану перевязал. Я, к примеру, и глядеть боюсь на кровь и раны. А ты – ну, ровно фершал!
Алёха знал, откуда у Сашки… в общем, знал Алёха, откуда у неё взялась эта чистая и мягкая льняная полоска, пахнущая речкой и мятой…
Боль утихла. Алёха прикрыл глаза… и вместо лампоноса Сашки снова видел девчонку в одной льняной рубашке…
На следующий день, после смены, лампонос Сашка отважился подойти к десятнику Савельеву. Протянул чистый холщовый мешочек:
-Земляника это. Мы с ребятами ели, – сладкая. А это вот – Алёшке.
Захар Михеевич заглянул в мешочек. А там – деревянный жбанчик, полный спелых и пахучих ягод.
Положил ладонь на Сашкино плечо:
-Спаси Христос, что о друге тревожишься. По-нашему это, по-шахтёрски. Давай зайдём к нам: Алёшку проведаешь, – он рад будет. Глафира Демидовна обедом нас покормит: у неё нынче борщ.
Сероглазый лампонос Сашка будто испугался чего-то:
- Домой идти мне надо.
Престольный праздник в православии – его ещё называют храмовым праздником – это праздник в память события священной или церковной истории, а также того святого, во имя которого освящён храм. В каждом храме – свой престольный праздник. Например, в храме, освящённом в честь события Преображения Господнего престольный праздник отмечают 19-го августа (по старому стилю – 6-го августа). Церковь, освящённая в память Святых Апостолов Петра и Павла, отмечает престол 12-го июля(по старому стилю – 29-го июня).
Штрек в угольной шахте – это выработка, не имеющая непосредственного выхода на земную поверхность. Проводится по простиранию угольного пласта. Основные виды штреков – в зависимости от назначения – откаточные и вентиляционные. Откаточные штреки служат для транспортировки угля, пропуска свежего воздуха, передвижения людей, а также для стока воды. Вентиляционные штреки предназначены для отвода из шахты исходящей струи воздуха, транспортирования грузов – например, лесоматериалов, пустой породы, и – так же, как и откаточный штрек, – для передвижения людей..
Продолжение следует…
Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5
Глава 7 Глава 8 Глава 9 Глава 10 Глава 11
Первая часть повести Третья часть повести
Четвёртая часть повести Пятая часть повести
Шестая часть повести Седьмая часть повести
Навигация по каналу «Полевые цветы» (2018-2024 год)