Все, конечно, помнят коктейль под названием «Кровавая Мэри», представляющий собой водку с томатным соком в несмешанном состоянии. Почему-то именно этот напиток вспомнился после свежего прочтения основной части романа Лермонтова, в которой Печорин влюбляет в себя молодую княжну (на этот раз русскую). Влюбляет для того, чтобы в момент её признания сказать следующее:
«Я вам скажу всю истину, – отвечал я княжне, – не буду оправдываться, ни объяснять своих поступков: я вас не люблю…»
Зачем он это делает? – вот в чём вопрос. И тут самое главное не забывать, что мы имеем дело с героем художественного произведения, то есть с вымышленным образом. Понятно, что он в чём-то совпадает со своим автором, вот только: в какой степени? Пожалуй, это тот главный вопрос, ответив на который, мы полностью уразумеем как само произведение, так и его автора. Вот и попробуем это сделать.
Начнём с ключевого монолога Печорина: «А ведь есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! Она как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет! Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы. Сам я больше неспособен безумствовать под влиянием страсти; честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в другом виде, ибо честолюбие есть не что иное как жажда власти, а первое мое удовольствие — подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха — не есть ли первый признак и величайшее торжество власти? Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, — не самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастие? Насыщенная гордость. Если б я почитал себя лучше, могущественнее всех на свете, я был бы счастлив; если б все меня любили, я в себе нашел бы бесконечные источники любви. Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности…»
Какие мысли и чувства вызывает этот фрагмент сегодня? Во-первых, непроходимую скуку в связи с банальностью подобного персонажа. Во-вторых, чувство отвращения.
Первое, конечно, списывается на время. Если сегодня это не иначе как непроходимая пошлость, то совсем по-другому воспринималось оно 200 лет назад. При этом такая фокусировка на негативе новым явлением была именно для русской литературы. В западной, в частности, французской были образцы и похлеще: тот же Вальмон из «Опасных связей», не говоря уж о патологических персонажах маркиза де Сада. Но для нас «демонический» образ Печорина стал настоящим откровением. Недаром «неистовый Виссарион» натурально кипятком писал (что и привело его к мыслям о «натуральной школе»).
На эту же тему - «Дневник обольстителя» знаменитого датского философа-экзистенциалиста Сёрена Кьеркегора. Написан он несколькими годами позже «Героя нашего времени», но дело не в этом. Здесь не только поразительное совпадение (хотя вряд ли Кьеркегор знал о существовании Лермонтова), но и блестящее психологическое объяснение нашего явления, поразительно точное попадание в саму суть вопроса!
«Героиню дневника, Корделию (имя можно поменять на какое угодно – О.К.), я, как уже сказал, знал лично; были ли еще жертвы этого соблазнителя, я точно не знаю, но это, пожалуй, можно заключить из дневника (как и из «дневника Печорина» – О.К.), в котором вообще так ярко обрисовывается личность автора. Духовная сторона, преобладающая в его натуре, не допускала его довольствоваться низменной ролью обыкновенного обольстителя: это было бы слишком грубо для его тонко развитой организации; нет, в этой игре он был настоящим виртуозом. Из дневника видно, что конечной целью его настойчивых желаний был иногда только поклон или улыбка, так как в них именно, по его мнению, была особая прелесть данного женского существа. Случалось таким образом, что он увлекал девушку, в сущности совсем не желая обладать ею в прямом смысле этого слова. В таких случаях он продолжал вести свою игру лишь до того момента, когда девушка была наконец готова принести ему в жертву все. Видя, что такой момент наступил, он круто обрывал отношения. Благодаря его блестящим дарованиям и почти демоническому умению вести свою игру, подобные победы давались ему очень легко, даже без малейшего шага к интимному сближению с его стороны: ни слова любви, ни признания, не говоря уже о клятвах и обещаниях. Тем не менее, победа была полная, и несчастная страдала тем более, что в своих воспоминаниях она не могла отыскать ни малейшей точки, на которую могла бы опереться».
Что интересно: обольститель Кьеркегора в решающий момент обрывал отношения по той же причине, что и дон Хуан Чапека – из-за физиологической несостоятельности. А вот касательно отвращения, которое лично у меня вызывает приведённый выше фрагмент из монолога Печорина, держу пари с любым лермонтоведом, что автор умышленно стремился вызвать это чувство. То есть перед нами не что иное как эпатаж.
(продолжение следует)
