Я сижу на кровати, по-турецки поджав ноги и прислонившись к стене. В руках – горячая тарелка макарон с нарезанной кружочками сосиской и соусом «Карбонара». Вчера мы разжились соусом по акции.
Если закрыть глаза, можно представить, что в тарелке лежит настоящая карбонара, присыпанная тёртым сыром и свежим базиликом. В конце концов, хоть сосиски можно назвать беконом с большой натяжкой – макароны и в Африке остаются макаронами. Не итальянская паста, конечно, но ведь и не «Роллтон». Хорошо, что у меня неплохое воображение: закрою глаза, и на ужин будет настоящая карбонара.
Я почти уверена, что одна-моя-знакомая сейчас сидит где-нибудь в большом ресторане на берегу Средиземного моря и, задумчиво скользя глазами по тёмной глади солёной воды, размышляет, что бы она хотела заказать на ужин. Когда на глаза одной-моей-знакомой попадается заманчиво закрученное гнездо пасты с беконом, её взгляд, не задерживаясь, равнодушно скользит дальше.
Карбонара – слишком скучно. Наверное, когда твой мужчина входит в топ самых богатых людей страны, многие вещи вообще резко становятся скучными. Ну, как паста карбонара, или скучнее.
Хотя я не могу знать наверняка: мой, судя по всему, в этот самый топ пока не входит или очень хорошо это скрывает.
Одна-моя-знакомая больше всего на свете мечтает о ребёнке. Так получилось, что у неё есть всё: вилла за границей, небольшая лёгкая яхта с изящным белым парусом, несколько машин и безукоризненно вежливых водителей, парфюм и дорогие вещи – только ребёнка нет. Я пока не очень понимаю, зачем в такой ситуации нужен ещё и ребёнок, но, видимо, я вообще много чего не понимаю. Вчера одна-моя-знакомая снисходительно учила меня, что дети – это главное счастье и смысл жизни любого человека, но я, похоже, безнадёжно плохой ученик.
Мою извилистую цепь размышлений о детях и беконе прерывают три удара в дверь. Стучат, кажется, головой: этот печально-гулкий звук обреченного соприкосновения дерева и лба сложно с чем-то спутать. Услышишь один раз — запомнишь на всю жизнь. Впрочем, без веских причин нормальные люди головой не стучатся. С сожалением убирая тарелку карбонары с колен и предвкушая неприятный разговор о событиях прошедшего дня, я иду открывать.
Ну конечно: гордо стоит с двумя сумками продуктов. Такой добытчик из двадцать первого века. Хочу спросить: «Чего ногами не постучал, лоб-то не жалко?» – но вспоминаю, что в прошлый раз очень убедительно обещала «поотрывать чёртовы копыта», если эти самые копыта ещё хотя бы один разочек оставят на нашей двери ещё хотя бы один следочек.
Ладно, упрекнуть сегодня нечем: дверь действительно осталась чистой. Я накладываю в тарелку вторую порцию макарон и ловлю себя на мысли, что случайно сложила все кружки сосиски в центр, как будто собираюсь подать к столу настоящую карбонару.
– Устал? – вопрос чисто риторический.
– Устал, – механический и немного обречённый ответ.
– Поешь? – вот сейчас, наверное, немножко оживится.
– Ага, – действительно, оживился и даже покрутил головой в поисках ужина.
– Ваша паста карбонара, – ухмыляясь, ставлю на стол тарелку макарон и соус с акционным ценником «49₽». – От шеф-повара по уникальному рецепту древних мастеров времён Цезаря.
Похоже, можно было и не заморачиваться с таким подробным описанием блюда: когда ешь с такой скоростью, замечаешь только, что еды в тарелке было недостаточно много. Я пристраиваю голову на рваные джинсовые колени. Лежу так с минуту, слушая шкрябанье вилки о дно тарелки, вздыхаю и наконец решаюсь сказать страшное, признаться в содеянном преступлении:
– Стиралка взбесилась, – выдерживаю горькую паузу, собираюсь с мыслями и быстро, понизив голос, добавляю: – мы соседей залили.
Шкрябанье вилки прекращается.
– Очень? – спрашивает вроде непринуждённо, но я хорошо знаю эту интонацию. Интонация будущей дыры в нашем и без того хлипком бюджете.
– Нормально так. Она приходила ругаться. А я не открыла, – вдруг коротко смеюсь, потому что чувствую себя как на исповеди. По крайней мере, мне кажется, что люди на исповеди чувствуют себя примерно так. – А что я могла сделать? Я по щиколотку в воде тут ползала.
– Да фиг с ней, – говорит примирительно, снова берёт тарелку. Значит, все хорошо. – Завтра поговорю.
– Тут такое было... – я стараюсь подобрать правильные слова, чтобы описать масштаб трагедии и передать глубину произошедшего ужаса, – Нет, ты не понимаешь, тут ТАКОЕ было! Тут последний день Помпеи был, Титаник был, Ноев ковчег, блин!
– Так в Помпеях же вроде вулкан был? – спрашивает удивлённо. То есть это единственное, что его смутило?
– Ну, вулкан. Ты соседку нашу видел? – корчу жуткую рожу, делаю несколько взмахов руками. Изображаю взрывную соседку, короче.
– Так ты ей даже не открыла, откуда знаешь-то, что она как вулкан?
– Я её слышала, мне хватило, – для убедительности широко раскрываю глаза. Потом встаю с коленей и привычным движением составляю тарелки в мойку. Чувствую, как ужас от произошедшего днём со стиралкой постепенно отпускает.
Всё будет хорошо. Поговорим, заплатим, починим. Почему-то я верю, что всё будет хорошо. У нас, у соседки-вулкана, у стиралки этой предательской. И у одной-моей-знакомой и её мужа непременно появится ребёнок, ну или 2 ребёнка, да хоть десять, если ей нужно десять. Я лежу под одеялом, делаю вид, что сплю, и смотрю, как Железный моет тарелки, вилки и плиту, небрежно закинув на плечо клетчатое полотенце и очень стараясь шуметь максимально тихо.
И ещё я знаю, что когда-нибудь приготовлю ему настоящую карбонару. С беконом, сливочным соусом, сыром и базиликом.
