Март 1942 год. Сибирь
Гудок паровоза огласил о скором его появлении на вокзале небольшого городка Мариинска.
- Может быть, хоть в этот раз тетя приедет. Почему она не указала дату прибытия? - возмущался молодой паренек.
- Как она могла знать ее, сынок? - Алевтина покачала головой. - Это же тебе не запланированная поездка... Слава Богу, что они вообще смогли выжить, что смогли преодолеть "Дорогу жизни" и выбраться из блокадного Ленинграда. Да еще и к нам в Сибирь путь не близкий.
- Я ее даже не помню...Вернее, помню, но лица ее не узнаю.
- Не удивительно. Нас признали кулаками в 1927 году, тебе всего 7 лет было, когда нас с отцом отправили в поселение. Клавдия только-только замуж вышла за своего лейтенантика в Ленинграде. А мы в деревне остались, откуда нас потом и вывезли. Вот с тех пор я Клавочку не видела, только списывались мы с ней изредка, тайно. Муж ее служивый, ни к чему было родством с нами светить, - ответила Алевтина и замолчала, глядя на поезд, тормозивший у перрона.
Она смотрела на вышедших из состава людей и пыталась угадать в женщинах свою сестру и племянников. Но вот одной из последних из вагона вышла худая до изнеможения женщина, держа за руку девочку лет семи. Она стояла и оглядывалась, ища кого-то глазами. Аля что-то почувствовала, потому неуверенно пошла в ее сторону, подойдя, она тихо спросила:
- Клава?
- Алечка? - тихо прошептала женщина и Алевтина вздрогнула: все, что осталось от красоты ее сестры - это глаза. Ее голова была полностью седой, а ведь ей всего 34 года.
- Клавочка моя, - Аля обняла ее, поражаясь худобе женщины. Конечно, они здесь тоже не жируют, но все же...
- А это Дашенька?
- Да, дочурка моя.
- А где Саша? - Аля знала, что у нее есть еще старший племянник, которому сейчас должно быть тринадцать годков.
Слеза скользнула по щеке Клавы:
- Он умер, едва мы подошли к Ладожскому озеру. Мне не дозволили взять его тело, там, на берегу и оставили...
- Пойдем, Клава, пойдем, телега нас ждет, которая доставит нас в поселение, - Але хотелось рыдать, она еле сдержала себя.
Клавдия еле шла, девочка, идущая рядом с ней, тоже спотыкалась и Степан подхватил ее на руки.
- Как пушинка ты, сестренка моя!
- Ты мой брат? - девочка погладила его по щетинистой щеке. - Как Саша? А Саши больше нет...
- Саша был родным братом, а я двоюродный, - прижимая к себе девочку, ответил Степа. - Но я тоже буду любить и оберегать тебя.
*****
Клавдия и Даша спали на печи, свернувшись калачиком и обняв друг друга. Степан, налив себе браги в стакан, уставился в окно.
- Жаль мне тетю. Такое даже в страшном сне представить сложно. Мама, как же наш народ все это вынесет?
- Вынесет. Наш народ сильный. Ты вспомни, как мы до Сибири добирались, как батька твой в дороге помер, как сестренка болела, а мы ее лечили, но так и не поставили на ноги, - Алевтина, вспомнив о покойных дочери и муже, смахнула слезу. - Как проклятье какое-то на нашу семью свалилось. Теперь вот и Клавочке пришлось через это пройти. На Виктора похоронка пришла и сын на руках помер. Я хоть к Маше могу на могилу ходить, а узнает ли она, где сын ее похоронен?
- Ладно, мать, давай уже спать, завтра на работу.
- Давай, сынок. Добытчик мой, - она ласково погладила сына по голове.
Он и правда был добытчиком. В тридцать шестом году он подправил в документах дату рождения, прибавив себе два года и пошел учиться в мукомольный техникум. В начале этого года он уже был старшим мастером хлебозавода. Рвался на фронт, но директор провел с ним беседу. Конечно, там он тоже нужен, но и люди с голоду помирать не должны. Спорил Степка, что баб хватает, есть кому работать, но директор стоял на своем и не подписывал бумаги, обеспечив парню бронь.
На хлебозаводе они пекли хлеб, делали сухари и отправляли мешками на фронт. Да и домой позволялось брать хлебные изделия. Степан аж по 2 булки хлеба домой приносил!
И как сегодня ныло его сердце, когда тетя и двоюродная сестренка накинулись на этот хлеб. К ужину уже не было ни кусочка.
И так повторялось каждый день, они будто не могли наесться этого хлеба.
Через две недели, когда Клавдия и Даша мылись в бане, Алевтина решила поменять им постельное белье и едва сдержала крик от увиденного - в перине были сделаны дырочки, а в этих дырочках были маленькие корочки хлеба. Она вытащила их, разложила перед собой на газету и расплакалась.
- Господи помоги моей сестре отойти от этого ужаса... Помоги ей прийти в себя!
- Мать, чего причитаешь? - спросил Степан, войдя в избу.
- Смотри, что я нашла в перине. Они сделали маленькие дырочки и прятали там корки хлеба.
- Так вот почему они боялись лишний раз из дома выйти? Сторожили свой хлеб, - жалостливо произнес Степан. - Мать, я тут с директором поговорил, он возьмет тетю в цех. Справишься с Дашей?
- А чего с ней не справиться? Тихая и спокойная девочка. Спасибо тебе, сын.
В тот же вечер Алевтина ласково поговорила с сестрой и дала понять, что нет нужды в хлебе, а значит, и прятать его не надобно. Клавдия вытерла слезы и тихо произнесла:
-Не могу никак к этому привыкнуть. Столько месяцев мы берегли каждую крошку хлеба, а теперь наесться его не могу.
- Иди на хлебозавод завтра, Степка договорился. Будешь работать и хлеба будет вдоволь.
- А Дашутка?
- А с Дашуткой я побуду. На ферму ее с собой буду брать, там как раз четыре теленка, интересно ей будет. А осенью в школу.
- У вас в поселении есть школа? - удивилась Клавдия.
- Ну конечно. А почему бы ей не быть? Тут и местных хватало до того, как людей сюда стали привозить с других губерний. Мы тут живем, работаем, учимся...
- Скажи, Алька, ты не мечтаешь обратно вернуться в Ленинградскую область? - тихо спросила Клава?
- Нет, - покачала головой Аля. - Зачем? Кто меня там ждет? 15 годков уже прошло. Дом наш с мужем отдали под сельский клуб, а дом покойных родителей, сама знаешь, еще в двадцать шестом сгорел. Кроме могилы мамы и папы ничего там не осталось, да и люди местные... Думаешь, забыла я, как они злорадствовали, когда нас на телегу грузили? Нет, здесь моя жизнь, я уже привыкла. Есть работа, дом, Кузьмич вот, плотник, за мной ухаживает. Степка зазнобу себе нашел, Иринку. Обжились, Слава Богу.
- А я скучаю по той жизни в некогда прекрасном городе. Скучаю по библиотеке, в которой я работала, по театрам, по набережной...
- Ты еще сможешь вернуться! Вот все закончиться, и вернешься, - сжав ее ладонь в своей, ответила тихо Аля.
- Думаешь, мне теперь есть куда вернуться? Мужа нет - самолет, на котором он летел, сбили. Сына нет, даже могилы у него не будет, - Клава заплакала. - И в дом наш снаряд попал еще в январе, жили в бомбоубежище.
- Все наладится, слышишь? Наладится! Ты только духом не падай!
****
Прошло два года. Клавдия постепенно привыкла к тишине в поселении. Как долго она вздрагивала от каждого громкого шума, как долго она плохо спала по ночам, боясь пропустить вой сирен. Как долго она отвыкала от того, что не надо делать запас корочек! Иногда, идя по поселку, она думала о том, что здесь другая жизнь. Здесь не знают люди, как это, когда над головой разрываются снаряды, когда на улицах не осталось ни кошек, ни собак... И только крысы бегают в поисках еды. Да и тех вылавливают... Здесь люди запирают двери на ночь, а в Ленинграде был запрет. Категорично было запрещено запирать двери квартир, чтобы скончавшегося в ней человека могли вынести на улицу...
Здесь не падают на улице люди от голода, здесь не плачут дети над телами своих родителей. Будто бы в другом мире она оказалась.
В июне 1944 года Клавдия уехала в Ленинград, оставив Дашутку с Алевтиной.
- Найду жилье и вернусь за дочкой.
- Подумай еще, Клавочка, - уговаривала ее Алевтина.
- Нет, моя хорошая. Я все решила. Здесь у тебя будет своя семья. Степан на днях наконец-то женится, невестка в дом войдет. А ты к Кузьмичу переберешься. Каждый должен жить своей семьей.
Клавдия уехала в Ленинград, Степан расписался с Ириной. Не до свадьбы было, время не очень подходящее для этого. А Аля готовилась к переезду в избу Ильи Кузьмича, который предложил ей совместное проживание и свои руку и сердце.
И вдруг через две недели приходит телеграмма от Клавдии:
"Поезд прибудет 28 июля в 15.45"
- Ну вот и мамка твоя возвращается за тобой, - прижав к себе племянницу, Алевтина вздохнула тяжко. Привыкла она к девочке - Машеньку, дочку ее покойную, та ей напоминала. Да и Степан к сестре привязан.
- Я не хочу отсюда уезжать, тетя Аля! У меня здесь школа, друзья, - капризничала девочка.
- И там в Ленинграде будут друзья. Разве у тебя не было подруг?
- Была, Ниночка...Но она умерла, как Саша, - тихо ответил ребенок, а Аля поморщилась. Что за жизнь, когда в детских воспоминаниях только потери близких?
Снова на перроне стояли Степан и Алевтина, встречая поезд с Клавдией, только теперь они знали дату и время.
Из вагона вышла Клава и Аля удивилась, увидев рядом с ней ребенка. Мальчонку, лет восьми.
- Клава! Кто это?
- Это Саша, - тихо произнесла сестра. - Я все тебе расскажу. Вы на телеге?
- Да.
- Помогите мне его донести.
Степан подхватил ребенка на руки и вздрогнул. Точно так же два года назад он встречал тетю с ребенком. Точно так же он нес худенькое ослабевшее тельце на своих руках. Как все таки жизнь крутит ими, будто карусель.
А Аля шла рядом и думала - не сошла ли с ума ее сестра? Вдруг она приняла ребенка за своего сына? Но ведь Саша был уже подростком.
- Ты думаешь, я с ума сошла? - тихо спросила Клава, будто угадав ее мысли. - Нет, сестренка. Я в своем уме. Отвечу на твой вопрос дома.
Когда Саша, проглотив овсянку и выпив горячего чаю тихонько залез на печку, Аля подняла вопросительные глаза на сестру.
- Слушай, все по порядку расскажу... Приехала я в Ленинград, на месте нашего дома развалины, на месте библиотеки тоже. Дали мне комнату в коммуналке, да место маляра на стройке. Проработала я там две недели и поняла, что не могу, что с ума я сойду. Знаешь, чем я занималась в свободное время? Могилу сына искала.... Как заведенная по городу бегала, но все тщетно. И тогда я подумала, что сведу себя с ума, если останусь в этом городе. Иду я как-то по улице, посетив очередные захоронения и вижу мальчонку, отбирающего у собаки кость, - Клава зарыдала, вспомнив эту картину. - Это он, Сашенька, так он представился. В свои восемь лет он остался один. Мама умерла, отца он не помнит, а весной сестра его погибла. Я у людей поспрашивала, они и сказали, что отца у детей нет, мать их нагуляла, что ли...Когда один остался, его в детоприемник забрали, но он постоянно оттуда сбегал. И знаешь, о чем я подумала? Неспроста этого мальчишку мне судьба послала. Будто сын мой с небес послал утешение вместо себя. Привела я его домой, накормила, что у меня осталось от пайка. А утром... Утром я увидела то же, что и ты два года назад.. Он спрятал кусочек хлеба под матрас и боялся с него слезть! И тогда я поняла, что не могу вернуть его в детский дом, он опять сбежит и будет драться с собакой за кость. И в городе остаться тоже не могу, с ума сойду от воспоминаний. Аля, я понимаю, что еще один лишний рот, но.. Ты примешь нас хоть на время?
- Конечно, - Аля подошла и обняла сестру. - И Сашку мы воспитаем все вместе. Запомни, дети - это не лишний рот, это наша радость и наше утешение в старости.
ЭПИЛОГ
Клава не вернулась на хлебозавод, она устроилась в школу библиотекарем. Через два месяца ей дали жилье, небольшой домик на две маленькие комнаты, куда она поселилась с Дашей и Сашей. Больше она не хотела возвращаться в Ленинград, как и сестра, она нашла свое пристанище в чужом краю, научившись жить по новому. В 1950 году она смогла пустить в свое сердце новую любовь. И до конца жизни хлеб для нее - это самое святое!
Рассказ частично был основан на реальных событиях, спасибо моей подписчице за сюжет!