19 августа. Воскресное утро. Крыша моей деревенской террасы сыра от ночной росы, и весёлые капельки бьются, звеня, о ступеньки. Солнце встает из-за ракитового берега, и всё, что под светилом, будто занавешено золотым дымом. А там, за этим дымом, на луговых болотах, встречая солнце, голосисто кличут кого-то к себе журавли.
Стремительно тает у ручья занавеска из тумана, обнажая в травяных зарослях десяток диких яблонь, молодых, но уже с плодами. Они незаметно выросли на заброшенном лугу, который не знает косы уже почти двадцать лет.
Пряное дуновение ветерка с юго-востока и вовсе слизывает остатки тумана, и созревшие плоды, удивительно крупные для дикого деревца, светятся на ветвях ёлочными украшениями. С отливом белого золота, с едва уловимыми алыми полосками, они блестят на солнце утренней росой, манят к себе до того призывно, что я не сдерживаюсь, беру небольшую плетушку и продираюсь сквозь заросли репейника к молодым кронам, верхушки которых на мою вытянутую руку.
На подсохшие дикие травы август пролил мёд. Иду и тяжело дышу медовым ароматом. Хоть и росно еще, но трава шуршит по моим сапогам, цепляется за куртку, награждает шариками из репьев, преграждает путь к деревцам, где золотые яблочки нагнули ветви до самой травы.
Мне трудно объяснить себе, почему меня влечет к этим выросшим диким плодам, когда в моем саду созрели культурные, обихоженные мною яблоки. Нынче по всему курскому краю урожай на них, и мой деревенский яблоневый сад не исключение, хотя в нем всего лишь три яблони, а всё остальное – сливы да вишни.
Влечет меня к диким, вольным деревцам редкий терпкий аромат созревших золотых яблок. Он до того густ и крепок, что и не продохнуть. Всепобеждающий терпкий запах разносится по всему околотку, проникает во все его закоулки.
Я обуздываю желание сорвать всё, что на молодых луговых яблоньках. Снимаю с десяток зрелых плодов. Не больше. Каждое яблоко не вмещается в мою ладонь. Плоды ничем не потревожены, чисты и до того прозрачны, что сквозь белое золото тонкой кожуры просвечиваются темно-коричневые зернышки.
Солнце уже выше и вконец развевает на околотке туманный спозаранок. Мысленно я нарочно превращаю это наречие со значением «с раннего утра, рано утром» в существительное, потому что в основном значении «когда?» нет ощущения предметности «что?». А в этой предметности есть ощущения и утренних ароматов, и не тронутой жарой свежести, и серебряной росистой волглости, и всего того, что дает всё более густеющий запах диких яблок на лугу. Я их несу в небольшой плетушке на террасу, где тихо закипает, сонно сипя, самовар, заправленный мною еще до похода на яблоневый луг.
К моему смиренному деревенскому дому ладно липнет терраса, внутри которой виснет у потолка сизо-лиловый дымок от самовара. Но и он не победит запаха диких яблок, он только станет своеобразным дополнением к этому необычайному благовонию, который будет долго царить и на террасе, и во дворе, и в садУ, и даже на огороде, где на время отступит куда-то пряный укропный дух.
Только густое благоуханье заваренного в чайнике кипрея органически смешивается с запахом диких яблок, политых сверху зеленоватым медом, последнего пчелиного сбора с заброшенных огородов, заросших золотарником.
Пью чай, а на меня смотрит августовское небо, ясное, нежное, спокойное. Я знаю, что это время мимолетное, наступит время прохлады и продолжительного осеннего ненастья. А потому наслаждаюсь «тихой прелестью простоты и отдыха от жизни беспокойной».
И, напоминая почти пустынному околотку, что сегодня утро Яблочного Спаса, звонят колокола храма Святой Великомученицы Параскевы Пятницы, над которым вьются голуби. Мне кажется, что в серебряных куполах храма отражаются яблоки, окрашенные в белое золото с редкими алыми полосками, похожими на остатки утренней зари.
