Возвращаюсь домой. Ноги несут меня сами, я не чувствую под собой земли. В голове оглушительный гул, как после взрыва. Я не могу осознать, не могу переварить.
Моя мать.
Та самая, что с детства внушала мне о чести, о семье, о преданности.
“За такое, Светка, раньше женщин в озере топили”, — говорила она об изменах. А теперь... Теперь она утешает любовницу моего мужа. Мою сестру. Готовит ей чай. Заботится о ее ребенке от моего мужа.
Мира встречает меня в прихожей. Ее лицо бледное, испуганное.
— Мама? Ты как? Что-то случилось? Ты сама на себя не похожу, — в её голосе неподдельная тревога, жалость.
Та самая, которой мне так не хватало последние недели, но сейчас я не могу её принять. Не могу. И не хочу. Она нужна была мне тогда. В тот момент, когда ее отец нанес мне первый удар. В самое сердце. Без анестезии вырвал его у меня из груди, бросил на пол и растоптал.
— Ничего, — выдавливаю я, отворачиваясь, чтобы она не видела моих глаз. — Всё нормально.
Прохожу в свою комнату, закрываюсь. Падаю на кровать, не раздеваясь. Лежу и смотрю в потолок. В голове прокручивается кадр за кадром. Мамины слова. Ее оправдания. Юлин, наигранный концерт с болями в животе. Их сплоченность против меня.
И я внезапно понимаю. Если уж выводить предателей на чистую воду, то делать это нужно в один день. Пусть сломают меня окончательно. Пусть воткнут последний нож в спину. Но потом... потом я встану. Обескровленная, уничтоженная, но встану. И покажу каждому из них, чего я на самом деле стою.
Рука сама тянется к телефону. Пальцы нащупывают его в кармане пальто. Я включаю экран. Список контактов.
“Папуля”.
Нажимаю на кнопку вызова.
Гудки кажутся непозволительно долгими. Каждый из них, как удар молотка по наковальне моих надежд. Я уже почти не верю, что он ответит. Может, он с ними? Может, он тоже на их стороне?
— Алло? — его голос хриплый, сонный. — Света? У тебя всё хорошо? Ты обычно не звонишь так поздно...
И меня прорывает. Слезы боли, которых не было там, у мамы, теперь текут ручьём, горячие, обжигающие. Он всегда считал меня своей любимой дочкой. Своей маленькой принцессой. Он носил меня на плечах, учил кататься на велосипеде, заступался перед мамой, когда я что-то чудила или портила. И он... он тоже смолчал.
— Пап…, — мой голос срывается на полуслове, превращаясь в сдавленный шепот. Боже, как же смешно. Такая взрослая и не могу принять тот факт, что меня предали.
— Света? Что случилось? — он сразу просыпается, в его голосе слышится тревога. — Говори, дочка. Ты плачешь?
— Пап, — я сглатываю ком в горле, пытаюсь взять себя в руки. — Расскажи мне правду. Всю. Пожалуйста.
На том конце провода все погружается в мертвую тишину. Такую густую, что кажется, будто связь прервалась.
— Света... о чём ты говоришь? — наконец выдавливает он, но в его голосе я слышу фальшь. Слышу страх.
— Пап, уже поздно молчать, — говорю я, и мой голос звучит удивительно твердо, несмотря на слезы. — Скажи мне как есть. Я всё равно уже знаю правду. Почти всё знаю.
Он снова замолкает. Слышно, как он закуривает. Знакомая, дурацкая привычка, от которой он так и не избавился, сколько бы мама его ни ругала.
— Откуда ты узнала? — наконец, спрашивает он, и его голос становится совсем другим. Более уставшим, постаревшим. — Твоя мать… это она тебе рассказала?
— Нет, — качаю я головой, хотя он этого не видит. — Стечение обстоятельств. Решила зайти к ней, сделать сюрприз. А она там не одна. С Юлей. Они... довольно мило беседовали. О Сергее. О том, что мне “надо понять и простить”. Ты же поэтому не пришёл на день рождения Миры? Поэтому сказал, что не сможешь? Потому что знал, что он приведет туда свою... свою дочь? И что моя сестра будет там, беременная от моего мужа?
Я слышу, как он резко вдыхает, и сигарета на том конце провода, видимо, тлеет уже без его участия.
— Боже... Светик…, — он выдыхает, и в этом выдохе слышится вся мировая скорбь. — Я... я не знал, как тебе сказать. Я хотел... тысячу раз начинал разговор, но... язык не поворачивался. Как я мог посмотреть тебе в глаза и сказать такое? Что твой муж... что твоя сестра... что твоя мать...
— Что моя мать знала и одобряла? — заканчиваю я за него. Голос снова начинает дрожать. — Что вы все... всё знали? И молчали? Все эти годы? Вы все вместе праздновали дни рождения того ребёнка? Ходили в парки? Обсуждали, как он растёт? А на меня смотрели и думали: “Бедная Светка, ничего не подозревает”? Или, наоборот, посмеивались над тем, что я ничего не знаю?
— Нет! — его голос звучит резко, почти сердито. — Нет, Света, я никогда так не думал! Для меня это был кошмар! Каждый день! Я не мог спать, не мог есть! Я смотрел на тебя и видел, как ты счастлива с ним, как веришь ему... и я не мог разрушить это! Я думал... я думал, может, оно само как-нибудь рассосется... Может, он одумается...
— Рассосется? — я хохочу, и смех переходит в рыдания. — Пап, у них второй ребенок скоро родится! Это не прыщ, чтобы рассасываться!
— Я знаю! — кричит он в ответ, и в его голосе слышится та же боль, что и во мне. — Я всё знаю! И я ненавижу его за это! Ненавижу её! Ненавижу…, — он замолкает, сдавленно кашляет. — Ненавижу себя за то, что не нашёл в себе сил тебе всё рассказать. Твоя мать... она сказала, что если я тебе расскажу, она... она никогда мне этого не простит, а я ее любил. Ты же знаешь, как я ее любил. Я готов был носить ее на руках.
— А меня? Меня ты видимо не любил, раз так поступил…
— Нет. Это не так. Просто…твоя мама сказала, что если я вмешаюсь, то в первую очередь я разрушу твою семью. Что разрушу ее окончательно. Что лучше молчать. Что пока ты ничего не знаешь, вы будете жить так, как и живете. А когда твой муж найдет подходящий момент, то он сам все расскажет. Тогда, когда будет уверен, что не причинит тебе боли.
— Какую семью ты хотел сохранить, пап? — спрашиваю я тихо. — Ту, что ты сам разрушил, уйдя от матери? Или мою, которой по факту уже и нет. Вы пытались своей ложью заполнить пересохший океан с помощью дырявого пластикового стаканчика. Ты это понимаешь?
— Понимаю, — тихо отвечает он.
— Тогда скажи мне, папа. Ты ушёл от мамы, потому что узнал? Потому что не смог с этим жить? Или хотел наказать ее таким образом? показать, что она не права.
Наступает долгая пауза. Слышно, как он затягивается, потом медленно выдыхает дым.
— Я не хотел ее наказывать. Я ушел, потому что не смог смириться, — признаётся он, и в этом столько усталости, столько горечи. — Я узнал случайно. Увидел их вместе. Не стал устраивать сцен. Просто... не смог больше с ней жить. Не смог прикасаться к ней, зная, что она покрывает это... что она их поддерживает. Мы поговорили с ней и решили разойтись, а тебе я сказал, что мы устали друг от друга. Чтобы не... чтобы не ранить тебя ещё сильнее. Я думал, что защищаю тебя.
Я закрываю глаза. Картина складывается. Полная, ужасающая картина предательства. Круговая порука. Все против меня. Все молчали. Все лгали. Ради “спокойствия”. Ради “сохранения семьи”.
— Ты не защитил меня, пап, — говорю я и понимаю, что мои слёзы уже высохли. Осталась только пустота. — Ты оставил меня одну в этом вранье. Ты позволил им всем меня обманывать. Я ходила по этому замку из лжи, пока ты их покрывал.
— Прости меня, дочка, — его голос срывается. — Я... я был слаб. Я не знал, как поступить правильно. Я боялся совсем потерять тебя.
— Вы уже потеряли меня, — говорю я тихо, но чётко. — Все. Сегодня. Навсегда.
Я вешаю трубку. Он пытается что-то сказать, перезванивает, но я отключаю звук. Кладу телефон на тумбочку. Поворачиваюсь на бок. Смотрю в стену.
Больше нет слёз. Нет ярости. Есть только тихая, ледяная решимость. Они все думали, что я сломаюсь. Что не выдержу. Что буду умолять, просить, плакать, но они ошиблись.
Последний нож воткнулся в мою спину. Глубже всех. От самого близкого человека.
Теперь можно вставать.
Дверь в мою комнату открывается с тихим скрипом. Я не оборачиваюсь, продолжая смотреть в одну точку на потолке, но по шагам понимаю, что это крадется Мира. Как когда-то в детстве, она шуршала, стараясь залезть к нам в кровать незамеченной. Мира несмело переступает порог. Дышит немного сбивчиво и часто.
— Мам? — её голос звучит шёпотом, полным неуверенности и жалости. — Ты же не спишь еще?
Я не отвечаю. Не могу. Все слова застряли где-то глубоко внутри, под грудой обломков того, что раньше было моей жизнью.
Она осторожно подходит к кровати, садится на край. Я чувствую, как матрас прогибается под её весом. Потом её рука невесомо, почти боязливо ложится на моё плечо.
— Мам, мне так жаль…, — начинает она, и её голос дрожит. — Я была дурой. Полной дурой. Я не понимала... Я не думала, что мои слова тебя так сильно ранят. Точнее, нет, не так. Я знала, что причиняю тебе боль, но что-то внутри меня словно твердило, что если я причиню тебе боль, то моя собственная боль уйдет. Что мне станет легче.
Она внезапно замолкает, будто ожидая ответа. Но я молчу. Все еще молчу, потому что внутри пусто и глухо. Её слова доносятся до меня как сквозь толстый слой ваты. Такие приглушённые, лишённые смысла.
— Он... папа... он мне всё рассказал. Про бабушку... про всех наших родственников. То, что все они знали. Он рассказал, когда я ушла за ним в тот день. Мы пришли в нашу вторую квартиру, которую так и не сдали. Мы там остановились на ночь, и он рассказал. И я думаю, что он все еще там. Сомневаюсь, что он пойдет жить к ней, — я слышу, как она громко сглатывает. Словно ком стоит в ее горле, и не позволяет говорить легко. Не позволяет словам литься тем же грязным потоком, которым она высказывала мне все свое недовольство в лицо. — Я сначала не могла поверить. Как они могли? Как они все могли так поступить? А потом поняла. Они просто омерзительны. Все. До единого.
Её пальцы сжимают мое плечо чуть сильнее.
— Прости меня, мам. Пожалуйста, прости. За то, что пригласила эту Юлю. За то, что была слепа. Я вела себя как последняя эгоистка. Я думала только о себе, о своих чувствах...
Она продолжает говорить, а я слушаю и не слышу. Во мне поднимается какая-то новая, странная сила. Холодная, безэмоциональная. Я знаю лишь одно: я должна встать. Во что бы то ни стало. Не для неё. Не для них. Для себя.
Я медленно сажусь, откинув одеяло. Мира вздрагивает, отнимает свою руку. Я смотрю на неё. Прямо в глаза. Её лицо заплаканное, глаза красные. Она выглядит по-детски беспомощной.
— Ты действительно дура, — говорю я, и мой голос звучит ровно, без злобы, просто как констатация факта. — Ты думаешь, это закончится тем, что папа будет просто приходить к тебе в гости? Ты думаешь, Юля, получив от меня развод, успокоится? Думаешь, на этом все ее "хочу" закроются одним днем и она сядет смирно на стульчик, сложит руки на коленочки, и будет молчать?
Мира смотрит на меня широко раскрыв глаза.
— Нет, — продолжаю я. — Она не успокоится. После нашего развода она, наоборот, оперится. Все так делают. Всегда. Потому что начинают чувствовать себя главными, важными. Они же разрушили семью, добились своего. Именно тогда они показывают свой настоящий характер. Свое истинное лицо. А тебе потом с её детьми, с ней, со своим отцом придётся всё делить. Всё. По закону. Ты понимаешь, что это значит?
Она молча качает головой.
— Я тебе уже говорила, но попробую объяснить более внятно. Это значит, — я говорю медленно, чётко, вбивая в ее бестолковую голову каждое слово, — что когда твоего отца не станет, а это случится рано или поздно, то ты будешь делить наследство. Квартиру. Дачу. Машины. Счета. Всё, что мы с ним заработали за время нашего брака. Ты будешь делить это с ней. С её детьми. Своими сводными братом и сестрой. И, поверь мне, она не остановится ни перед чем. Она пойдёт по головам. И твоя голова будет первой на её пути. Если твой отец по ее указке еще не пойдет и не перепишет все на них. Сам. Собственными ручками, оставив тебя без всего.
Мира бледнеет.
— Но... но это же всё папино! И твоё! — вырывается у неё.
— А теперь и её, — холодно парирую я. — Потому что она мать его детей. И по закону она имеет на всё это право. Так же, как и её дети. А ты... ты просто старшая дочь от первого брака. И если мы сейчас с твоим отцом не разведемся и не разделим все, что было нажито в браке, до того, как моя ненаглядная сестренка не обработает твоего папочку. То не только ты, но и я могу остаться без всего. Ты та, с кем можно не считаться и я надеюсь, что ты это уже поняла.
— Хочешь сказать, что в прошлый раз ты это сказала не только потому, что хотела меня напугать, ты хотела…
— Дура ты, Мира. Вроде взрослая, умная девочка, а ведёшь себя как капризный подросток, который не понимает, как устроен мир.
Она смотрит на меня, и по её лицу текут слёзы. Но теперь это не слёзы обиды или гнева. Это слёзы осознания. Страха.
— Мама…, — шепчет она. — Я не думала...
— Вот именно, — перебиваю я. — Не думала. А теперь придётся. Придется включить свою голову и подумать.
Я ложусь обратно, повернувшись к стене. Через некоторое время она ложится рядом, прижимается ко мне спиной, как в детстве, когда боялась грозы. Её тело тёплое, живое. Но я не чувствую его тепла. Между нами пролегает пропасть из лжи, предательства и горьких открытий.
Я лежу с открытыми глазами и понимаю: я всё ещё одна. Абсолютно одна. Даже её раскаяние, её объятия не могут заполнить ту ледяную пустоту, что образовалась внутри.
Продолжение следует. Все части внизу 👇
***
Если вам понравилась история, рекомендую почитать книгу, написанную в похожем стиле и жанре:
"Развод. Нам не по пути", Наталья Ван ❤️
Я читала до утра! Всех Ц.
***
Что почитать еще:
***
Все части:
Часть 1 | Часть 2 | Часть 3 | Часть 4 | Часть 5 | Часть 6 | Часть 7 | Часть 8 ️ | Часть 9 | Часть 10 ️| Часть 11 | Часть 12 | Часть 13
Часть 14 - продолжение