Ефим и Макар внесли в хату морозный воздух.
Глафира поспешно задёрнула кружевной полог над люлечкой: Данилушка только что уснул.
Ефим скользнул по колыбели мимолётным взглядом. Макар угрюмо, исподлобья, взглянул на сестру:
- Догулялась… Опозорила братьев – на всю окрестность.
Ефим беззастенчиво добавил грязное бранное слово.
Глафира вздрогнула и закрылась, – будто её больно хлестнули по лицу…
Макар грубо отбросил её руки. Подмигнул брату:
-Видел, Ефим?.. Застыдилась, – ровно девка. – Грубо приподнял Глафирино лицо, приказал: – В глаза смотри мне! И – слухай, Глашка, что скажу тебе. Байстрюка своего собирай. Нынче ночью мы с Ефимом отвезём его в монастырский приют – раз у самой ума-то не хватило. И для тебя мы хорошее место подыскали: к купцу Аникееву в няньки пойдёшь. Баба его и так квёлою была (южнорусское – слабая, хилая, нездоровая), а как родила – совсем расхворалась: толку с неё никакого. К младенцу няньку и кормилицу надобно… – Макар окинул сестру бесстыдным взглядом, ухмыльнулся: – Да и самому Илье Никифоровичу утеха требуется… ягодка сладкая, – в аккурат такая, как ты, Глашка. Обещал Аникеев: платить хорошо будет. Ну, и в другом… – не обидит тебя Илья Никифорович.
У Глафиры потемнело в глазах…
-Чего застыла? Собирайся, – велел Ефим Глафире. – Не расплатишься, Глашка, за нашу родственную доброту… за заботу нашу. Другие и знать бы тебя не захотели, – после того, как опозорила ты нас. Помни, Глашка, про это… про доброту нашу помни. А хату продадим, – есть покупатель. Чего ей пустовать? Тебе ни к чему хата: у Аникеева будешь на всём готовом.
В висках часто и больно стучало: оттолкнуть Макара, что облокотился о дверной косяк и нахально ухмыляется… Нашлись бы силы – оттолкнуть его… И вылететь в заснеженную степь – вот так, босиком, в одной рубашке.
Если бы не Данилушка, что спит в люлечке, – не удержали бы её Ефим с Макаром.
Болело в груди: ни вдохнуть, ни выдохнуть…
Всё ж нашла Глафира силы. Незаметно перевела дыхание, сдержанно поклонилась братьям:
-Спаси Христос – тебе, Ефим… и тебе, Макар. Спаси Христос, что позаботились обо мне… о горемычной сестре своей. Только ж не годится так-то скоро: чтоб собраться, мне время надо.
Ефим нахмурил брови:
- А ведь Глашка права, Макар: в хате добра немало. Не чужим же оставлять! Пусть Глафира соберёт в узлы свои рубахи-юбки – что там ещё… по бабьим делам. Остальное мы с тобою увезём.
Поднялся из-за стола, кивнул сестре:
- Послезавтра приедем. Ты, Глашка, собирайся.
Глафира смотрела в окно…
Когда Ефимовы сани скрылись за молодым дубняком на краю Вознесенки, перекрестилась.
Горестным взглядом обвела хату…
Не было у них с мужем, с Гордеем, счастья в этой хате…
Гордей привёл сюда Глафиру – вместо Грунюшки, что была любой ему. Откуда ж счастью взяться…
Колыхались ночушки счастьем – желанным и горьким, когда Захар, степновский парень, оставался до зорюшки у молодой вдовы.
Только недолгим счастье оказалось – крыльями стремительной птицы промелькнуло…
А родился Данилушка…
Вышло так, что за эти месяцы – в материнских хлопотах и заботах о малютке – сроднилась Глафира с хатою.
Сердце сжалось: неужто теперь доведётся уйти…
Уйти?..
Будто в каком-то облегчении вздохнула Глафира: уйти.
Уйти – туда, где не найдут её братья.
Припомнила: когда ходила в Заярский, к тамошней знахарке Аграфене Кузьминичне, - оглянулась как-то на маленькую хатку, что сияла окошками на крайней улице. Прежде жила в ней Марфа, такая же вдова бессчастная, с малою дочкою. Да вдруг долюшка постучалась в Марфино окошко: заярские бабы до сих пор любят пересказывать тот случай…
А было так: увидел Марфу Григорий, проезжий рыбак, – довелось ему побывать в здешних краях по торговым делам. Зашёл во двор, попросил водицы напиться… А через неделю снова приехал. Посватался к вдове – как положено. Вскоре и обвенчались. И забрал рыбак Марфушу с девчушкою к себе, аж на Азовский берег, где у него была рыбная лавка…
Хата с тех пор пустует – ровно ждёт кого-то, чтоб приют дать, теплом своим согреть.
Глафира торопливо собирала в узлы всё, что надо было взять с собою.
Замерла: будто шаги на крыльце?.. Чей-то говор?
Макар и Ефим вернулись?..
А за дверью – виноватый голос:
- Пусти, хозяюшка, в хату: метелица разгулялась, застала нас в балке. Не потревожим мы тебя – до утра переждём непогоду, а там и уйдём по своим делам.
Голос Глафире показался знакомым.
Приоткрыла дверь – тут же узнала: Владимир Андреевич, старший над питерскими рудознатцами.
Хорошо, что борщ ещё горячий.
Глафира собрала на стол. Владимир Андреевич удивлённо взглянул на тяжёлые узлы:
- Либо собралась куда, Глафира Степановна? Что за нужда-то – зимой, в мороз да в метель? – чуть застенчиво и ласково кивнул на люлечку: – Да ещё с крохою! Ладно, – у нас дело: здесь скоро новую шахту будут строить.
Глафира сдержала слёзы, усмехнулась:
- Есть нужда… Нельзя мне тут оставаться.
- Что ж за беда такая? Расскажи, – может статься, сумеем мы помочь тебе.
После немногословного и безотрадно-горького Глафириного рассказа покачал головою:
- Прыткие… да шибко ловкие у тебя братья. – Распорядился: – Антип! Утром отвезёшь Глафиру – куда она скажет. Потом на «Парамоновскую» заедешь. Никону Ерофеевичу, десятнику, скажешь: уголь нужен – такой, чтоб в хате печку топить. Погрузишь мешки в телегу и доставишь Глафире: младенцу – видишь люлечку? – надо, чтоб тепло было. – Улыбнулся: – А ты, хозяюшка, не позволишь ли нам в хате твоей пожить? Дел у нас много в ваших краях. Заодно и присмотрим за хоромами твоими… И проворным братьям твоим объясним, – что негоже чужую хату продавать. Она тебе самой пригодится. Вот оно всё и ладно будет.
Антип – из здешних. Его, да ещё четверых шахтёров Петро Михайлович, управляющий Парамоновскими копями (копи – так называли первые угольные шахты), отправил в помощь питерским рудознатцам.
Ладно и вышло: растопил Антип печь, на потолке приметил качок (специальный крючок, на который в старину подвешивали детскую колыбель), быстро управился с Данилушкиною люлечкою. Легонечко покачал малютку, ещё и колыбельную вспомнил, напел негромко... Дивилась Глафира: жарко горит в печке горюч-камень… И тепло от красного жара – доброе и ласковое…
А через день явились в Вознесенку Глафирины братья…
Оторопели, переглянулись: полна хата мужиков.
Ни Глафиры, ни люльки под потолком…
Рослый, плечистый да высокий Антип шагнул вперёд:
- А чего вы, люди добрые, забыли в этой хате?
Макар опомнился. Нахмурил брови:
- Глафира где?
-Глафира-то?.. Ты, любезный, про хозяйку хаты этой спрашиваешь? Так уехала она – далеко. А хату нам продала.
- Куда… уехала? – снова опешил Макар.
Антип развёл руками:
- Про то она нам не сказала. Она женщина самостоятельная: куда сочла нужным, туда и уехала. Вам что надобно-то? Сказывайте живее, а то нам недосуг разговоры с вами вести: по делам пора, а хату мы на замок закрываем – от недобрых людей. Ходят здесь... разные.
Ефим разгорячился – не хуже драчливого петуха:
- А ну – убирайтесь! Это наша хата!
-Тебе, мил человек, кто ж сказал такое, – что хата твоя?
- Сестра наша… Глафира, жила тут!
-И что ж?.. Глафира отписала тебе хату? – сочувственно, со скрытой насмешкою в глазах, полюбопытствовал Владимир Андреевич.
- Тыы!.. – набычил голову Макар. – Сказано: убирайтесь прочь!
-Догадываюсь, любезный, – что не обрадую тебя, – вздохнул Антип. – Только убраться восвояси тебе придётся.
С этими словами здоровенный Антип легко взял Макара за шиворот и выбросил за дверь – как нашкодившего кота…
Ефим сжал, было, кулаки… двинулся на Антипа.
Зря: его постигла та же участь. Да ещё с добавкою: носком добротного сапога Антип вдогонку дал Ефиму хорошего пня – по тому месту, что ниже спины…
Макар и Ефим не уезжали – ругались во дворе, выкрикивали угрозы… непристойные и грязные слова про сестру говорили…
Антип подмигнул мужикам.
Во двор вышли тучею…
Смекнули братья, что надо было подобру-поздорову убраться, да – поздно: шахтёры с рудознатцами так отметелили Макара и Ефима, что к саням они отправились ползком…
Антип предупредил:
- Ежели ещё задержитесь, – сани ваши в щепу разнесём. И коня заберём: нам он не лишним будет. Пеши домой пойдёте.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10