От отчаяния светловолосый парень не находил слов:
- Я вот!.. Я вот сейчас – лозину из ивняка!.. Да по тому месту, откуда ноги у тебя растут! Домой придёшь – мужу расскажешь, за что получила-то! Расскажешь мужу – про то, как у тебя, у растяпы, дитё чуть не утонуло! Заодно скажи мужу, чтоб он тебя, дуру, не пускал дальше хатнего порога!
У Глафиры потемнело в глазах… Она бросилась к Данилушке, а парень поднял её полушубок, укутал мальчишку:
-Говори, где хата твоя!
Хорошо, – с утра растопила Глафира печку, и теперь в ней пламенел красный жар горюч-камня.
Парень скоренько и умело раздел Данилушку, варежкою из овечьей шерсти осторожно и бережно, до лёгкой красноты, растёр его тельце. Мальчишечка удивлённо покряхтывал, а потом заулыбался, залепетал что-то ласковое…
А парень тыльной стороною ладони вытер лоб. Велел Глафире:
-В сухое заверни мальчишку.
Глаша суетилась вокруг него:
-Сам-то насквозь промок…
- Мокрая река-то, – оттого и промок. Рушник дай – вытереться.
Глафира тоже умела распоряжаться…
-Одежду снимай свою!
Парень вспыхнул:
- Угу. Ещё чего.
Глафира скрыла улыбку:
- Зовут-то тебя как?
- Иваном зовут.
- Славное имя. А меня Глафирою Степановною зови. Сказано: снимай штаны-то с рубахою!.. Чего я там не видела!
Вот когда пригодились холщовые штаны и рубаха, что нашла Глафира в сундуке бывшей хозяйки хаты…
Подала Ивану сухую одежду:
-Переодевайся, не смотрю я на тебя. И ты не смотри: мне мальчишку покормить надо.
Иван сидел у печи, смотрел на ровное пламя угля… Отчего-то взволнованно… в какой-то неясной, тревожной радости стучало сердце.
Данилушка сладко спал.
Глафира собрала на стол. Достала с полки бутылку с самогонкою, настоянной на чабреце и липовом цвете:
- Выпьешь? Чтоб простуду прогнать.
Иван застенчиво улыбнулся:
- Да я уж согрелся: печка у тебя жарко горит.
Глафира налила самогонку в чарку:
-Всё ж лучше выпить: пусть в груди согреется. Потом лапши горяченькой поешь… Хлебушек у меня свежий, – вот и ладно будет.
Иван выпил самогонку. Стыдился по-мальчишески, глаз не поднимал… да лапша была такою вкусною, что не удержишься…
Намедни Трифон, большущий и важный белый гусак, полюбопытствовал: не сошёл ли лёд на реке… Убедился, что водица уж свободна, и привёл на берег своё стадо.
Задумчиво посмотрел на Данилушку… Похлопал крыльями, строго качнул головою: мол, тебе нельзя с нами – мал ещё. А вода холодная. Потому сиди на берегу, там, где тебя маманюшка усадила.
А Данилушка потянулся за гусями… и скатился в воду.
Надо же было Ивану оказаться на берегу!.. Спустился, чтоб посмотреть: можно ли переправится на лодке на тот берег. Иван работал на строительстве новой шахты и собирался остаться на «Верхнереченской» шахтёром – рубить в глубине горюч-камень…
В три прыжка оказался у старой коряги, бросился в воду. Схватил мальчишку, прижал его к груди…
А Глафира лишь сейчас заплакала…
Иван неловко утешал её:
- Всё же обошлось, Глафира Степановна… Ножки у мальчишечки тёплые: не простыл, значит… Спит сладко, дыхание лёгкое, – всё хорошо, значит. До чего ж у вас, у баб, слёз-то много: и дождя не надо! Всё ж позади… а ты плачешь.
-Спаси Христос, Иван. Век за тебя стану Богу молиться…
Иван ещё раз незаметно окинул взглядом хату.
Дверь чуть перекосилась – оттого не прикрывается плотно…
Доску бы на порожке заменить…
И скамейка шатается.
-Одна, значит, живёшь?
Глафира вскинула удивлённый взгляд. Собралась, было, – в горьком женском самолюбии… – возразить парню: дескать, в отъезде муж – по делам… Но ответила сдержанно:
- Одна.
Иван поднялся:
- Спаси Христос, хозяйка. Лапша у тебя на славу. Будто дома побывал: такую лишь маманя моя готовит.
-Издалека ты – в наши края-то? Надолго?
- С того берега. Надолго: я нынче шахтёр. – Кивнул на дверь: – На днях зайду: поправить надобно, - чтоб закрывалась, как положено.
А пришёл на следующий день: не спалось ночушкою… В короткой полудреме улыбался: вспоминал светлую незабудковую синь в Глафириных глазах, ласковый Данилушкин лепет вспоминал…
Лишь во двор вошёл, а навстречу – синим всполохом радость в Глашином взгляде…
… Дарья покормила Аринушку, уложила её в люлечку. Повернулась к Захару:
- У Глафиры был?
Захар чуть растерялся:
- Был… Ездил нынче в Заярский: Глафира теперь там живёт. Ты-то как про это узнала? Либо сказал кто?
- Сердце сказало, Захарушка… Вижу, как изводишься ты. Что ж Глафира?.. Призналась ли, что сын – твой?
- Не говорил я с нею.
- Отчего ж не говорил?
-Видно, встретился Глафире тот, кто люб ей… И кому она люба. Что ж тревожить их счастье.
-А сын, Захарушка?
- Значит, так она решила.
- Я бы очень любила его… Твоя же кровиночка. Росли бы с Аринушкою…
- Не будем про это говорить, душа моя. Раз угодно так Глафире Степановне, – не надо бередить её тайну.
- Любит она тебя, Захар. Счастье твоё бережёт.
-Ты прости меня, Дарьюшка.
- За что ж простить, свет мой ясный?
- За былое.
… Маманя – ни в какую…
Расшумелась:
- Не будет нашего согласия! На то ли единственного сына растили, – чтоб он вместо невесты бабу с дитём к венцу повёл! Неужто девки не нашлось для тебя! Видно, – ловкая… да ушлая баба-то! Знаю таких:об одном лишь думают - как парня одурманить!
Батя хотел что-то сказать…
Лишь рукою махнул. Взял кисет с табаком, вышел во двор – самокрутку выкурить…
Выручила Ивана Марьюшка, сестрица старшая, любимая.
Три года назад отдали Марьюшку замуж – за Фёдора, за того, которого любила… и кому любою была. Смотрел Иван на сестрицу и загадывал: тогда лишь женюсь, когда встречу такую, как Марьюшка…
Через год Марья родила сына…
Только не успел порадоваться Фёдор… Не успел и увидеть кроху: той летней ночушкою, когда сын родился… когда соловушка пел в вишнёвом саду и степь чуть слышно дышала молодым разнотравьем, случился в шахте обвал… Пятерых шахтёров подняли из шахтной глубины, а сердца их уже не бились…
Фёдор Марьюшкин был одним из первых шахтёров на первой здешней шахте.
Сейчас сестрица не побоялась встать перед маманей. Негромко, как-то горько перебила её:
- Что ж вы гневаетесь, маманюшка… Что ж бесчестите ту, которая люба Ивану нашему… А чего ж тогда радуетесь, что Петро ко мне свататься собирается?.. Ежели по вашим словам, – выходит, маманюшка, что и я – ловкая да ушлая… И я одурманила парня…
Петро – друг Фёдора.
Мать осеклась. Недовольно загремела чугунками у печи.
Батя вошёл в хату, покачал головою:
- Выходит, Фрося, когда нашу дочку – с дитём-то на руках – замуж берут, это тебе нравится… А моя думка такая: не грех это – чужому дитю, сиротке, отцом стать, ласку дать ему да заботу, как родного вырастить. Что ж за беда в этом? Коли люба баба Ивану, – с Богом.
… Захар Иванович уже работал десятником.
Однажды среди мальчишек-лампоносов заметил незнакомого. (Лампонос – старинная шахтёрская профессия. Работали лампоносами, в основном, мальчишки. Их обязанностью было заправлять маслом шахтёрские лампы, спускаться в шахту и развешивать лампы в выработках. При этом – следить, чтобы лампы не гасли, при необходимости менять их).
Десятник опустил ладонь на плечо мальчишки, усмехнулся:
- Не мал ты ещё – лампы в шахту носить?
Мальчишка сбил на затылок фуражку, вскинул тёмно-карие глаза…
У Захара перехватило дыхание… и земля под ногами всколыхнулась: будто не на малого глянул, а в зеркало… и себя увидел – такого, каким был лет в двенадцать.
Справился с волнением:
- Ты чей же у нас такой… кареглазый?
Мальчишка заносчиво улыбнулся:
- Известно, – чей: батин и маманюшкин.
-Как же батю твоего зовут?
-Иваном Андреевичем зовут. А я, значит, Данила Иванович. А маманюшку нашу Глафирою Степановной кличут. И вовсе не мал я: я в Горной школе при Луганском Заводе уж третий год учусь. Сейчас в школе каникулы, вот я и пошёл с ребятами в лампоносы. Батянечка сказал: окончу школу – отдаст меня в Штейгерское училище. Вот я и стараюсь: чтоб с отличием окончить. И на горного мастера выучиться (штейгер – так в старину называли профессию горного мастера угольной шахты).
А через несколько дней…
Ещё большее диво случилось.
Захар Иванович не поверил своим глазам…
В полумраке шахтёрских ламп заметил… ещё одного мальчишку – такого же кареглазого…
Мальчишка этот быстро отступил за Данилушкину спину, затаил дыхание.
Десятник взял Данилу за плечи:
- Ты додумался – девчонку в шахту?..
Данилушка, видно, не из пугливых:
- Я! А что ж: коли девчонка, то и посмотреть нельзя, как мы, шахтёры, в шахте работаем?
- Вот что, шахтёр. Давай договоримся: больше чтоб такого не повторилось.
Данила усмехнулся:
- Ты, Захар Иванович, думаешь, что я не уберегу Арину?.. Только она мне – ровно сестра родная.
Арина вышла из-за спины мальчишки, затолкала под фуражку растрепавшуюся косу:
- Батянечка! Не наказывай Данилушку! Это я придумала! Очень мне хотелось посмотреть, как в шахте, где уголь рубят! Данилушка только штаны свои дал мне! В юбке-то меня не пустили бы в шахту!
… Глафира опустила голову, ускорила шаги.
Захар догнал её:
-Глаша!.. Глафира Степановна!
Она всё ж остановилась:
- Не надо, Захар. Не ходи за мною: люди видят. Что ж ты снова… сердце Дарьино тревожишь.
- Данила – мой сын…
- Мог быть… твоим. А стал Ивановым. Данилушка Ивану – такой же родной, как и двое наших младших. И у Данилы нет никого роднее батянечки.
-Подружились они с Аринушкою… - нашей с Дарьей старшенькой…
- Знаю, – горько усмехнулась Глафира. – Данилушке всегда хотелось, чтоб у него сестра была… Да только ты не рви сердце, Захар Иванович. Ивана моего назначили десятником на «Матвеевскую». Уедем мы скоро. А я, Захарушка… А я, Захар Иванович, недавно вспоминала тебя… Того парня, каким ты был, когда мы впервые с тобою увиделись… Помнишь?.. Вы, степновские, тогда дрались с вознесенскими.
- Помню, Глаша…
- За сына спасибо тебе, Захар.
-И тебе спасибо – за сына…
-А счастье, Захарушка, любит, когда сердца слышат друг друга. Пора идти мне. И тебе пора…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Часть 11 Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15
Навигация по каналу «Полевые цветы»