Света
Дорога домой сегодня — не привычная легкая усталость на грани с ожиданием отдыха. Сегодня это размытая полоса асфальта и огней за окном такси. Я не чувствую ни усталости, ни гнева, ни жалости за испорченный торт, над которым я корпела двое суток практически без перерыва. Только странную, ледяную пустоту. Всё, что произошло на работе, кажется кадром из чужого кино.
Захожу в квартиру, чувствуя, как силы окончательно меня покидают. Мира тут как тут и смотрит на меня с тем выражением, которое я уже научилась читать. Это ее виноватая настороженность.
— Мам, ты чего такая… странная? — начинает она. — Не получилось что-то с тем заказом, с которым ты возилась два дня? Не успела? Или не заплатили?
Во мне что-то щёлкает.
— А ты сходи и у своей тётки спроси. Или у отца. Ты ж считаешь, что он всегда прав. Может, и тут ты посчитаешь, что я виновата.
Она замирает. Ее глаза округляются.
— Мам, хочешь сказать, что... Юля... что она пришла к тебе на работу? И заказчик торта... Нет. У нее бы денег не хватило. Только если бы папа. Или…
— Именно так, — я снимаю пальто, вешаю. Руки не дрожат. Удивительно, учитывая, сколько я ими работала. — Она не просто заказала торт. Она намеренно пришла и устроила спектакль. Специально заказала невыполнимую работу, я двое суток её делала, а она пришла и устроила разбор полётов. Видите ли, ей все не нравится. Все не так, как она хотела бы.
— А ты…
— Я дала ей его попробовать.
— Ты же…, — Мира не договаривает, прекрасно зная мой характер.
— Именно. Я окунула ее лицом в торт.
Мира замолкает, переваривая услышанное. Потом ее лицо искажается возмущением.
— Я... я сейчас же позвоню папе! Скажу, чтобы он успокоил её! Усмирил! Она и так виновата в том, что ваша семья распалась, а я осталась без отца! Так теперь она еще и пришла к тебе на работу, чтобы указывать, кто кому должен подчиняться? Серьезно? Ей что, больше заняться нечем? Что ещё ей надо-то от нас?! От тебя!
— Показать, кто здесь главный. И она это делает так, как может.
Я поворачиваюсь к ней. Смотрю прямо в глаза.
— Мам, и что ты хочешь, чтобы я сделала? Чтобы закрыла глаза на ее выходки? Может, мне лучше поговорить с ней? С отцом?
— Мира, делай что хочешь. Она меня не волнует. Я больше не пересекусь с ней по работе. А в жизни… В жизни она так и останется для меня пустым местом.
— Что это значит, мам? — Мира, слегка отступает назад. Ее голос становится тише. — А если она опять придет и сделает очередной невыполнимый заказ?
— Не сделает. Она больше ничего не закажет у меня.
— Тебя… тебя уволили? Из-за нее, да?
— Я сама ушла. Нет смысла оставаться там, где тебя считают пустым местом.
Я больше ничего не говорю, просто разворачиваюсь и ухожу в свою комнату, закрываю дверь. Опускаюсь на кровать. Внутри не боль, не обида. А холодная, трезвая ясность. Надо срочно что-то делать. Деньги. Работа.
Открываю ноутбук. Листаю вакансии. Кондитер... Зарплата вдвое меньше, чем у Анны Викторовны, а если платят хорошо, то нужно ехать на другой конец города, по два часа в одну сторону. Сердце замирает. Это тупик.
Телефон вибрирует, словно оповещая о неизбежном. Открываю сообщение от Анны Викторовны.
Длинное, витиеватое, полное упреков и оправданий. Суть проста. За уничтоженный торт и удар по репутации она не будет взыскивать с меня полную стоимость, вычтет только за продукты из моего расчета, который положен мне по увольнению.
Я сижу и молча смотрю на экран. Вот и вся моя ценность. Двое суток без сна, работа на износ, шедевр, который она сама назвала “невозможным”, и всё это стоит ровно столько, сколько стоили мука, сахар и масло. Все её слова о том, что я “лучшая”, “единственная”, “лицо кондитерской”, были ложью. Пустой болтовней, пока это было ей выгодно.
И если всё так... если вся моя “стабильность” оказалась мыльным пузырём... то почему бы не рискнуть? По-настоящему?
Откладываю телефон в сторону и начинаю искать.
Как открыть свою кондитерскую.
Бизнес-план небольшого кафе.
Лицензии, налоги, аренда.
Цифры пугают. Но не больше, чем мысль о том, чтобы вернуться к Анне Викторовне на коленях или влачить жалкое существование на чужой кухне.
Стук в дверь вырывает из потока бесконечной информации.
— Войди.
Мира заходит. У нее в руках чашка чая и тарелка с... печеньем. Кривым, немного подгоревшим по краям. Видимо, пыталась испечь сама.
— Мам... ты почти не ела и, кажется, не спала. Держи. Тебе нужно немного сахара. Это поднимет настроение и наполнит тебя энергией.
— Спасибо, — беру чашку. Чай горячий. Печенье пахнет ванилью и домом.
— Что это ты смотришь? — она кивает на ноутбук.
Инстинктивно захлопываю крышку. Слишком рано. Слишком рискованно.
— Ничего. Так, ерунда всякая в голове. Хотела посмотреть, что пишут умные люди.
Она смотрит на меня. В её глазах не детская обида, а какое-то новое, взрослое понимание.
— Всё ещё не доверяешь мне? — спрашивает она тихо.
Я вздыхаю.
— Честно?
— Не надо, — она качает головой, и в её голосе слышится горечь. — Я... я поняла. Ты права. После того, что я тебе наговорила… Я бы тоже была на тебя зла. Я ударила тебя в самое больное место и мне достаточно того, что ты хотя бы не выставила меня за дверь окончательно.
Она разворачивается и уходит, тихо прикрыв дверь.
Я сижу и смотрю на закрытый ноутбук. Да, она поняла. Осознала, что поступила неправильно, но я всё ещё не могу рисковать. Очень хочу поделиться с ней своими мыслями. Рассказать то, что у меня в голове, но не могу доверить ей свои планы, свои последние надежды. Пока я не встану на ноги окончательно, пока у меня не будет своего козыря в рукаве, я одна. Как бы мне ни было тоскливо от этого.
Полночь. Я сижу за ноутбуком в полной тишине, и только мерцание экрана освещает моё лицо. Цифры, таблицы, статьи о бизнес-планах и кредитах для малого предпринимательства пляшут перед глазами.
Я чувствую странный прилив энергии, смешанный с леденящим душу страхом. Аренда помещения в проходимом месте. Стоимость профессиональной печи, тестомесов, холодильных витрин. Закупка качественного сырья. Налоги, отчеты, разрешения Санэпидемстанции... Суммы складываются в астрономическую цифру, от которой перехватывает дыхание. Но под этой паникой зреет твёрдый, холодный стержень решимости. Моя пекарня. “У Светы”. Место, где пахнет моими тортами, моими эксклюзивными десертами, хлебом и в конце концов моим счастьем. Где я хозяйка, а не наемная работница. И это уже не мечта. Это план. Единственный выход.
Внезапный, отчетливый щелчок ключа в замке парализует меня на месте. Ледяная волна страха и ярости пробегает по спине. Мира спит в своей комнате. Значит... это он.
Я замираю, прислушиваясь к каждому звуку. Скрип двери. Тяжелые, усталые шаги в прихожей. Знакомый шорох, когда он снимает туфли. Возня с курткой. Он ведёт себя так, будто ничего не произошло. Будто он просто вернулся с дежурства. Будто у него всё ещё есть право переступать порог моего дома.
Я вскакиваю с кресла. Сердце колотится где-то в горле, но руки не дрожат. Включаю свет в коридоре, и он заливает всё резким, неестественным сиянием.
Сережа замирает с одним ботинком в руке. Выглядит потрепанным. Глаза запавшие, лицо небритое. Но в его позе всё та же привычная уверенность, которая сейчас кажется верхом наглости.
— Ты квартиры случаем не перепутал? Надеюсь, что просто пришел по памяти, как бродячий пес, а не потому что у тебя внезапно появились хоть какие-то чувства, кроме наглости, — мой голос вырывается низким, звенящим от ярости шёпотом. Он режет тишину, как нож. — После всего, что случилось, все твои дороги должны вести к моей матери, которая тебя покрывает, или к твоей беременной любовнице. Но явно не сюда. Это моя территория. Моя квартира, и в ней тебе больше не рады.
— Света, — он опускает ботинок, и его плечи слегка ссутуливаются. Он пытается изобразить раскаяние, но я вижу лишь усталость и раздражение. — Хватит. Давай поговорим. Как взрослые люди. Без истерик. Мне их хватает там. Твоя сестра уже выпила из меня всю кровь. Прошу, давай хотя бы ты не будешь истерить.
— Истерить? О чем ты? Я не планирую устраивать истерик. Между нами все кончено, и до твоего появления здесь я была уверена в том, что и ты это понимаешь, но, кажется, я ошиблась, — я издаю короткий, беззвучный смешок.
— Свет, правда. Давай ты оставишь истерики на потом, — тянет он голосом, полным вселенской усталости.
— Ты называешь это истерикой? Твоя сожительница пришла ко мне на работу, устроила унизительный спектакль, а я истеричка? Уходи, Сергей. Пока я не вызвала полицию.
— Я знаю, что случилось! — он повышает голос, и в его глазах вспыхивает знакомый огонёк. Огонёк человека, который не привык, чтобы ему перечили. — Я знаю, что Юля была у тебя! Знаю, что она натворила. Это... моя вина! Я недоглядел! Не остановил её вовремя!
— Ты недоглядел? — я подхожу ближе к нему. Каждый шаг отдаётся гулко в этой звенящей ночной тишине. — Ты хирург, который на операции видит каждый нерв, каждый капилляр. Врач, который требует от медсестёр идеального соблюдения протокола. Ты “недоглядел”? Не смей мне лгать. Ты просто закрыл глаза. Как всегда. Потому что тебе удобно было не видеть свою правду. Удобно, что Юля делает твою грязную работу за тебя.
Он отступает на шаг, и на его лице появляется искреннее изумление. Его действительно шокирует моя реакция. Он ждал слез, мольбы, может быть, крика. Но не этой ледяной, обличающей ярости.
— Я исправлю это, — он говорит, и в его голосе слышны те самые заезженные пластинки пустых обещаний. — Дай мне шанс. Я помогу тебе. Деньгами. Я знаю людей, я помогу тебе устроиться в другую кондитерскую. Лучшую. Или... или откроем что-то своё. Вместе.
В этот момент дверь в Мирину комнату тихо скрипит. Она стоит на пороге, бледная, как полотно, в своей старой детской пижаме с кроликами. Её глаза, широкие от сна и испуга мечутся между мной и отцом. Она видит его, и в её взгляде вспыхивает наивная, детская надежда. Она делает неуверенный шаг в его сторону, её рука непроизвольно тянется к нему.
Но она замирает, увидев моё лицо. Она видит не просто гнев. Она видит непоколебимую твердость. И ее собственная рука опускается. Она застывает, как статуя, разрываемая на части. Она жаждет возвращения отца, той сказки, которую он когда-то олицетворял. Но она боится меня. Боится снова причинить ту адскую боль, что была в моих глазах после ее острых, как лезвие слов. Она боится разрушить этот хрупкий, едва восстановленный мостик доверия между нами.
Сергей замечает её. Замечает её нерешительность. И я вижу, как в его глазах загорается знакомый, манипулятивный огонёк. Он всегда умел играть на её чувствах.
— Мира, — его голос становится мягким, заботливым, тем самым отцовским голосом, от которого у неё всегда ёкало сердце. Он протягивает к ней руку, не физически, а словесно. — Ну, скажи хоть ты ей. Скажи своей маме. Объясни ей. Мы же можем всё наладить. Мы можем снова стать семьей. Настоящей семьёй. Я исправлюсь. Я обещаю. Оставлю Юлю и вернусь к вам. Туда буду ездить только на выходных или просто отправлять деньги.
Воздух в коридоре сгущается, становится тяжелым, как свинец. Все взгляды прикованы к Мире. Она стоит, и по её бледным щекам медленно скатываются беззвучные слёзы. Ее губы дрожат. Она смотрит на отца, и в ее глазах море любви, тоски по тому папе, которого она знала. Потом она смотрит на меня. И видит не просто мать. Она видит крепость. Видит человека, которого она чуть не сломала своим предательством. И она видит, что я не отступлю. Ни за что.
Я не говорю ни слова. Я просто жду. Это её выбор. Её взросление.
И она делает его.
Она медленно, очень медленно переводит взгляд на отца. Её голос, когда она наконец говорит — это хрупкий, надтреснутый шепот, полный невыносимой боли.
— Папа…, — она тяжело сглатывает. — Тебе... тебе правда лучше уйти.
Сергей замирает. Его рука, словно тянувшаяся к ней, опускается. Его лицо вытягивается от шока и непонимания. Он был так уверен в своей власти над ней. Уверен, что её любовь к нему сильнее.
— Мира…, — он пытается что-то сказать, но его голос срывается. — Дочка...
Но она качает головой, закрывая глаза, словно не в силах больше видеть его лицо. Слезы текут ручьями по ее щекам.
— Просто уйди, папа. Пожалуйста. Прямо сейчас. Ни я, ни мама не хотим видеть тебя в этом доме. Иди туда, где тебя ждут. Туда, где ты счастлив. К той, кто может тебе родить. А нас оставь в покое.
Он смотрит на нее несколько секунд. Смотрит на её дрожащие плечи, на её лицо, искажённое горем. Потом его взгляд переходит на меня. И в его глазах я вижу не просто злость или обиду. Я вижу осознание. Осознание полного, окончательного поражения. Он проиграл. Он потерял не только жену, которую считал своей собственностью. Он потерял дочь. Он потерял её уважение.
Он больше ничего не говорит. Медленно, словно каждое движение даётся ему с невероятным усилием, он надевает свои туфли. Поправляет куртку. Поворачивается и выходит. Дверь закрывается за ним с тихим, но оглушительно громким в этой тишине щелчком.
Мира стоит, опустив голову, и её тело сотрясают беззвучные рыдания. Я подхожу к ней. Осторожно, не решаясь обнять, кладу руку ей на спину и буквально кончиками пальцев чувствую ее боль.Чувствую, как тяжело ей далось это решение.
— Всё нормально, — говорю я тихо, и мой голос звучит хрипло. — Ты поступила правильно. Всё нормально.
Она вдруг разворачивается и прижимается ко мне, пряча лицо у меня на плече. Её рыдания становятся громче, отчаяннее. Она плачет о своём разрушенном детстве, о потерянном отце, о той боли, что причинила нам обеим.
А я стою и глажу её по спине, глядя на закрытую дверь, и пока не понимаю, что я должна чувствовать именно сейчас.
Продолжение следует. Все части внизу 👇
***
Если вам понравилась история, рекомендую почитать книгу, написанную в похожем стиле и жанре:
"Развод. Нам не по пути", Наталья Ван ❤️
Я читала до утра! Всех Ц.
***
Что почитать еще:
***
Все части:
Часть 1 | Часть 2 | Часть 3 | Часть 4 | Часть 5 | Часть 6 | Часть 7 | Часть 8 ️ | Часть 9 | Часть 10 ️| Часть 11 | Часть 12 | Часть 13 | Часть 14 | Часть 15 ️| Часть 16 | Часть 17
Часть 18 - продолжение