Тамерлан и Витязь
91-ый начинался мокрым снегом и забитыми полетами.
С утра Кубань, автобус с ледокольным носом, тащил авиационную дружину в Ханабад. Народ с остатками энтузиазма расползался по бортам. Техники, как заботливые медбратья с градусниками, лазили по застуженным илам, мерили 76-ым МД телеметрию, остальные курили без дела в надежде, что с неба свалится хоть какой-то вылет. Вышка молчала, диспетчеры прятались, в отсутствии хороших новостей.
Так продолжалось вторую неделю. Отмеренные экипажам полтора месяца командировки подходили к концу.
Паневежису не везло. Предыдущая команда из Мелитополя намолотила в конце осени по тридцать пять полетных листов на брата, а у питерского полка из Прибалтики не набиралось и двадцати забугорных. Кабул не принимал, а почему – никто не знал, не ладилось в соседнем королевстве.
К обеду бортинженеры зачехляли движки, вставляли в сопла красные заглушки, и народ понуро плелся в старую прогретую Кубань, оставив все надежды до утра.
Лучший отель города встречал летчиков короной зеленого неона «Карши», а внутренние вывески в холлах и на этажах тихо шептали: «Не верьте! Это прежний Ленинград».
Технический спирт скучал в канистрах - пахучий «Ликер Шасси» не лез в глотку без томатного сока, а «Кровавая Мэри» на его основе была капризной, сумасбродной - валила с ног без всякого веселья.
Под Старый новый год налетел буран. Как Тамерлан, он сразу закружил, ошеломил, ударил под двадцать ниже нуля, и город сдался. Улицы опустели, превратились в ледяной каток с торосами. Редкие прохожие в нелепых цветных балахонах из верблюжьей шерсти на ледяном ветру пытались удержаться на ногах, добежать по льду до спасительных дверей теплых жилищ, но поскальзывались, падали и не всегда удачно.
Городские бомбилы подняли цены вдвое - с рубля до двух (в любой конец города), но это не делало их богаче. Жители южного города сокрушались на непогоду и полагали, что Тамерлан, родившийся в тех краях, был на стороне жестянщиков и сотрудников ГАИ.
Аэродромный автобус, вахтенная Кубань, не сдавался. Один из немногих он был на антифризе, с трудом, но заводился и ежедневно ползал по своему маршруту. Его злодей и заприметил, не простил своеволия.
Житель Ханабада, владелец авторемонтной мастерской, вздумал прокатить домашних по случаю приобретения новенькой семерки (ВАЗ 2107). Никто не захотел остаться на второй заезд. На радостях в салон набилась вся семья, семь человек: и тесть, заслуженный сотрудник местного ГАИ, и двое деток, мал мала меньше, которых взяли на руки.
Машина неслась по ледяной пустынной трассе вдоль летного поля...
Навстречу, за экипажами к обеду тихо ехала Кубань…
Тамерлан не терпел автомобили, летнюю резину. Он принял жертвы и ушел в горы на следующий день, пощадив лишь молодую женщину, на заднем сидении.
Иногда он оставлял кого-то в живых, чтобы было кому оплакивать мертвых.
***
Холода отступили. Низкие серые тучи застряли в горах. На средние эшелоны выплыли белые облака. Небо поднялось, повеселело, выглянуло солнце. Карши вспомнил, что он южный город.
На смену Паневежису прилетел Витебск. Прикомандированный к Ханабаду Авдеев с тяжелым сердцем сменил третий экипаж.
Только налетаешь сотню-полторы часов одним составом, станешь без малого своим для спаянного коллектива, и можно, вроде, сбавить норму "молодого" за столом, так нет же: лыко и мочало - начинай сначала.
Экипаж комэски Миронова, куда был вновь приписан Виктор, состоял из редких индивидов. Встречались Авдееву и прежде дружные ребята, весельчаки от авиации, тот же Мелитополь, Паневежис, но таких ярких патриотов неба и своего экипажа он, пожалуй, встречал впервые. К тому же, что ни летчик, то ходячая харизма, эталон летной профессии. Ну и за словом в карман никто не лез, разумеется.
Командир Сергей Николаевич – Статный, авторитет в отряде (он же Николаич! Комэска); правак Володя Клещенок – Веселый, самый молодой, сразу видно - перспективный; штурман Василий Иванович Клоков – Лысый, усатый (ниже командира на три пальца и т.д. по ранжиру), чаще Мудрый и Чапай; бортинженер Евгений Иванович Ветряк – Коренастый, ничуть не ветряный, а очень даже Домовитый и Хозяин (в отсутствии Николаича, конечно); бортрадист Коля Жук – Добрый (этим все сказано), худощавый, как и остальные в списке; старший бортоператор Петр Кузьмич – Кузьмич (фамилия такая или Бывалый, или Матроскин, тельняшку не снимал); старший воздушный стрелок Сергей Мороз – Строгий, он же Главный прапорщик Белоруссии, или Сергей Второй (Первый – Николаич), для стрелков из других экипажей – Инструктор.
Это все в восприятии Авдеева.
А наоборот: экипажу комэски Миронову достался бортпереводчик Виктор, или Тощий.
- Или Пятая нога.
- И не пятая, Кузьмич, а восьмая! Заметь, четвертая парная, значит не такая уж бесполезная.
- Ладно, Тощий Витя-зь, знаем мы вас переводочников, швартуй цепью ящики! Поехали дальше!
Авдеев старался быть хорошим грузчиком и такелажником. Да и как еще заслужишь уваженье экипажа, который вместе налетал за облаками тысячи часов, засолил не один пуд летной формы и получил единую на всех долю космической радиации.
Погрузкой в Кокайтах, в Марах, в Фергане - везде, руководил, как положено, Домовитый. Он же управлял балкой-краном, повесив пульт на шею, а главное - рассчитывал центровку груза по одному ему известным формулам (ну, может еще кому-то), а это в ВТА - живучесть летной машины, вперемешку с жизнью экипажа, а значит снискал уважение и славу, которыми не думал делиться ни с кем. В общем, знал себе цену.
На погрузке-разгрузке экипаж работал парами. Отдыхали (готовились к полету) командир и штурман. Зато на эшелоне можно было дремать на матрацах до самого снижения над Кабулом, зная, что все под контролем. Границу диспетчеры зоны фиксировали на русском языке, а иностранные суда не горели особым желанием связываться в воздухе с военным транспортником.
Авдеев на подлете к Кокайтам уже забил себе спальное место в закутке за штурманом, экипаж не возражал. Виктору, вообще, нравился нижний фонарь 76-го, особенно при взлетах и посадках, когда навстречу мчалась с ускорением бетонная полоса, или с траверза приближалась земля в антеннах и сачках.
Обычно вылет с базы под загрузку приходился на три часа утра, а с точки на Афган - на пять.
- Не понял я, Вован! Ты чего шлангуешь? - возмутился прапорщик Мороз скрипучим басом воздушного артиллериста, пытаясь привлечь правака к общественным работам, подмигивая Кузьмичу, - не хочешь швартовать груз, схватил ящик, упал - отжался!
- Семеныч, я план полета изучал, - пытался соскочить Веселый под надуманным предлогом, - вдруг что - не то, кто будет сажать борт во враждебном окружении?
- Прекратить панику! Не стой под грузом, не колотись под клиентом! Становись с Витязем в пару. Надо будет, Чапай через автопилот Илюшу посадит и на перрон определит, - наслаждался авиационно-патриотической темой Главный прапорщик Белоруссии.
- Мужики, - улыбался правый летчик, - день рождения у меня сегодня. Четвертной, как с куста, разменял с вытекающими для всех последствиями.
Ребята подходили, обнимали молодого юбиляра, хлопали по спине, жали руку, и было видно по всему, что настоящим Витязем в экипаже был не тощий переводочник Авдеев, а весельчак Володя Клещенок.
Бакшиш
В Кабуле к открытой рампе Ил-76 подскочил афганский ГАЗ-66. Началась разгрузка. За полчаса с полосы прибыли еще четыре транспортника: три ила, один Ан-12. Работа на аэродроме кипела полным ходом. Настроение у всех было веселое, боевое, замешанное на адреналине.
Наши радовались, что мы - Советы, что страна продолжала оказывать помощь южному соседу, хоть и вывела войска. Афганцы тоже радовались, что были живы, что их не бросили, что оазис правительственной власти продолжал держаться, хоть и был окружен со всех сторон талибами и прочими врагами.
- Пайлот, пайлот, командор! Бакшиш, бакшиш! – подбежал к рампе водитель очередной машины, когда закончилась разгрузка, - Джапанский Рико, джапанский Рико – тебе бакшиш!
- Дай-ка взглянуть! – ухватился за металлический браслет Кузьмич.
- Еще есть? – выразил решительную заинтересованность Мороз.
Оба восприняли как должное, что, приняв груз, афганцы в благодарность советским летчикам раздают часы на бакшиши.
- Одын, одын. Завтра. Я - Мухамад Даривар, каждый день аэродром.
- Жаль, что у тебя одни. В следующий раз вези много! - дал указания Кузьмич афганцу, - Ну, эти понятно, Володькины – день рождения как-никак. А ты, Виктор, чего без котлов? Или у тебя полный чемодан уже?
- Не связывайтесь, мужики, - замучают эти маркетанцы, - отшутился Авдеев, - афганцы пока не надурят, не успокоятся.
- Да брось ты, как меня надуришь? Cегодня прилетели, завтра нет, - не согласился Мороз.
- Витек, как там по-афгански «спасибо»? – поинтересовался Веселый, после третьих рук застегивая с полным правом браслет на своем запястье, - Красивые! Отлично! Даже браслет подгонять не надо.
- Ташакур – самое простое, - подсказал Авдеев.
- Ташакур, Мухамад Даривар! – козырнул Володя цепкой памятью.
- О! Дуст, дуст (друг)! – обрадовался водитель, услышав свое имя, узнав свои часы на чужой руке, расплывшись в кривой улыбке, - это часы хороб-хороб (плохие, сломанные), командор. Масло коровы давай! Один пачка – один часы - хорошо! - выдвинул условия маркетанец.
- Володя, сломанные они, - перевел с сожалением Виктор.
- Верни этому жулику часы, - вышел на край рампы Мудрый.
- Да брось ты, Иваныч! У них тут японские побрякушки копейки стоят. Что мне - пачки масла жалко? Поменяю в следующий раз на новые, делов-то! – не хотел расставаться с красивым браслетом Володя.
- Чтобы ни о каких поломанных часах на борту я даже не слышал!!! – как разъяренный медведь налетел на тему блюститель исправной хронометрии Домовидый.
- Точно, точно, - подхватили Мороз с Кузьмичем, - на борту – традиция: все должно работать как часы! Снимай, Вован, если не хочешь встретить день рождения на кабульской рулежке.
- Что за шум? – подошел к экипажу командир.
- Да вот, Николаич! – спокойно разъяснил обстановку бортинженер, - меняем что попало на что придется, но без ущерба для летных характеристик судна.
- Отличное занятие, - улыбнулся комэска, - а сейчас, экипаж, - к взлету!
А в общем, денек выдался отменный - в честь юбиляра на 11 часов мироновцам подкинули второй рейс с Ферганы в Кабул.
Алтын хуросча
Боковая деревянная пристройка к гастроному на улице Элбека носила гордую вывеску «Гриль-бар Алтын Хуросча» (золотая курочка). Это было единственное известное Авдееву место, где в быстром темпе вечером экипаж мог отметить 25-летие Володи Клещенка. Выезд на аэродром в два утра никто не отменял.
- Ва! – обрадовался хозяин, в расстегнутом клетчатом пиджаке, в сером свитере под горло, невысокий лысеющий узбек лет сорока, знающий себе цену и толк в ношении усов, - Я уже не думал тебя увидеть в наших краях! Решил, все - улетел ВиктОр, дома греется на лыжах. Проходите, уважаемые, проходите!
- Здравствуй, здравствуй, Эргаш! Такие холода. Какое пиво?! В Забайкалье хотел рвануть – там греться от вашего юга. А сегодня – весна, - приветствовал Авдеев хозяина.
Оба встетились как закадычные друзья после разлуки в три недели, хлопали друг друга по плечам. Виктор и не подозревал, что шеф заведения помнил его имя, ему казалось, что в прошлом году хозяин держался со служивыми из Ханабада на расстоянии, считая себя большим человеком в городе Карши.
- Да-да. Теплый день. С декабря ты у меня не был. После нового года, думал, совсем не откроюсь, ан нет, народ проснулся, снова пиво насосом тянет, - радовался хозяин и предложил гостям лучший столик в углу, убрав с него табличку "зарезервирован".
- Эргаш. Эргаш, - представлялся и с достоинством произносил он свое имя, здороваясь с каждым за руку.
- Это Сергей Николаич - командир, - представил Виктор комэска, - это Самый Правый летчик в авиации - Володя, у него юбилей – 25 лет! Так что будь любезен - нам сегодня лучшего пива и расторопных официантов! – разошелся Авдеев на радостях от встречи.
- Не беспокойся! Все будет «тип-топ», дорогой, - усмехнулся владелец заведения, в знак особого расположения лично принес с барной стойки три тарелочки с солеными фисташками и вызвал из зала, - Женя! Женя! Моих друзей обслуживаешь сегодня в первую очередь! - взял Эргаш байскую ноту, показывая гостям, что он все-таки восточный человек.
По велению хозяина к их столику направилась высокая официантка в джинсовом костюме, в рубашке и брюках, выгодно подчеркивающих ее фигуру. Экипаж, все как один, взглядами легли на встречный курс, оценивая наземный персонал.
- Яркая брюнетка, правильные черты лица, - наверняка, подумал старший бортоператор Кузьмич.
- Дородная кость, - молча отметил для себя бортинженер Ветряк, он же Домовитый.
- Смелая, - поставил галочку в уме штурман Клоков, он же Мудрый и Чапай, претендовавший на глубокое знание женской красоты, и наверняка подписал карандашиком в планшете: не всякая решится на прямой пробор.
Женя была выразительно красива и знала, какое впечатление производила на мужчин (женщины всегда это знают).
Когда она подошла, Володя встал, словно хотел убедиться: уж не выше ли она ростом. Казалось, еще мгновение и он уступит ей свое место, но нет, она оказалась чуть ниже, и он сполз на стул, уставившись взглядом в ее руки.
Девушка достала из карманчика белого полукруглого фартука блокнот с карандашом и подняла глаза:
- Что будите заказывать? Какое пиво предпочитаете, товарищи летчики? - одарила она всех своей улыбкой, полной достоинства.
- А что? Есть выбор? – поднял голову Клещенок и впал в ступор, окончательно перестав видеть все второстепенное вокруг, словно 76-ой на исполнительном старте.
- Если любите светлое? - Рекомендую местный Хольстен. Если темное – возьмите чимкентское, - посоветовала Женя.
- Вот ведь, занесло над Баварией! Я падаю, и только "ритка" (РИ - речевой информатор) ноет в уши: "Опасный крен влево!" - усмехнулся Чапай (Клоков-Мудрый) над восторженным Клещенком.
- Пивзавод в городе немцы построили, - заступилась за молодого и красивого летчика официантка, - они здешний сорт хлопка очень ценят.
- Ага,- съязвил артиллерист Мороз, - и гонят из него и днем и ночью бездымный порох. Очнись, товарищ с правой чашки!
- Давайте светлое, для начала, а там разберемся, – взял командир штурвал на себя и вывел экипаж из штопора.
- Женя! И полкурицы с кетчупом на брата закажите сразу, пожалуйста, - пытался обратить на себя внимание Авдеев, а заодно упредить задержки местного сервиса.
Официантка решила, что юбиляра уже не спасти, сложила блокнот, сунула его в фартук и, нехотя, удалилась исполнять заказ.
Володя, наконец, встряхнулся и стал жадно грызть фисташки.
- Эргаш–джан! – громко с места попросил Авдеев, - Включи что-нибудь авиационное ко дню рождения!
Хозяин у стойки кивнул с улыбкой. Медленная восточная музыка сменилась на бодрого Николая Расторгуева и «Любэ»:
Не валяй дурака, Америка,
Вот те валенки, мёрзнешь небось.
Что Сибирь, что Аляска — два берега.
Баня, водка, гармонь и лосось...
Алтын хуросча. Ч. 2
- Спасибо! Спасибо! Среди зимы «Октобер-фест» какой-то! – выпалил счастливый бортрадист Добрый, когда Женя ставила Хольстен на стол между ним и Клещенком, чуть подвинув своими красивыми плечами обоих.
- На здоровье! – игриво улыбнулась она, - и курочка ваша уже шкварчит, минутку, – все будет готово.
Над столом взметнулись кружки, застучали глухими перезвонами донца. За родителей! За экипаж! За здоровье и удачу, за рога и копыта (за штурвал и шасси)... Типичное застолье в день рождения с пивом. Шеф заведения не сдержался, подошел и в своей неспешной манере обратился к гостям с восточным акцентом и достоинством.
- Позвольте, уважаемые, преподнести в дар молодому юбиляру этот тайный мужской эликсир. Двадцать восемь трав из Зарафшанской долины! Володя, когда захочешь сына, пей его по пятьдесят грамм за ужином. Не успеет Луна выйти из очередной фазы, а бутыль опустеть, как твоя жена съест трехлитровую банку соленых огурцов, и быть тебе счастливым из отцов, - с этими словами и улыбкой он протянул Клещенку коричневый сосуд с черной этикеткой тайного бальзама.
Виновник торжества встал, принимая с радостным благоговением подарок, и поставил его в центр стола.
- Без тоста мы тебя не отпустим, Эргаш! – выразил общее мнение Николаич, под одобрительные возгласы экипажа, - Женя, пожалуйста, принеси для шефа кружку с пивом! Какое он предпочитает?
- Женя, давай сюда "Старый Самарканд", мою бутылку! – разошелся хозяин.
Тем и ценен грамотный персонал - один намек, и серебряный поднос (допускаю, мельхиоровый) сиял у летчиков на краю стола, и девять рюмок (не буду утверждать - хрустальных) вокруг бутылки коньяка - пешки, взявшие в осаду короля, готовили ему тотальную расправу.
Хозяин лично разлил волшебную жидкость чайно-вишневого цвета. Экипаж встал за командиром, разобрал стопки. Каждый по-своему оценивал тонкий аромат напитка.
Эргаш выдержал паузу:
Что – воздух? Поведи рукой.
Мы в суете его не замечаем, просто дышим,
Просто знаем, что он есть, что он такой.
Что - друг? Добавим – дорогой,
К нему мы тянемся, но тут же с головой
Уходим в проблемы, коих нам не счесть
- Такую в оправданье лесть приводим...
Но если ты нашел друзей в чужом краю,
Навек обрел и хлеб, и крышу, и семью,
И воздух - опору крыльев, данных свыше.
Там родственную душу мы скорее слышим,
Где не легко. И чтобы впредь уверенно лететь,
С друзьями нужно пить, грустить, а чаще петь!
- За тебя, дорогой!
- О-о-о! Какой тост! – шумел народ, - Замечательный!
- Эргаш, не пойму, ты летчик или поэт? Или то и другое сразу? – шутил командир под общее одобрение стола.
- Наш человек, сразу видно! – подхватил штурман Чапай.
- А кто в душе не летчик? – смеялся хозяин, отшучиваясь, - было время, терся я наземником в Тузеле (военный аэродром в Ташкенте), давно это было.
- Слоны (наземники) – всегда в почете, - подхватил бортинженер Домовитый.
В зале поплыла медленная музыка.
- А вот и моя любимая песня у «Любэ», - поделился личным хозяин.
«Было время, был я беден, и копейке каждой рад… На еду хватало меди только-только в аккурат» - подкинул Расторгуев лирическую тему.
- Эргаш! – вскочил с места как ужаленный Клещенок, - разреши пригласить Женю, на один танец!
- Ну, ты брат даешь! – не ожидал такого поворота шеф, - она же работает! Ай, ладно-ладно, что с тобой поделаешь! Скажи, что я разрешил! - снисходительно усмехнулся бывший наземник из Тузеля, - аккуратней только, не висни на хрупкой девочке!
Авдеев пытался вспомнить, когда-либо раньше народ танцевал в «Алтын Хуросче», но поймал себя на мысли, что такое даже в голову никому не приходило.
За соседним столиком сидела группа молодых корейцев, человек десять, разодетых в броскую заграничную одежду. Дальше шли столики поменьше. Они были заняты людьми попроще, разных возрастов. Но все, буквально все посетители глазели на танцующую пару.
Два сильных молодых лебедя, взволнованных нежданной встречей, не замечали никого вокруг.
Нет, я не завидую, - уверял себя Виктор. Нет, это не черная зависть, точно не черная. Но до чего же хороши - эти наши, двое! Красиво быть молодым и сильным…
- Так, ребята, - скомандовал комэска, - «стременную» объединяем с «забугорной». «Коню в морду» разрешаю выпить, но в хате! И отбой!
Три тачки, старых жигуля, в любой конец - по два рубля, у гриль-бара разом захлопали дверцами и гордым караваном потянулись в ночь.
Кузьмич с Морозом в своем номере придвинули кровати, из соседней комнаты притащили второй стол. «Кровавую Мэри» замешали в заварном чайнике, порубили ветчины и сыра – накрыли, как в лучших домах.
- Ну, нельзя завершать праздник без песни, командир, - обратился Добрый к Николаичу, на правах деда.
Авдеев сбегал за гитарой. Польская, с широким грифом, с нейлоновыми струнами, - сумасшедший по Союзным меркам дефицит, она запросто была приобретена в местном музыкальном магазине за двенадцать рублей и являлась особой гордостью Виктора.
- Так, мне еще нужно пройтись по экипажам, а вы тут - полчаса и все, - расщедрился комэска, ограничив одного себя той самой стопкой «коню в морду», - Чапай – за старшего, и утром в два часа – без опозданий! – бросил он напоследок и плотно прикрыл за собой дверь.
- Конечно, Николаич! – заверили бывалые члены экипажа его спину.
- Да-а! Тяжело быть старшим – и в праздник толком не погуляешь, - сокрушался главный прапорщик Белоруссии Мороз.
Пили из пиалушек по глотку на тост и ход ноги. Пели вполголоса, что душе угодно, на заказ.
Авдеев выводил свою любимую: «А первая пуля, а первая пуля…», когда в дверь постучали.
- Мы вроде никому не мешаем, чай пьем, если что, - придумал отмазку Кузьмич, показывая всем на чайник и пиалы.
Дверь приоткрылась и в нее заглянула ЖЕНЯ.
- О-о-о-о! – заполнило всю комнату раскатистое низкое многоголосье.
- Ты смогла! – вскочил и бросился навстречу Клещенок, - но как же ты меня нашла?!
- За рубль на входе, я даже знаю номер твоей комнаты, - пожирала она его своими огромными глазами, - а на этаже стало понятно, где тут "любо братцы жить"... Я же обещала тебе спеть в честь дня рождения, - и она с красным носом и красными ушами, сначала робко, но с каждым словом все увереннее и увереннее запела:
Знаю, милый, знаю, что с тобой –
Потерял себя ты, потерял.
Ты покинул берег свой родной,
А к другому так и не пристал…
В городе плова
В Карши пришла весна. Она была видна по всему: по игривому солнышку, слепившему глаза и тут же прятавшемуся в быстрых облаках, по нежным вуалям цветущих деревьев в центральном парке, по встречным улыбкам восточных красавиц на просохших аллеях, по веселым голосам детей и птиц у школ и детсадов. Волнующие ароматы весны на перекрестках южного города смешивались с дымком и пряным запахом, тянувшимся от уличных кухонь, где к полудню без шатров готовился отменный плов.
Бухарский, Ферганский, Шахрисабский, Мурабекский - десятки названий. Шеф-повара не скупились на звучные имена для своих детищ, соревнуясь друг с другом в умении назвать, подать, украсить, угодить. В борьбу за желудки и обеденные деньги горожан они вовлекали домочадцев. Шустрые подмастерья у костров, у чайников, у терок с зеленой редькой и дайконом, не претендовали на прибыль старших - лишь на их славу. А она летела по округе быстрее весеннего ветра и собирала в обеденные часы к любимым точкам общепита восточных гурманов и просто проголодавшихся людей.
Истинные ценители авторской кухни стремились успеть на первый черпачок, вернее, на первую мерную пиалу, на дно которой укладывались кусочки дымившегося бараньего мяса, затем духмяный плов. Сверху все накрывалось тарелкой, переворачивалось с руки на руку и… На белой поверхности из-под пиалы появлялся бухарский купол светло-оранжевого цвета с желтыми вкраплениями нухата (бугристого гороха), с мясной волокнистой крышей. Рядом выкладывался тертый сочный дайкон. Рубленая зелень – по требованию, половинка хрустящей лепешки – в нагрузку.
Наспех пристроив "рваный" к общей кассе (бумажный рубль к пачке денег под резинкой, в руках хозяина), счастливец с полной чашей уже не отрывал глаз от вожделенного обеда и почти на ощупь брел к свободным столикам, под весеннее небо.
Горожане гордились обеденной традицией и уважительно звали мастеров плова исключительно по именам. Приезжие сначала харчевались под открытым небом больше из любопытства и ориентировались, конечно, по названию улиц. Впрочем, после двух-трех обедов у приглянувшегося казана имя шеф-повара откладывалось в подкорке само собой, как и название плова.
- Господа! На обед сегодня предлагаю попробовать Бухарский, у Шерзода на Навои. Мясо нежнейшее, кладет – не скупится, и плов – рисенка к рисенке, - предложил Клещенок, войдя в комнату к Кузьмичу и Морозу, Авдеев остался стоять в дверях.
- Были мы на Навои. Улугбек на Тимура не хуже готовит. Его Шахрисабский - без изюма, а тертого редиса бери, сколько хочешь, - все за рубль, - пробурчал Кузьмич с кровати.
- Опять же, чай у Улугбека вкуснее, а десять копеек – не деньги, - поддержал соседа старший прапорщик Белоруссии, явно намекая, что у зрелых мужиков свои планы на выходной.
Неделя прошла с Володиного дня рождения, а старики в экипаже продолжали дуться на юбиляра. Считай, той же ночью к двум часам весь автобус собрался, как обычно для выезда на аэродром, а правака комэски – не было. Пришлось посылать сначала Мороза, затем Кузьмича. К тому же выяснилось, что сосед Клещенка по комнате, дед Добрый (скорее Добрейший), был вынужден кантоваться в чужом номере на птичьих правах. С тех пор командир и штурман, а заодно Мороз с Кузьмичом были с праваком подчеркнуто холодны и строги, бортрадист и бортинженер держали нейтралитет, а Авдеев, как пассивный виновник произошедшего сочувствовал Володе, как мог. "Скоро уляжется", - надеялся он.
Клещенок ситуацию понимал, но совладать с собой не мог. После каждого вылета, по возвращению на базу он метался по самолету сам не свой и ждал, когда комэска Николаич по традиции первым из экипажа ступит на землю, чтобы сразу же отпроситься у него и, без обеда с коллективом (!) умчать на такси к своей залетке.
***
Подставив головы весеннему солнцу, прикрыв спины зимними летными куртками, два товарища Клещенок с Авдеевым пересекли наискосок центральный парк, соседнюю улицу, прошли квартал и пристроились на Алишера Навои в хвост очереди, которая стала особенно расти после полудня.
У стола раздачи группа случайных единомышленников жадно глотала слюнки, буравя взглядом могучий чугунный казан.
Шеф гордо поднял занавес, алюминиевую крышку, и взору голодных зрителей предстала дымящаяся гора благородного коричневого риса с распустившимися на ее вершине эдельвейсами – головками чеснока.
Хозяин черпаком, как малой саперной лопаткой, живо срыл ближний скат, обнажив в верхнем разрезе рисовой сопки вкрапления нухата, изюма, барбариса, чего-то еще. Наконец, он добрался до ядра и, демонстрирую перед собравшимся народом качество ингредиентов, выгреб на всеобщее обозрение парившую баранину с желтой морковкой, луком и айвой – все, на чем настаивался его зирвак.
Содержимое тарелок молодых приятелей улетучилось мгновенно. Возникло желание снова встать в очередь за второй порцией, но народу с округи набежало столько, что ребята решили ограничиться зеленым чаем.
- Володя, что это Кузьмич к тебе так переменился? Может, обижается, что ты не остаешься с экипажем на обед? Его епархия, он старается, каждый день греет в печке пайки, а ты вроде как игнорируешь его.
- Все гораздо серьезнее, Витя. Два года я гулял с его племянницей Натахой, все не мог решиться – оставить ее, или жениться. А тут эта командировка, такая борьба в полку развернулась, мол, хорошие деньги, баксы по линии ООН. А у меня, ты понимаешь, в сердце пусто было, не только к Натахе, вообще ко всем дамам, будто наказание, за то что я гулял с ней без любви. А все вокруг, как на зло, на совесть давили: давай-давай, смотри, упустишь, отличная девчонка! Чего кочевряжишься? - и дома и в полку. Последней каплей стал Николаич. Он мне сам сказал, что не смог тогда меня, неженатого, у замполита отстоять. И я хорош, боялся рисковать, боялся, что уйду из экипажа комэски – карьеру поломаю. В общем, только мне намекнули, что командировка для женатых, я сразу – лапки к верху и в декабре на роспись… А с Кузьмичом есть за одним столом мне тяжко, он на меня такими глазами смотрит, будто я ему изменил, кусок в горло не лезет. Да и с Женей у нас после полетов – полчаса в обед, а дальше бежим в больницу к ее сестре, потом ей – в Алтын Хуросчу, мне – в гостиницу… Ты, может, слышал, говорят, все местных газеты писали, как в гололед погибла целая семья в аварии на аэродромной трассе. Галина одна в машине выжила с переломанными ногами.
- Это была Женена сестра?! – чуть не поперхнулся Авдеев чаем, - конечно, помню! Они врезались в нашу Кубань в обед под Старый новый год. Сначала говорили, что в жигулях все погибли. Мы долго пытались выяснить, что с нашим водителем, срочником. Его в Ташкент отправили, вроде, и все, с концами. Да-а! Случай!
- А во мне теперь что-то проснулось – так легко на сердце, - продолжал о своем Володя, - Могу я любить, понимаешь?!
Со счастливым выражением на широком детском лице он отвалился к спинке складного стула и чуть не опрокинулся назад.
– Витя, пойдем завтра со мной к Жене, не к кому мне больше обратиться с такой просьбой. Она там что-то задумала, мне одному – неловко перед ее родней. А ты, вроде, как свидетель, что я с чистыми намерениями.
Вторая годовщина
«76-ой» любил маршрут «домой». На высоком эшелоне он шел на базу ровно и легко. Квартет турбин дул в унисон, пустое жестяное брюхо авиакита уверенно тянуло резонансом в контроктаве: «Ми-ир».
Акустика большого транспортно-филармонического зала была просто создана для сольных песен. И Виктор, основной бездельник в экипаже, пел на обратном пути с подсвеченной наклонной рампы во все горло от души «Любо, братцы, жить», казацкие от Розенбаума, «Степь широкую» и прочие тягучие, распевные, тем паче, что никто его не слышал, кроме Илюши, а тот одобрительно мычал.
- Чего ты там орешь? - Кузьмич поманил Авдеева рукой, - Стрелка перепугаешь! Решит еще, что сбрендил от одиночества в своем заднем фонаре, что нечистая в форточку его зовет, – шутил добродушный оператор про старшего прапорщика Мороза, начиная обеденные хлопоты за полчаса до посадки, - Что будем греть? Картошку, гречку, рис?
- Рагу с картошкой вчера ели, - вроде как давал совет старшему Виктор, включаясь в дело.
- Хорошо, ставь курицу в электропечь – не прогадаем, – распорядился и передал бортоператор переводчику упаковки в фольге, - Что там у нашего Клещенка? Серьезно с местной кралей?
- Похоже, что так, - пытался уйти от разговора Авдеев.
- Учишь вас молодежь: пейте под горячее, держитесь коллектива – все будет в норме. Нет, вам шоу подавай – пиво с воблой! Мы же на свадьбе у него всем экипажем гуляли. Как я теперь сестре покажусь? Не уследил! – бурчал Кузьмич, - а как тут уследишь? – продолжал он сам с собой, - Что скажешь, ВиктОр? Может, еще обойдется?
- Может, - уткнулся Авдеев взглядом в эмалированную миску, ополаскивая зелень и редиску – продукты, явно, не из летного питания для экипажей.
Самолет на мгновение задумался, взял другую ноту - пошел на снижение. Сложив всю кухонную утварь в контейнеры и ящики, Кузьмич с Авдеевым приготовились к посадке, уселись рядышком на боковых сидушках у правой двери.
- Ну, здравствуй, Мать-Земля! - выдохнул старший, когда где-то под ногами взвизгнула резина, и самолет, чуть дребезжа, побежал по бетонной полосе с торможением.
- Можете меня поздравить, - гордо заявил прапорщик Мороз, присоединяясь к экипажу после приземления, - Сотый полет за речку, в холодильнике за гашеткой. Можно сказать: один на один с потенциальным противником! Конечно, не лучший результат в полку, но в канун второй годовщины вывода наших войск из-за бугра – тоже вклад! Имею право на дополнительные наркомовские, Сергей Николаич?
- Имеешь, имеешь, - с улыбкой похлопал его по плечу командир, - Молодцом!
- Какой-то неубедительный праздник, - поддел стрелка бортинженер Ветряк (он же Домовитый).
- Не завидуй! У самого-то сколько? Небось, и полтинника нет до сих пор? – не унимался главный прапорщик Белоруссии, - Вот, не дай БожЕ Клещенку сегодня свалить с праздничного застолья! – переключился он на молодого, в воспитательных целях.
- Признаю, имею недостатки, - улыбнулся в ответ Володя, - но чтобы столько сразу!
- Иваныч, Домовитый! Открывай борт, граница едет! - вышел из своего нижнего фонаря штурман Клоков.
Бортинженер сдвинул правую дверь, опустил трап. Два офицера пограничника с бегающими по сторонам глазками ( видимо, профессиональное) приветствовали экипаж.
- С прибытием! Когда вы уже что-нибудь запрещенное привезете?
- Подскажите, хоть, как оно выглядит, - не удержался Кузьмич.
- Отставить разговорчики! - призвал его к порядку комэска Миронов.
Старший лейтенант, с худым морщинистым не по годам лицом, проштамповал экипажу в служебных паспортах и полетных листах заветное - "Прилет". Второй офицер, тот, что моложе, пошел с бортоператором Кузьмичом смотреть нычки и заначки.
- Порядок! - доложил он старшему через пять минут.
- Теперь, добро пожаловать и счастливо оставаться! - усмехнулся первый, и оба пограничника покинули борт.
После ритуального совместного обхода стоянки самолета и орошения газона за рулежкой, экипаж, поочередно поднялся за командиром по трапу, мыть руки перед едой.
Команда сдвинула два ящика в походный стол, Кузьмич накинул свежую клеенку, Авдеев подал разогретую курицу, зелень и редис, Чапай достал корейскую морковку, Домовитый банку кабачковой икры (почти заморской), кто-то поставил сок, лепешки. Мороз разлил в эмалированные кружки по глотку наркомовских. Присели на то, что подвернулось: ведра, ящики, складные стулья. Все обратились с немым вопросом к командиру - он взял слово.
- Серьезный день 15 февраля. Но пить за вывод – считаю в корне не верной оценкой. Давайте, ребята, – за окончание войны! За то, что у нашего дорогого товарища сотый рейс за речку! И чтобы мы его в этом счете "за бугор" не обошли!
- Да, командир! – застучали кружки, зазвучали голоса экипажа, - верные слова. За окончание войны! За нашего Мороза! Чтоб стал он дедом Морозом! За его сотый! Чтоб не был он «двухсотым»! Пусть он будет всегда впереди! А ведь сидит к нам задом! Вот, что значит прапорщик с задним предлежанием, – хохмил добродушный народ в экипаже.
- Я, с этим самым предлежанием, туда в первый раз еще в восьмидесятом, с Ферганы летал, на Ан-12том, - закусывал довольный Мороз, любивший остроты и свою авиационную семью.
В открытый проем правой двери заглядывало солнце. С ВПП послышались тяжелые раскаты реактивных двигателей на взлетных режимах, один за другим.
- Разлетались, то же мне - «черти на керосиновых бочках», - с чувством профессионального превосходства высказался Домовитый на конкурентов с «двадцать четвертых сушек», - топлива, видать, раздобыли.
- Учения – называется, однако! - пояснил штурман, подняв указательный палец вверх, как в анекдоте про экспедицию, - первый облет в этом году, - его слова добавили положительного в самооценку экипажа военных транспортников.
- Взлет-посадка, - продолжал Домовитый, работая ложкой, - только тормоза (парашюты) впустую рвут.
- Мужики, - Клещенок, явно, решил сменить тему, не согласный с критикой в адрес молодых летчиков, - видели сегодня хитромордого водилу, Махмуда Даривара? Я привез ему две пачки крестьянского масла, давай, - говорю, - бача, гони часы, "два штуки"! А он: «Нет, нет, не такой масла! Один часы – один большой пачка, 20 кило!» Представляете? Вот хитрая скотинка! Хотел по голове ему размазать этим маслом, да так отдал. Куда девать его? Все одно пропадет.
- Плакали твои японские котлы на именины, - смеялся Добрый.
- Впредь Янко контрабандисту – наука, – козырнул Чапай знанием героев Лермонтовской прозы.
- Штурман плавал, штурман знает! - оценил с иронией Домовитый.
- Мне эта «Тамань» всю плешь проела, пока с сыном писали сочинение на тему. Теперь блещу, так сказать, по делу и без, - похвалился штурман.
- А там ведь, у этого Янко, как-то не просто с бабами складывалось? – не сдержался Кузьмич, и весь экипаж покатился со смеху над праваком.
Киля и Дюка
Встреча на завтра с таинственными родственниками Жени, на которую Авдеев был приглашен то ли свидетелем, то ли посаженым отцом, откладывалась целую неделю. Там наверху тянули с развязкой. Может, Главный режиссер задумал изначально сказать новое слово в пьесе для героев, заброшенных в далекий азиатский город, но потом махнул рукой, списав все на нехватку времени, недостаток финансирования, отсутствие декораций, бездарность молодых актеров. И спектакль сьиграли без должной подготовки, на авось.
Бомбила, на потертом зеленом москвиче вез друзей на восточную окраину Карши в частный сектор. Асфальт проселочной дороги закончился вместе с южным днем, и парни ехали в сумерках по проулку, объезжая засохшие колеи и торчавшие из земли железки. Чем глубже они забирались в поселок, тем деревья становились выше, а дома – ниже и кривее. Кирпичные гаражи давно сменились ветхими сараями. Водитель заметно нервничал, будто вместо окраины его заманили на городское кладбище.
Наконец, Клещенок попросил остановить машину у старого дома с фасадом в три окна. От времени зеленоватая краска на досках, которыми он был обшит, облупилась, а четырехскатная шиферная крыша почернела.
Получив два заветных рубля, джигит так обрадовался, что газанул с места с юзом и заносом, и чуть не снес правым боком деревянный столб на бетонной ноге.
- Вот тут мы и живем, - усмехнулся Володя и отворил глухую тесаную калитку. - Есть, кто живой? – молодецким криком разорвал он тишину азиатского вечера. И тут же соседские собаки дружно приветствовали его остервенелым лаем на всю округу, будто неделю тренировали глотки к его визиту, - Иди спокойно, Витя, Кучум на привязи за домом.
Зажглось боковое окно веранды, звякнула металлическая щеколда, открылась дверь. Из низкого темного проема вышла совсем другая – домашняя Женя в смешных розовых лосинах, в светлом ситцевом халате с красными огурцами, в тапочках в малиновый горох. Простота придавала ей обояния.
- Приве-ет, приве-ет! – смущенно улыбалась она, - Заходите, заходите! – Красавица чмокнула Володю в щеку.
Виктору было любопытно, как оно там сложится. Что это будет - сватовство, просто знакомство? Клещенок был взволнован и чего-то не договаривал, но Авдеев списывал все на его семейный статус и щекотливую ситуацию в этой связи, поэтому лишних вопросов не задавал. Он пытался представить, что там за дверью, как устроено здесь жилище у русских (пришлых европейцев). Азия должна же была накладывать свой колорит.
Полутемная веранда была заставлена шкафами, столами, корзинами, ведрами, тазами. В конце коридора синяя крашеная дверь ввела во внутренний двор. Справа, на побеленной стене, выдавалась вторая, обитая дерматином, ведущая в дом. Все это сильно напоминало Виктору низкий саманный дом деда, из детства.
Они вошли внутрь, следом за хозяйкой.
Авдеев предполагал увидеть родственников всех поколений, и даже в большом количестве: суровых мамаш, строгих братьев, дядьев, несчастную сестру Галину в гипсе или на каталке, но реальность превзошла все ожидания.
- Знакомьтесь, - скромно сказала Женя, – мой муж - Максим и детки. Кирюша! Андрюша! - позвала она, - Поздоровайтесь с гостями!
- Привет, мужчины! - Клещенок уверенно протянул широкую ладонь малышам, и те почти одновременно залихватски хлопнули, размахнувшись ручонками из-за головы.
- Здрасте! – слегка опешил Авдеев перед честной кампанией.
Высокий тощий парень с нечесанной русой шевелюрой, большим носом и впалыми щеками, недобрым взглядом из-под челки сделал было пару шагов навстречу, но развернулся на полпути, и, шатаясь, побрел к обеденному столу у дальней стены.
Широкий коридор под низким потолком, освещенный одинокой лампочкой, переходил в переднюю комнату. Правая стена выходила тремя окнами на улицу, левая зияла двумя черными проемами в обрамлении тяжелых гобеленовых штор, за которыми, вероятно, были спальни; по этой же стене белела печь, за которой виднелась кухня с окнами в сад.
Володя прошел за Женей и протянул сидящему Максиму руку, тот опустил голову и сделал вид, что не заметил.
- Ладно, - проглотил тот.
Виктор снял ботинки, сделал пару шагов, но был вынужден остановиться и уступить дорогу дружной автоколонне, ползущей по полу на четвереньках в зеленых фланелевых рубашках, в коричневых вельветовых комбинезонах с лямками крест-накрест. Два упитанных близнеца полутора-двух лет, бесспорное сокровище этой семьи (давать оценку остальным Авдеев не решился), быстро двигали коленками по желтым половицам и тарахтели на все лады.
Под правой рукой карапузов, рискуя каждый миг быть вдавленными в пол, скрипели железными осями и пластмассовыми колесами два сине-лимонных самосвала, типа ЗИЛ-130. Приняв Авдеева за равного, водители сделали круг почета и решили, что их техника способна ездить не только по половицам, но и по штанинам гостя. Виктор застыл, прикинувшись дорогой в небо, и повеселел, воспринимая внимание детей за награду. Быть участником детского треугольника у порога было куда приятнее, чем того взрослого на кухне. Когда самосвалы съехали к ступням, он присел:
- Я - Витя, а как тебя зовут? - спросил он малыша, того, кто был ближе, помогая пониманию рукой.
- Киля, - басовито представился мужичок и протянул упитанную ручонку.
- Дюка, - тут же подбежал второй и положил свою сверху.
- О, ребята! Да, с вами есть о чем поговорить.
Виктор поднялся, но близнецы повисли у него на запястьях.
- Дюка! - закричал первый, обращаясь к брату, требуя поддержки.
- Киля! - подхватил боевой клич второй, и они, упираясь, потащили Авдеева к печи, где валялись деревянные кубики.
- Все, чувак, пропал! Теперь они тебя заездят! – пьяным гнусавым голосом сказал отец семейства.
Виктор поднял на него глаза и встретил колючий взгляд недоброжелателя. Уходить от общей темы в игру с детьми, вероятно, не стоило.
- Ребята, манты готовы! – хлопотала Женя на кухне, - Витя, садись, садись! Наши сами не отстанут. Они любят гостей, проходу не дадут новому человеку.
- Куда же мы без шоферов-передовиков? – улыбнулся Авдеев, - Товарищи водители! Пора на заправку!
- Передовики уже умыли по тарелке манной каши и заправились по полной канистре яблочного сока, - запыхавшись, отшутилась мама, - их теперь за стол не усадишь.
Виктор хитрым маневром между нагромождениями разобранных игрушек прошел к столу и уселся на табурет рядом с Клещенком. Женя суетилась у стола, старалась не глядеть на мужиков, принесла из кухонного буфета ложки и салфетки.
- Всю мебель в доме сделал мой дед Толя, своими руками, когда пришел с войны, так все и осталось, я его почти не помню, - пыталась она наладить разговор, - бабушку сюда эвакуировали из-под Киева в августе сорок первого, прижилась и остались, возвращаться-то потом некуда было; хозяйка снова убежала, принесла три бутылки пива из холодильника, наконец, села во главе стола: по левую руку - Максим, по правую - Владимир, - Все, давайте ужинать! Пива тебе не предлагаю, - повернулась она к мужа.
- Я и не собираюсь градус понижать! - огрызнулся тот с чувством хмельного превосходства, достал тонкую металлическую фляжку из внутреннего кармана и сделал два больших глотка.
- Вот сметана. Может, кто-то любит с майонезом? – заботилась хозяйка.
Домашние манты в прозрачном тесте по местной традиции ели руками, молча, причмокивая мясной сок. Только Киля и Дюка возились на полу, спорили короткими возгласами о чем-то своем шоферском.
- Мент родился, - попытался нарушить тяжелое молчание Володя.
- Мент умер, - оборвал его Максим, - тесть Женькиной сестры - гаишник разбился этой зимой, со всей семьей. Хреновая твоя присказка.
Люди за столом опять погрузились в раздумья.
- В январе, - решился на попытку Авдеев, - полетов не было, мы из номеров выползали только на обед в чайхану при гостинице. Тент с трех сторон защищал от ледяного ветра, хорошо, хоть шапку не сдувало. Берешь шурпу, манты, заварной чайник. Пока первое ешь, второе колом в бараньем жире, как во льду, и чай - только чуть руки об пиалу погреть. Так, я стал манты класть в горячую шурпу. Получалось сразу двойное блюдо – быстро, вкусно и с наваристым бульоном. А местных так это веселило: смотрите, мол, чего удумал этот бледнолицый! Каждый раз, как подходил к раздаче, повар переспрашивал, сокрушаясь: «Чито? Как фсикта? Одын шурпо, тры манты?
- Как фсикта, Баха-джан!» – смеялся я.
- Народ брал блюда с горкой, чуть меньше вашего, часами мучил себя застывшими мантами, делая вид, что кипяток из чайников их спасает.
- Небось, и шапки не снимали за столом, и руки-то вытирали об бороды, как тысячу лет назад, - без особой любви вставил Максим.
- Что же я не сообразила? – встрепенулась хозяйка, - у нас же шурпа вкусная! Кто хочет?
- Сядь! Уже, никто не хочет, - оборвал ее муж.
- Женя, замечательные манты! К ним больше ничего не нужно. Вкуснейшая начинка, и тесто, явно, не обошлось без фирменного секрета! - похвалил Виктор.
- Главное - мясо, и лук чтобы был сочный, не горький. Максим на базаре работает, умеет выбирать, - она вздохнула, - у нас и морковка корейская десяти сортов, на любой вкус, и капуста от острой - до квашеной... Только денег ему там не платят, а больше норовят самогоном рассчитать, - она запнулась, помолчала, - может, на аэродроме в Ханабаде есть какая-то работа? - несмело подняла хозяйка глаза на Авдеева и перевела на Клещенка. Все застыли от неожиданности, - Мы с Максимом в педучилище лучшими были, мечтали в соседних классах работать, детей учить, стать как наша Полина Васильевна… А распределения мы так и не получили… И русских больше в школы не берут… И на приличную работу не берут... У нас веселый класс был: нас десятеро, четверо корейцев, узбеков - чуть больше половины. Мы смеялись, что они слабенько учились... Теперь они смеются, что наши спиваются, зло смеются. Эргаш еще добрый. А куда ему деваться? Четверых своих в гриль-бар устроил – просили. У меня в неделю три дня рабочих осталось, малейший повод – вылечу со свистом, остальные только этого и ждут - страшно...
- Ты и так вылетишь со свистом, - бросил ей муж, - будешь на базаре пол подметать, за пиво морковку для корейцев шинковать. Ты что, всерьез решила, что эти вот друзья устроят нас работать на аэродром? Не прикидывайся дурой!
- Максим! Кончай хамить! – прервал его Клещенок, - я обязательно узнаю в Ханабаде…
- Ты, брат молочный, у меня забыл спросить? Я – то хочу к вам на аэродром? Хочу с вами сидеть за одним столом? Благодетели! Сейчас теща припрется со смены. Спроси у нее! Эта же …, - он ткнул пальцем в жену, - меня и не любила! Выскочила замуж за со страху, когда старшую Галину выдали за богатого узбека в Ханабад! Где он теперь? Вы летуны его убили! Приперлись сюда и убили!
Максим сжал кулаки, поднялся, намеренно двинув стол, и пошел к двери, стал шарить ногами по калошам, потом резко повернулся:
- У меня тоже есть история, Галкин тесть-покойник рассказал, в бане. У них там в Ханабаде прапорщик заступил в наряд. Забежал вечерком домой, а жена с любовником в постели, и кастрюля пельменей на столе. Он передернул ПМ, швырнул им вилку. "Жить хочешь?- спрашивсет, - Накалывай пельмень! Суй туда, и в рот!" Так и скормил любовничкам всю кастрюлю. Лихо, да? Надо мне тоже на аэродром в охоану устроиться. С мантами вышло б круче!
Максим ударил дверь кулаком и вышел. Клещенок поднялся на ноги красный как гора, готовая извергнуть из себя вулкан.
- Володя! Стой! Не надо! - повисла на его левой руке Женя, - там в сарае топор и вилы... Боже! Что я натворила?! Вам нужно уходить!
- Как я тебя оставлю? Тем более теперь, - взял он ее руки в свои.
- Уходи! Прошу! Он меня не тронет, никогда не трогал...
- Женя! – нервничал Клещенок, чувствуя вину, - Он пьяный! Хочешь, я его угомоню, свяжу, наконец?
- Отстаньте от него! Он во многом прав! – на ее глаза накатились слезы.
Киля и Дюка не обращали на взрослых никакого внимания и продолжали разбирать колеса синих самосвалов, желтые кузова которых давно валялись по полу как запчасти.
- Женя! Позволь мне остаться? - просил Володя, - вдруг что?
- Нет-нет, вам пора, - ответила она уже машинально...
Клещенок с Авдеевым вышли за калитку под уличный фонарь. На прощание они оглянулись на три освещенные окна и направились в обратный путь.
Было еще не поздно, и за поселком на дороге, можно было поймать частника до гостиницы в центр города.
У соседнего проулка высокая темная машина зажгла фары и тронулась им наперерез.
