Теперь, поговорим о тех, кто в результате всех этих пертурбаций перебрался в город, и, по словам Бушкова, «превратились в бездомных бродяг, пополнявших ряды городской «мастеровщины».
Для начала немного о ценах того времени. Дам слово одному надёжному свидетелю, имя которого я назову чуть позже:
- Черный хлеб стоил 2 копейки фунт (410 граммов), а белый — 5 копеек.
Сало шло по 22 копейки за фунт, яйцо — копейка за штуку. Хорошие сапоги стоили 6, от силы 7 рублей.
А сейчас продолжу именно с рассказа перебравшегося в город безземельного батрака, который и в родной деревне-то ничего своего не имел. Герой Советского Союза полковник КГБ Станислав Алексеевич Ваупшасов в своей книге «На тревожных перекрёстках» своё безрадостное детство описал так:
«Наша семья жила в доме, принадлежавшем помещику, имела корову, огород и мелкую живность. Мы не испытывали материальной нужды, хорошо питались, радушно принимали гостей и щедро их потчевали…
Наша семья находилась в самом низу общественной иерархии: безземельные крестьяне, да еще нерусские, инородцы, как именовались национальные меньшинства в царской России…
В годы учения нам, детям батраков, много пришлось потрудиться на помещичьих землях. Ведь учились мы только зимой, а летом выходили в поле и гнули спину почти наравне со взрослыми. Платили подросткам неплохо, да много ли радости в деньгах, когда безрадостной и унизительной была вся судьба батрака!»
Да… Не испытывать материальной нужды, хорошо питаться, радушно встречать гостей и получать неплохие деньги за работу на полях в каникулы… Не позавидуешь такому детству. Однако, продолжу.
От безрадостной и унизительной судьбы безземельного батрака-инородца Ваупшасов не мог не уехать в город, променяв своё горькое мыканье в деревне на прозябание бездомного городского мастерового:
«В 1914 году пятнадцатилетним пареньком уехал в Москву… Устроился землекопом. Работа изнурительная, хорошо еще, что у меня имелась привычка к физическому труду… Началась империалистическая война, пошли разные административные строгости, а я был беспаспортным, и меня могли в любой день выслать из города по этапу. Посоветовался с товарищами по работе: что делать? Они сказали, что надо дать взятку полицейскому чиновнику, и он оформит паспорт. Порекомендовали сходить в Лефортовскую часть к приставу… Я так и поступил: дал приставу 25 рублей».
Вытирая слёзы сочувствия, всё же отметим, что землекопы, как и батраки-инородцы, тоже вряд ли находились на самом верху общественной иерархии, но Ваупшасов очень быстро нашёл себе работу в артели арматурщиков, и у него на взятку нашлось 25 рублей. Сумма, которую не погнушался взять пристав Лефортовской части города Москвы. Но и после получения паспорта горести Станислава Алексеевича не закончились:
«…К тому времени я уже работал в артели арматурщиков. Железобетон в России появился совсем недавно, в 1912 году, и профессия арматурщика считалась привилегированной, зарабатывали они иногда по 30 рублей в неделю».
На этом, я думаю, можно ненадолго расстаться с полковником Ваупшасовым и перейти к тем, чья профессия не была новой и привилегированной в России. Вернёмся по времени чуть назад.
В 1910 году буревестник революции Максим Горький написал драму «Васса Железнова», обличающую пороки и язвы капиталистического общества. Порочное капиталистическое общество опубликовало пьесу в журналах, поставило её в театре и выплатило автору щедрый гонорар.
Главная героиня пьесы - Васса Железнова, хозяйка небольшой пароходной компании.
В одном из эпизодов она рассказывает дочери:
- Когда у нас в затоне забастовка была и пришли солдаты, так слесарь Везломцев и сказал подпоручику: «Вы, говорит, ваше благородие, сорок целковых получаете, а я зарабатываю семьдесят пять, могу догнать и до ста. Так как вы, говорит, служите богатым, а я богаче вас, так кричать на меня, богатого, вам будто не следует.
Если забастовка была в 1910 году, то в этом месте Горький и слесарь Везломцев оказались слегка не в теме. Годом раньше оклады офицерам значительно повысили, и в 1910 году подпоручик уже получал большое жалование - 70 рублей в месяц, почти догнав слесаря. А вот чтобы получать 100 рублей, он должен был либо стать слесарем, либо дослужиться до штабс-капитана. Но в любом случае слесарь получал больше подпоручиков и поручиков.
Возможно, так зарабатывали только высококвалифицированные слесари, так сказать – рабочая аристократия. Поэтому раскроем роман «Как закалялась сталь» и прочитаем, как Павка Корчагин размышлял о зарплате своего старшего брата:
- Вот Артем — слесарь первой руки, а получает сорок восемь рублей...
Сорок восемь рублей, конечно, меньше семидесяти пяти, но ведь и Артём в железнодорожном депо работал всего ничего, а до этого в деревне учился ремеслу у немца-кузнеца. Кто бы ему, новичку, сразу дал высший разряд и самую большую зарплату.
Тем не менее, едва устроившись на работу, он тут же объявляет Павке, что их мать работать больше не будет. Хватит! Наработалась!
Я поинтересовался биографией Николая Островского, его старшего брата Дмитрия, с которого он списывал Артема Корчагина, и матери Ольги Осиповны. Действительно, Дмитрий был не слесарем, а помощником слесаря. А Ольге Осиповне едва перевалило за сорок, и работала она не кондуктором в трамвае, а кухаркой в обеспеченной семье.
Поднимите руки те, кто в семнадцать-восемнадцать лет смог сказать своей сорокалетней матери, что она может больше не работать. Лично у меня это не получилось. В том же самом возрасте, как и Дмитрий Островский, я устроился на работу учеником токаря. Большая ли разница, подручный слесаря в железнодорожном депо или ученик токаря на медеплавильном заводе, но ни в ученичестве, ни получив разряд, я обеспечить себе и своей матери достойного существования не смог бы. Даже и не предлагал ей уволиться с работы.
Островский не описал подробно, как жили Корчагины, но упомянул, что они жили в доме с садом. И это была не хибара в трущобах, а вполне достойное жильё. Ближайшим соседом Корчагиных был адвокат Лещинский, человек не бедный.
Но более подробно о жизни молодых слесарей в дореволюционной России можно узнать не из романа, а от вполне реального исторического лица. Послушаем его рассказ:
- Я женился в 1914 году, двадцати лет от роду. Поскольку у меня была хорошая профессия — слесарь — я смог сразу же снять квартиру.
В ней были гостиная, кухня, спальня, столовая. Прошли годы после революции, и мне больно думать, что я, рабочий, жил при капитализме гораздо лучше, чем живут рабочие при Советской власти.
Вот мы свергли монархию, буржуазию, мы завоевали нашу свободу, а люди живут хуже, чем прежде.
Как слесарь в Донбассе до революции я зарабатывал 40—45 рублей в месяц. Черный хлеб стоил 2 копейки фунт (410 граммов), а белый — 5 копеек.
Сало шло по 22 копейки за фунт, яйцо — копейка за штуку. Хорошие сапоги стоили 6, от силы 7 рублей.
А после революции заработки понизились, и даже очень, цены же — сильно поднялись...
Узнали рассказчика по голосу? Правильно. Это Никита Сергеевич Хрущев. Видимо, и он по хрусту французской булки ностальгировал. О своей дореволюционной жизни он рассказал в присутствии множества свидетелей во время визита в США, на ланче в его честь, устроенном 19 сентября 1959 киностудией «ХХ век-Фокс».
Обратим внимание, что Хрущев говорит, что, свергнув царя-кровопийцу и буржуев-эксплуататоров, хуже стали жить рабочие люди вообще, а не одни только двадцатилетние слесари. А ведь он в молодости видел жизнь всего шахтёрского юга России, и ему было с чем сравнивать..
В своих мемуарах Никита Сергеевич описал это гораздо короче. Он просто сообщил читателям, что после революции, став первым секретарём Московского горкома ВКП(б), обеспечен был хуже, чем в молодости, когда был слесарем.
И как же в таком случае в счастливые свободные годы при Советской власти стали жить те, кто не стали первыми секретарями столичного горкома коммунистической партии? Это тоже не секрет. Когда я учился в школе, нам задавали учить наизусть стихотворение Владимира Маяковского о строителях Кузнецкого металлургического комбината, где он описал их жизнь:
«По небу тучи бегают,
Дождями сумрак сжат.
Под старою телегою
Рабочие лежат…
Сидят в грязи рабочие,
Сидят лучину жгут…
Сидят во тьме рабочие
Подмокший хлеб жуют…»
Словом: всё замечательно, всё прекрасно, здесь будет город-сад.
Правда, сам сочинитель не поехал на эту стройку даже в творческую командировку. Понимал, должно быть, что сидя в грязи под мокрою телегою, съев горбушку подмокшего хлеба, он при свете лучины может и не придумать такого жизнеутверждающего стихотворения. И тогда не за что будет старшеклассникам будущего пятерки получать на уроках литературы.
А вот как эту же стройку описывал Илья Эренбург:
«На стройке было двести двадцать тысяч человек. День и ночь рабочие строили бараки, но бараков не хватало. Семья спала на одной койке. Люди чесались, обнимались и плодились в темноте. Они развешивали вокруг коек трухлявое зловонное тряпье, пытаясь оградить свои ночи от чужих глаз, и бараки казались одним громадным табором. – Те, что не попадали в бараки, рыли землянки. Человек приходил на стройку, и тотчас же, как зверь, он начинал рыть нору. Он спешил – перед ним была лютая сибирская зима, и он знал, что против этой зимы бессильны и овчина, и вера. Земля покрылась волдырями: это были сотни землянок».
Про 220 тысяч возможно Эренбург слегка загнул. Главный инженер компании «Фрейн» (по проекту которой строился КМК) мистер Эвергард рассказывал, что на стройке работало только около 50 тысяч человек.
Что же касается жилья, то всё описанное Эренбургом совпадает с воспоминаниями секретаря райкома Кузнецкстроя Андрея Кулакова:
«Бараки мы застали в таком состоянии: сделаны из сырого леса, засыпаны навозом. В дождь сверху капает пронавоженная вода. Окна не вставлены. Сырость. Матрацев нет. Уборщиц нет. Зимовать в таких помещениях и в таких условиях было невозможно. Вновь отстроенные бараки занимались неорганизованно: кто первый захватил место, тот и живёт…»
Откуда взялось такое количество энтузиастов? И почему они в необжитое место ехали семьями, не оставив жен и ребятишек дома до лучших времён? И это - не тайна за семью печатями. Негде было оставлять. Это были те недобитые классовые враги, которых раскулачивание и коллективизация оставили не только без земли и скотины, но и без крыши над головой. А ещё это были сознательные колхозники и единоличники, которых обязательные хлебозаготовки оставили с пустыми амбарами и карманами. Отсюда и повальный энтузиазм: здесь хотя бы землянки рыть разрешали в свободное от работы время и карточки на хлеб выдавали.
Но вздохнув сочувственно, всё же вспомним, что совсем недавно эти же люди увлечённо делили помещичью землю, скот, инвентарь, посуду, зеркала, картины, книги…То, что не могли поделить, жгли по принципу «Так не достанься же ты никому!» А ведь Господь всех предупреждал: «Не желай осла ближнего своего».
По-хорошему предупреждал!
Детишек только жалко, померших от болезней на великих стройках социализма из-за дури отцов.
P.S.
Я по-прежнему не утверждаю, что при царе было лучше. Это ведь - дело вкуса. Кому-то больше нравятся трёхкомнатные квартиры и сало по 22 копейки за фунт, а другие в восторге от бараков без окон и подмокшего хлеба по карточкам.
Волкодав
Ну и, конечно же, рассказывая о реформах Петра Аркадьевича Столыпина, Бушков не смог удержаться и рассказал о его методах борьбы с терроризмом. Это именно тот случай, когда с языка просится поговорка: «Промолчи! За умного сойдёшь!»
(продолжение следует)
Предисловие - Правдивый портрет эпохи
