Глафира присела на скамейку у люлечки… Безотрадно уронила руки на колени.
Вспять ничего не вернуть…
Только сыночек, Данилушка… Только он – непостижимою тайной, неведомым крошечным сгусточком – появился у неё под сердцем ещё в те дни, когда Захар любил её… От его жара… от дыхания его, от сладости невыразимой… от любви его появился – его повторением…
Вспять ничего не вернуть.
Вспоминала Глафира свои смелые и надменные слова, что говорила Захару: не отдам тебя девчонке этой…
Да что ж тут поделаешь, – коли полюбил он её.
Не отдам?..
Так горькою любовь станет, – ежели силою держать её…
Лишь себя винила Глафира, – что не расслышали они с Захаром друг друга…
Себя одну винила.
От горюшка ли девичьего – что так рано братья замуж отдали… что без любви… лишь со слезами, стыдом и болью случилось впервые, когда и не понимала ещё, что по-другому бывает это – если люб он тебе… Или в отчаянии, наперекор молве людской – стала она вот такою: колюче-насмешливой, жгучею, будто крапива… да надменной. Пересилила сердечко своё мягкое, застенчивую робость переселила, – чтоб такою стать… А могла быть ласковой и верною женою, счастьем и отрадою – для того, кто люб.
Колючестью и надменностью защищалась в горюшке своём.
Безоглядно смелою была – в отместку домыслам про то, что гулящая…
И Захара оттолкнула заносчивыми словами: прибежишь ко мне… сам прибежишь, а у меня уж другой будет.
Мудрено ли, что Дарью он выбрал…
А Дарья, девчоночка эта…
Злиться на неё не получилось.
За что ж злиться-то… гневаться за что, – ежели выпало ей простое и желанное счастье, которого не узнала Глафира: полюбить того, за кого замуж идёшь…
Что дерзко разговаривала Дарья… – так это ж оттого, что счастье своё защищала.
Сердце тогда подсказало Глафире: не станешь счастливою – ценою Дарьиного счастья…
И Захара счастливым не сделаешь.
Ничего не вернёшь.
Только…
Подрастёт Данилушка… Бровки горестно сведёт, – спросит с надеждою:
- А где, маманюшка, батянечка мой?..
Что ответить крохе, где слова такие найти?..
…Александра Фёдоровна привела с собою повитуху из Белоглинки.
Велела Захару во дворе подождать.
Извёлся шахтёр, пока они вдвоём осматривали Дарью, о чём-то вполголоса переговаривались, вздыхали, головами покачивали…
Серафима Егоровна, повитуха, взглянула на Захара, пожалела его:
- С лица-то спал… Миновала беда, шахтёр. Удержалось дитё, – Бога благодари да Александру Фёдоровну. И жену: видно, крепко любит тебя, – коли так хочет родить тебе сына или дочку. Ты, соколик, вот что скажи: кто из чужих в хате у вас бывал?
Захар озадаченно призадумался:
-Из чужих?.. Не бывало чужих. Лишь родня: из Степновского сестра двоюродная приезжала Дарью проведать.
Александра Фёдоровна с Серафимою Егоровною отчего-то переглянулись…
- Береги жену. Смотри, чтоб ничего тяжёлого не поднимала… Да чтоб никого чужого с нею рядом не бывало. Ни к чему это, – пока дитё под сердцем носит.
Дарья за эти дни ровно старше стала…
Разговаривала мало, – ровно думала о чём-то, ведомом лишь ей одной.
О Глафире… о том, что видела её во дворе, о корзине, оставленной Глафирою на крылечке, больше не вспоминала.
А Захар чувствовал: об этом мысли её…
Катерина на «Парамоновской» больше не появлялась.
Дивился Захар: отчего бы это…
Катерину недолюбливал – за её спесивость. Но Дарья радовалась, когда сестра проведывала её – единственная из всей родни…
Осторожно спросил:
- Душа моя, не повздорили ли вы с Катериною? Смотрю, – давно не приезжала она.
Дарья молча и горестно пожала плечами…
Захар бережно обнял её:
- Хочешь, поедем в Степновский?
Даша покачала головою:
- Не рады нам там будут. Говорила Катерина: не простит нас маманюшка, – даже если мы с тобою в ноги ей упадём.
- За что же нас не прощать, Дарьюшка? Лишь за то, что мы с тобою полюбили друг друга? Какое ж зло мы сделали, – чтоб за него не простила нас твоя маманюшка! Разве ж нет у неё сердца!
Какая-то тень полынною горечью мелькнула в Дарьиных глазах…
- Да и откуда Кате знать про то, – простит ли нас Анисия Карповна! Вот поедем и сами увидим, – простила ли. Заодно пригласим всех на новоселье: в хате нашей осталось лишь стены выбелить. Увидит маманюшка твоя, какая ты у меня хозяйка, – в своей хате! – и порадуется за нас.
Дарья улыбнулась Захаровым словам… а глаза так и туманились.
Конечно, горюшко: что не отошла маманюшка сердцем… что не радуется ни новой хате, ни тому, что уж зимою маленький родится…
И другое горюшко было, – не сильнее ли… не горше…
Вспоминались Катины слова:
- Беедное дитё!.. Ещё и не родилось, а мне уже жаль его… Коли узнает Захар про сына, что Глашка ему родила, – станет любить его… и гостинцы дарить. Тот сыном будет. А твой – при отце-то!.. – горькою сиротинушкою будет расти. Помни, Дашутка: не забыл Захар их с Глафирою любовь.
Может, и правда, – лишь оттого посватался к ней Захар, что батяня велел ему.
Выходит, – всё же забрала она Глафирино счастье.
А своё не торопится в хату.
И с ребёночком чуть беда не случилась…
А на входины (так на юге России называли праздник новоселья) неожиданно приехали из Степновского гости.
Анисия Карповна остановила обескураженный взгляд на покруглевшем Дарьюшкином животе…
Обняла дочку, запричитала:
- Да рОдная дочушка моя!.. Да как же так-то: не приехала… не сказалась маманюшке своей! Ты ж одна у меня… – разъединственная! Да как же это: скоро так!
Захар нахмурился… Отстранил Анисию Карповну, сдержанно объяснил:
- Так, маманя, что Дарья – моя жена. Вы бы побережнее обходились с нею.
Пока степновские мужики во дворе выкурили с шахтёрами по самокрутке, а Дарья с Ульяною Петровной, женою десятника, собирали на стол, Анисия Карповна придирчиво осмотрела хату – везде заглянула.
В пояс поклонилась сватье, Пелагее Дементьевне:
- Спаси Христос, Пелагеюшка. Добрым хозяином вырос Захар.
- Так и хозяйка в хате этой – ладная да умелая, – ответно улыбнулась сватья. – Чисто да красиво везде. И стол ломится: столько угощений наготовила Дарьюшка наша. Глаза разбегаются. Спаси Христос, Анисия Карповна, что всему дочку научила.
Степану и Матвею, Дарьиным братьям, Захар успел показать шахту.
Заворожила братьев сила горюч-камня…
За столом они переглянулись. Степан обратился к отцу:
- Батя! Намедни ты про Никитку говорил, сиротку Авдотьиного, – что, дескать, смышлёный парнишка растёт.
-Ну? – поднял глаза Тимофей Пахомович от миски с варениками.
- Бери, батя, Никитку к себе в помощники да в ученики. Сейчас видно: путёвый кузнец из него выйдет.
- А вы-то у меня на что, ежели Никитка станет помогать мне в кузне? – озадачился Тимофей Пахомович.
- А мы, бать, решили: в шахтёры уходим. Здесь, неподалёку, новую шахту строить будут.
За столом сдержался батя…
Только братья смекнули: дома гроза ждёт.
Но шахта манила безудержно.
Придётся пройти сквозь грозу…
Надеялся Захар: повеселеет теперь Дашутка… прежнею станет.
А горечь неясная так и таилась в её глазах.
…Уже по зимнему пути приехали к Глафире братья.
Ефима и Макара встретила Глаша растерянно…
Будто бы и радость: родные братья-то. Всей и родни у неё, что Ефим с Макаром.
Только недоверчивою была радость в Глафириных глазах…
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10