Она сделала глоток из своей любимой чашки. Аромат крепкого свежесваренного кофе на мгновенье отрезвил её, привёл в чувства. Но только на мгновенье. Резко встала и стремительно направилась к окну. Повернув ручку вправо, с лёгкостью вспорхнула на подоконник и шагнула навстречу вечности…
* * *
Лана так обрадовалась своей находке, что не могла сдержать восторга, непривычно громким криком вырвавшегося из её груди:
- Фил, иди сюда. Скорее.
Светлана и Филипп – молодожёны. Студенты последнего курса. Институт один –пед, факультеты разные. Он физик: и по специальности, и по мироощущению. Она –полная ему противоположность, лирик до мозга костей. И специальность у неё соответствующая – учитель русского языка и литературы. Они, хоть и студенты, но уже оба работают: она нашла место в расположенной по соседству школе, а он в какой-то частной компании, Лана особо не интересовалась, в какой именно.
- Ну, что, Ланочка! Что случилось? Ты же знаешь, что я на чердаке с проводкой занимаюсь. Не отвлекай меня, солнышко! –начал свой монолог несколько рассерженный, но боящийся перечить жене Филипп.
- Фил, да ты только посмотри! Это же Кузнецовский фарфор! Это конец 19 века. Я нашла этот сервиз в старом буфете на кухне. Бывшие хозяева дачи сказали, что ничего не хотят брать отсюда в свою новую жизнь. Значит, этот сервиз теперь наш, понимаешь!
- Ну, хорошо, Ланочка, хорошо, занимайся, - сказал Фил, ничего не понимающий в антикварных делах, в отличие от своей всезнающей жены.
Кстати, это именно она, тонкая поэтическая натура, заставила своего жениха, теперь уже законного мужа, называть друг друга Лана и Фил. Её изысканный вкус не мог смириться с тем, что родители дали ей такое простецкое и, по её твердому убеждению, деревенское имя. И сколько бы мама не увещевала, что назвала дочь в честь героини Жуковского, всё без толку.
- Скажи «спасибо», что я тебя Людмилой не назвала, - ворчала Алла Сергеевна, так же, как и дочь, знающая и любящая баллады Жуковского. – А то была бы «Людк, а Людк»!
Дух противоречия Лана, конечно же, унаследовала от матери, ибо Альберт Андреевич, отец и муж соответственно, во время привычных женских перепалок, молча и сосредоточенно набивал дорогой хороший табак в трубку. Лана не унималась:
- Ну, почему же! Людмила – это значит Мила. Мила и Фил – очень даже звучало бы.
- Нет, ну вы слышали! Она опять со мной спорит! Алик! Что ты молчишь? – в безвыходных ситуациях она всегда произносила эту фразу, как бы невзначай переводя все стрелки на мужа. Но Альберт Андреевич был непреклонен и всем своим чрезвычайно серьёзным видом показывал, что, когда он занят делом, не надо его отвлекать.
Так начиналась каждая суббота уже третью неделю подряд.
Дело в том, что именно три недели назад Зотовы купили эту дачу. После свадьбы они мудро рассудили, что деньги, подаренные гостями, лучше вложить в недвижимость, нежели отправиться в свадебное путешествие в заморские страны. Родители Светланы поддержали дочь с зятем и переехали вместе с ними пока, как предполагалось, на лето. Тем более что на участке был просторный, добротный и отнюдь нестарый двухэтажный сруб.
Зотовых нисколько не насторожило, что прежние владельцы дачи покидали свои пенаты спешно, словно бежали из ненавистного им места, прилично уступив в цене покупателям и оставив всё, что было в доме, включая старинные, антикварные вещи.
Очень быстро радость от удачного приобретения сменилась чередой непонятных, необъяснимых событий, которые новосёлы поначалу никак не связывали с самим домом и его содержимым.
Первому не повезло Маркизу, любимому Ланиному коту…
* * *
Приехав после тяжёлого трудового дня на дачу, Лана и Фил
как раз успели к накрытому столу. Конец недели. Пятница. Алла Сергеевна хотела угодить дочери и испекла её любимый «Цветаевский пирог». Лана позвонила вчера и попросила маму об этом и ещё об одном одолжении: она попросила поставить на стол для чаепития тот самый фарфоровый сервиз Кузнецовского завода, которым она так восхищалась. Ей льстило, что они будут пить чай из антикварного сервиза. Она уже даже предвкушала, как в понедельник будет рассказывать Ленке, своей подруге-математичке, что по выходным они с семьёй пьют чай на веранде своей даче из такого дорогого сервиза.
Лана весело щебетала, рассказывая домашним очередной случай из школьной жизни. Муж и родители всегда умилялись её историям. Она яростно жестикулировала, корчила рожи и смеялась, копирую споры и разборки своих подопечных.
- Аллочка, плесни-ка мне ещё чашечку твоего душистого, - робко вставил Альберт Андреевич, боясь перебить дочь. Но Лану было не остановить.
Дочь в очередной раз всплеснула руками, отступила на шаг назад и сбила с ног Аллу Сергеевну, которая несла чашку чая мужу.
Чашка выскочила из рук женщины. И она от испуга за дальнейшую судьбу Кузнецовского фарфора закрыла лицо руками. Фил и Альберт Андреевич застыли на своих местах. Все ждали реакции Ланы, которая так тряслась за этот сервиз.
Казалось, Лана медлила и не хотела поворачиваться, боясь увидеть осколки милой её сердцу посудины.
Но к удивлению всех фарфоровая чашка не разбилась, даже не треснула. Она, как мячик, отскочила от пола и покатилась по нему в угол веранды.
Благоприятный исход не столько порадовал всех домочадцев, сколько удивил. Почему не разбился фарфор, хрупкая, ломкая субстанция? Этот мучительный вопрос обе супружеские пары унесли в свои спальни.
Утром следующего дня Алла Сергеевна не смогла дозваться Маркиза. Этого персидского кота редкого дымчатого окраса родители купили на шестнадцатилетие своей единственной дочери.
Глупо было бы думать, что, заполучив желанное создание, Лана возложила на себя все заботы о нём. Конечно же, нет: все заботы о Маркизе легли на плечи матери.
Вот и сейчас Алла Сергеевна встала ни свет ни заря, зная пристрастие благородной кошачьей натуры позавтракать пораньше, пока не проснулся никто из домашних. Но Маркиза нигде не было. Не оставляя надежды отыскать животное, женщина собралась обойти свои довольно обширные владения, обнесённые внушительным забором.
- Маркиз! Маркиз, киса моя дорогая, ну где же ты? Маркиз! Маркиз! – повторяла она, методично исследуя каждый метр своей усадьбы.
Жуткий крик Аллы Сергеевны разбудил всех домашних. Они все выбежали из своих спален и столпились на высоком крыльце, не понимая, куда бежать на помощь.
Женщина, истошно прокричав, смолкла.
Первой поняла, откуда доносился крик, Лана. Она выхватила глазами цветастый атласный халат матери, сделавший ту незаметной на фоне зелёной листвы и ярких цветущих кустов, и первая ринулась к ней.
Женщина словно окаменела, схватившись за рядом стоящее деревце. Было видно, что если бы не эта поддержка, она не устояла бы на ногах. Подлетев к Алле Сергеевны, все члены семьи застыли в исступлении: на растущей в конце участка осине висел в петле их домашний питомец.
* * *
Весь воскресный день прошёл, как во сне. Никто ни с кем не разговаривал. Все молча прокручивали в голове вчерашние события. Хозяева, конечно же, вызвали блюстителей порядка в стремлении найти виновного. Но местный участковый, обойдя всю территорию, окружённую высоким забором, логично рассудил, что душегуба надо искать среди членов семьи.
И самое страшное в этой ситуации, что каждый из домочадцев это понимал: никто чужой физически не мог перелезть через такой забор без шума, чтобы не привлечь к себе внимания. Ещё один вопрос возникал у каждого из них: как их Маркиз, нелюдимый и своенравный кот, мог подпустить к себе кого-то чужого?
Похоронив Маркиза в соседнем лесу, они молча разошлись по своим комнатам. Лана и Фил как никогда раньше ждали наступление утра, чтобы уехать из этого, ставшего вдруг ненавистным, дома.
В семье, доселе мирной и дружной, начались ссоры. Каждый подозревал каждого. Именно поэтому в следующую пятницу и Лана, и Филипп не горели особым желание ехать на дачу. Но мать звонила, давила на жалость, не переставая плакать, и дочь с зятем приехали.
Алла Сергеевна традиционно выставила на стол сервиз с неброским цветочным рисунком, заварила чай с душицей и мятой. Но даже чарующий запах разнотравья не мог успокоить страсти, бушевавшие в семье.
- Лана, - обратилась мать к дочери. – Мы с папой всю неделю ломали голову, кто мог так жестоко расправиться с нашим Маркизом.
При этом взгляд свой женщина направила не на дочь, а на зятя. В её взгляде Филипп заметил ненависть, которую весьма логично принял на свой счёт.
- А почему Вы так смотрите на меня, моя драгоценная тёща? – спросил Фил не без раздражения.
И Аллу Сергеевну прорвало:
- А потому что больше некому! Вот!
- Ну, спасибо, тёщенька! – не скрывая приступа гнева, ответил зять.
Конфликт было бы не погасить, если бы вовремя не вмешалась Лана:
- Мама! Фил! Прекратите! А ты, мама, думай, что говоришь! Фил – мой муж, и я не позволю…, - она замолчала на полуслове, словно её что-то остановило, испугало.
Постояв так в растерянности минуту, не более, она обратилась к мужу:
- Фил, пожалуйста, уведи меня отсюда!
Филипп, повинуясь просьбе жены, подхватил её за талию, и они медленно поднялись к себе в комнату.
- Ты обратил внимание, Алик, какое у неё было лицо? Словно она дьявола в этой чашке увидела! – сказала мужу Алла Сергеевна.
- Не преувеличивай, Аллочка! – как всегда пытался успокоить жену Альберт Андреевич. – Девочка взволнованна, да. Оно и понятно. Переживает.
Алла Сергеевна прервала монотонный монолог мужа криком ужаса:
- Алик, смотри!
Альберт Андреевич, увидевший в глазах жены ужас, не мог понять, чем он вызван.
В вытянутой руке женщина держала фарфоровую чашку:
- Видишь?
- Что я должен увидеть? – искренне не понимал мужчина.
- Кровь! Кровь в чашке! Посмотри, какая густая, – с ужасом произнесла женщина и стала при этом слегка наклонять фарфоровый артефакт то в одну, то в другую сторону, словно стремясь доказать свои слова.
Альберт Андреевич, как завороженный, смотрел на содержимое посудины. У него закружилась голова, всё поплыло перед глазами. Он схватился рукой за обеденный стол и сквозь пелену увидел, как оседает на пол грузная фигура супруги и как отлетает в сторону фарфоровая посудина.
На звук падающего тела прибежал Фил. Мужчины подняли Аллу Сергеевну, усадили в кресло. Муж суетился вокруг неё. Нашёл в аптечке нашатырь.
- Что случилось, Алла Сергеевна? – с нескрываемым равнодушием спросил Фил.
Женщина молчала, только часто моргала глазами, словно просила о помощи. Рассказ начал муж:
- Да она чего-то испугалась!
- Чего? – уже не равнодушно, а ехидно спросил зять. – Чего тут можно испугаться?
Альберт Андреевич слово в слово передал всё происходящее в столовой во время отсутствия Ланы и Фила.
Филипп поднял с пола не разбившуюся уже во второй раз фарфоровую чашку, внимательно рассмотрев её содержимое, расплёсканное на полу. Чай! Ну, чай!
- Дайте ей успокоительного, и идите-ка вы оба спать! – посоветовал Фил тестю.
Поднявшись в свою комнату, молодой муж подвергся расспросам Ланы.
- Мамаша твоя, наверное, и правда с ума сошла. То меня в смерти Маркиза обвинила, а теперь, видите ли, галлюцинации у неё начались: кровь вместо чая ей налили!
Лана закрыла лицо руками и разрыдалась. На все расспросы мужа она смогла ответить только после истерики:
- Мама не сумасшедшая! Я тоже видела кровь в своей чашке, поэтому у меня голова и закружилась…
* * *
Субботнее утро не предвещало ничего доброго. Все спустились к завтраку из своих комнат. Не было только Аллы Сергеевны. Её отсутствие никого не удивило, все понимали: вчерашнее потрясение не могло пройти бесследно. Роль хозяйки взяла на себя Лана. Стол был сервирован за пять минут. В центре красовался фарфоровый сервиз.
Пока жена хлопотала по дому, Фил с любопытством разглядывал загадочный сервиз. Тесть кинул на него взгляд в надежде услышать что-нибудь поясняющее несгибаемую твёрдость Кузнецовского фарфора. Но Фил оставил всех в неведении. Он и сам не мог объяснить девственную сохранность этой фарфоровой посуды.
Лана разливала чай и подавала своим мужчинам. Домочадцы молча поглощали куски пирога, купленного Ланой вчера в известном супермаркете.
- Что за чёрт! – вырвалось у Ланы, пытающейся налить чаю в чашку.
Мужчины невольно отвлеклись от трапезы. Они пристально смотрели на Лану, вернее на фарфоровую чашку, которую их жена и дочь безуспешно пыталась наполнить. Лана наклонила над ней заварочный чайник, и быстрая струя живительной бодрящей влаги устремилась в фарфоровую ёмкость. Жидкость потоком лилась и лилась, словно у этой маленькой чашки не было дна, словно она каким-то загадочным образом расширялась, увеличивалась в объёме. Заварочный чайник был уже пуст, а чая в чашке было лишь на дне.
Лана отставила в сторону все приборы и умоляюще, но в то же время очень твёрдо обратилась к мужу:
- Фил, давай уедем отсюда. Сейчас. Срочно. Немедленно!
Фил был готов уехать мгновенно. Ему тоже не нравилось всё происходящее, чему он как физик не мог дать объяснения. Но тут взмолился Альберт Андреевич, который из крепкого, нестарого ещё мужчины вдруг превратился в дряхлого, побитого жизнью старика:
- Как? Вы оставите нас с мамой одних? В такой момент?
Он как-то по-стариковски растерянно встал и, как будто прихрамывая, побрёл наверх, в свою спальню со словами:
- Алла! Аллочка!
Когда он растворился в дверном проёме своей спальни, молодые люди услышали те же слова «Алла! Аллочка!», только произносил он их с какой-то болью, всхлипывая и рыдая. Потом призывно крикнул:
- Света! Света!
Фил сразу понял, случилось что-то страшное, раз отец назвал дочь так, как привык называть её с детства, а не новомодным «Лана».
Лана тоже поняла это и опрометью метнулась на второй этаж.
Алла Сергеевна лежала бездыханная на своей постели в какой-то красной жиже. Ни одной раны на её теле не было…
* * *
После похорон Лана и Фил больше не приезжали на дачу. Находиться здесь было мучительно всем. Они не могли оставить отца одного и забрали к себе. Альберт Андреевич состарился от горя. Часто плакал, вспоминая свою Аллочку. Просил её забрать его к себе.
У Ланы разрывалось сердце, она не могла спокойно смотреть на отца.
Кроме гнетущей душевной боли, их донимали визиты следователя. Причина смерти была установлена – сердечная недостаточность. Ни одной колото-режущей раны. А вот красно-бурая тягучая субстанция, в которой обнаружили тело, на самом деле была кровь.
Следователь называл это изощрённым преступлением и жаждал засадить маньяка за решётку.
Дни тянулись один за другим. Замаячил август. Отпуску скоро конец. Лана заехала на дачу, чтобы отправить дом в спячку до весны. Закрыла ставни, сняла постельное бельё в своей спальне. В комнату родителей зайти так и не решилась.
В буфете на верхней полке царственно красовался антикварный сервиз и призывно намекал забрать его с собой. И Лана не удержалась.
Уже на следующий день фарфоровая посуда украшала одну из полок буфета в их городской квартире.
Ах, если бы она тогда знала, какую страшную тайну скрывает этот сервиз!
Жизнь пошла своим чередом. Время не лечит – не правда, но притупляет боль. Вот и Альберт Андреевич стал потихоньку оживать. Да и Лана всё дальше и дальше уходила мыслями от тех событий. И вот однажды в субботу вечером она поставила на стол чайный сервиз в ознаменование того, что вся семья в сборе, несмотря на трагические события, которые им всем пришлось пережить, что жизнь продолжается и что добрые семейные традиции должны остаться в их повседневности незыблемыми.
Новая трагедия не заставила себя ждать. Вернувшись с работы, Лана увидела отца, сидящим в кресле перед телевизором. Глаза были закрыты, губы застыли в лёгкой улыбке. Лана сразу поняла: он не спит, он закрыл глаза навсегда.
Девушка удивилась сама себе: она не испугалась, не закричала, не заплакала. Она знала и раньше, вернее, чувствовала, он тоже скоро уйдёт.
Но что это? Наверное, ей это кажется: его тело стало на её глазах увеличиваться в размерах, распухать. Оно в одно мгновение стало огромным, водянистым, словно в него всадили литров пять жидкости из какого-то немыслимых размеров шприца. Накачали его водой. С каждой минутой тело увеличивалось в размерах. Лане стало жутко, она заперлась на кухне и позвонила мужу:
- Фил, пожалуйста, мне очень страшно. Бросай всё, приезжай!
Филипп несся домой сломя голову. Он боялся за жену, за её психику: потерять мать и вскоре отца – это испытание для хрупкой, сильно привязанной к родителям девушки.
То, что рассказала ему по телефону Лана, не укладывалось в голове, он должен был увидеть это всё сам.
Открыв дверь своим ключом, он первым делом заглянул на кухню. Он хорошо знал привычки своей жены: приступы страха, меланхолии, уныния она лечила крепким кофе. Вот и сейчас из кухни доносился бодрящий аромат.
- Лана, девочка моя, как ты? – кинулся он к жене.
Она, поставив на стол только что так крепко сжимаемую обеими руками чашку, тихо сказала:
- Пойдём!
Взяв мужа за руку, она повела его в комнату, где оставила отца. Пропустив мужа вперёд, остановилась у двери.
Фил обошёл кресло, в котором сидел покойный тесть, но ничего странного ни в его позе, ни в его внешности не нашёл.
- Да, он умер, - подтвердил Фил. – Но ты явно преувеличила, сказав, что он неимоверно изменился внешне. Где?
Лана неохотно подошла к отцу, она боялась вновь увидеть, что видела днём. Но тело Альберта Андреевича было абсолютно без изменений, как при жизни. Ни малейшего намёка даже на одутловатость, не говоря уже о неестественном увеличении в размерах.
Лана вышла из комнаты, пытаясь понять, что это было за видение.
Они сидели с Филиппом на кухне, как вдруг она, пристально посмотрев на мужа, спросила:
- Ты считаешь меня сумасшедшей?
- Ну, что ты? Нет, конечно, - ответил муж.
Филипп, действительно, так не думал. Он понимал состояние Ланы после всего пережитого. «Только всё равно странно всё это! – думал Фил. – Почему она всё это видит, а я нет?»
На этот раз полицейские не приставали к ним с расспросами. Медики констатировали смерть от сердечного приступа.
Лане долго пришлось восстанавливаться морально, прежде чем жизнь их снова вошла в привычное русло. Девушке захотелось приятного общения, милых посиделок в кругу друзей. И вот Зотовы пригласили к себе Ланину коллегу, ту самую Ленку-математичку с мужем.
Компания вела милые дружеские разговоры. Ленка и Лана веселили мужей случаями из школьной жизни. На столе в очередной раз появился Кузнецовский сервиз. Ленка, расхохотавшись над очередным школьным приколом Ланы, задела свою чашку, и та полетела вниз. Николай, Ленкин муж, пытаясь проявить чудеса ловкости и поймать чашку жены, нечаянно зацепил свою рукавом, и вот уже вторая чашка из дорогущего сервиза устремилась за первой.
Лица гостей посетил неожиданный страх за судьбу фарфоровой посуды. А на лице Ланы появилась какая-то странная улыбка. Она сама не знала, чего ей в тот момент хотелось больше всего, чтобы чашки не разбились или наоборот.
Но чашки не разбились, чем очень удивили гостей.
- Фу! – выдохнула Ленка.- Целы! Хотя странно, это же фарфор! Вещь тонкая, хрупкая!
- Он у нас заговорённый! – произнесла Лана, то ли гордясь своим сервизом, то ли злясь на него за это, и наотмашь ударила ладошкой по чашке Филиппа. Та упала со стола, расплескав своё содержимое на хозяина, но не разбилась.
- Ты чё делаешь? – искренне, не скрывая раздражения, спросил жену Филипп. Ему стали надоедать неожиданные истерики жены.
- Во! Я же говорила! У нас сервиз особенный! Смотрите! Эксперимент номер четыре! – произнесла хозяйка квартиры и сбросила со стола свою чашку, наполненную её любимым кофе.
Чашка разбилась вдребезги.
И гости, и Филипп смотрели на Светлану. Гости не могли понять по поведению хозяйки, как им дальше себя вести: сокрушаться над разбитой чашкой или отделаться стандартной фразой: «Посуда бьётся – жди удач!»
Филипп же понял сразу: у жены начинается очередной приступ истерики. Лана разрыдалась на глазах у испуганных гостей. Ленка с мужем, попрощавшись с хозяином, поспешили ретироваться. Математичка испугалась не меньше: она никогда не видела свою коллегу в таком состоянии.
Филипп крепко сжимал жену в объятиях, не давая ей шанса вырваться, но она бесновалась и, когда ей удавалась оторвать голову от груди мужа, выкрикивала сквозь плач:
- Она разбилась! Только моя чашка разбилась! Значит, и я разобьюсь, понимаешь?
- С чего ты взяла? – пытался успокоить её супруг.
- Неужели ты не понял? Сервиз тот, и правда, непростой. С ним что-то не так. Он словно показывает, как кто должен умереть. Маме в чашке померещилась кровь, и нашли мы её в луже крови. Мы же не понимаем до сих пор, откуда на её кровати была кровь, если на теле нет ни одной раны. А отец? Вспомни, перед его смертью чашка, в которую я наливала чай, словно увеличилась в размерах, раздулась. Его тело после смерти на моих глазах раздулось, словно его жидкостью накачали. И вот теперь моя очередь. Ни у кого чашки, падая, не разбивались, а моя разбилась. Значит, и я…
Лана закрыла лицо руками и заплакала сильнее.
Фил как человек здравомыслящий понимал, что всё это бред и наверняка всё происходящее можно объяснить с точки зрения законов физики, если хорошенько подумать. Он думал. Рассуждал. Анализировал. Но так ничего и не смог объяснить логически.
Он видел, как Лана тает на глазах. Она стала другой. Она словно только телом была здесь, на этом свете, а мыслями уже на том.
Фил любил жену, и поэтому готов был бороться за неё, даже вопреки всем своим научным убеждениям.
Он не нашёл ничего более правильного, чем поехать к бывшим хозяевам дачи и этого злосчастного сервиза. Все трагические события в своей семье он связывал именно с этим фарфоровым антиквариатом. Начав анализировать всё произошедшее с ними, он понял, что все несчастья случались сразу вскоре после того, как этот Кузнецовский сервиз в очередной раз появлялся на их столе.
Слова жены о том, что сервиз показывает каждому члену семьи, как он умрёт, не могли не взволновать его. Разбившаяся чашка Ланы пугала его. Он боялся за жену.
* * *
Ольга Петровна, бывшая владелица дачи, согласилась на встречу неохотно. Но сдалась перед натиском молодого человека.
Выслушав его рассказ, она не стала лукавить:
- Я ждала, что кто-то из вашей семьи придёт. Конечно, я знала, что это не простой сервиз, а проклятый. Но я не считаю себя виноватой перед вашей семьёй. Если речь идёт о жизни, то здесь, простите, каждый за себя. Я должна была спасти сына. Он единственное, что у меня осталось в этой жизни.
Сервиз этот мне подарили на сорокалетие коллеги. Воистину говорят, что сорок лет нельзя отмечать, только я не послушалась. Вот и навлекла беду на всю семью.
Я привезла его на дачу, излюбленное место отдыха нашей семьи. Как только этот сервиз оказывался на нашем столе, так вскоре после этого начало происходить что-то странное.
Я похоронила родителей, мужа. Я должна была спасти сына. Дача – это откуп от смерти моего сына и меня! Поэтому я и продала её за бесценок. А вместе с ней и этот проклятый сервиз.
Сделать так мне велела одна колдунья. От неё я узнала, что сервиз проклят первыми хозяевами. Из-за этого сервиза погибла их дочь. Но заклятие могут снять только его седьмые хозяева.
Я не могла – я была его шестой хозяйкой. А Вы можете. Иначе Ваша жена погибнет.
Если бы Филиппу еще неделю назад сказали, что он пойдёт к колдунье с просьбой снять проклятие со своей семьи, он бы не поверил. А сегодня он примчался по адресу, который ему дала шестая владелица сервиза, зашёл в приоткрытую калитку старенького дома на краю города и, робко постучав в дверь, спросил:
- Можно?
* * *
Фил летел домой, не обращая внимания на светофоры. С какой-то гордостью думал про квитанции, которые наверняка придут за превышение скорости. Наплевать. Он теперь знает, как снять заклятие и спасти жену!
Сейчас главное дозвониться до неё! Сказать, что он её любит! Сказать, что он знает, что делать!
Но что за ерунда: Фил не может до неё дозвонится. Не выпуская телефон из рук, он снова и снова набирает её номер.
* * *
Телефон Ланы разрывается на столе. Она видит, это звонит муж. Чем он может ей помочь? Лана уже всё решила для себя.
Она сделала глоток из своей любимой чашки. Аромат крепкого свежесваренного кофе на мгновенье отрезвил её, привёл в чувства. Но только на мгновенье. Резко встала и стремительно направилась к окну. Повернув ручку вправо, с лёгкостью вспорхнула на подоконник и шагнула навстречу вечности…
