Ходил в советские времена такой анекдот:
Что такое порнография по-немецки? Это, когда в Восточном Берлине собирается компания мужиков, и они по телевизору смотрят фильмы для взрослых, транслируемые из Берлина Западного.
Что такое порнография по-польски? Это, когда в Варшаве собирается компания мужиков, и один из них, побывавший в ГДР, рассказывает, как немцы смотрят по телевизору фильмы для взрослых.
Что такое порнография по-советски? Это когда в Москве собирается компания мужиков, и один из них рассказывает, что лично знаком с поляком, который однажды в компании друзей слышал от своего приятеля, как восточные немцы смотрят по телевизору фильмы для взрослых из ФРГ.
Рассказ Бушкова о Столыпине и его реформах меня прямо-таки заставил вспомнить этот, казалось бы, уже забытый анекдот, причём именно третью его часть. О столыпинских реформах Александр Александрович не знает ничего, кроме самой фамилии реформатора, слова «община» и всего того бреда, которым были наполнены соответствующие главы советских учебников по истории.
Сейчас самый распространенный способ написания научных трудов по истории заключается в том, что историк обкладывает себя книгами, написанными на эту же тему до него, и начинает переписывать по абзацу из каждой. Результаты выдаются за некое откровение, после долгих раздумий озарившее разум исследователя. Именно по этой технологии действовал, видимо, и автор «Красного монарха».
Бушков сообщил в предисловии, что его книга написана: «…чтобы на основании строгих фактов, сплошь и рядом укрытых в малотиражных, а то и в напрочь забытых изданиях, развеять устоявшиеся мифы». А в действительности он переписал в этой главе то, что об этом написал условный Вася, слышавший от условного Пети про содержание брошюры условного Серёжи. Да ещё автор «Красного монарха» снабдил эту мешанину своими личными комментариями, что сделало главу про Столыпина максимально глупой.
Начну, как обычно, процитировав мэтра, и заранее извиняюсь за длинную цитату:
«Столыпин намеревался разрушить крестьянскую общину, своеобразный дореволюционный «колхоз». Дело в том, что при царе частной собственности на землю у крестьян не было. Земля принадлежала всей общине, «миру», как тогда говорили. Ее ежегодно делили и перераспределяли общим собранием – по количеству едоков и другим параметрам. Поэтому «своей» земли ни у кого быть не могло: в этом году ты обрабатываешь один участок, а в следующем, очень может быть, произойдет передел, и тебе достанется совершенно другой. По плану Столыпина, всякий крестьянин мог выйти из общины, забрав свой земельный пай, становившийся уже его частной собственностью, и вести хозяйство, ни на кого не оглядываясь и никому не подчиняясь, кроме «законов рынка», которые-де сами все расставят на свои места…
Другими словами, это была попытка «ввести» капитализм. И она провалилась, как проваливаются любые попытки «ввести» что-то искусственным способом.
…На бумаге (и, может быть, в мечтаниях Столыпина) все выглядело гладко и красиво: крестьяне забирают свои участки и понемногу становятся американскими фермерами. Те, у кого не хватает на это денег, берут взаймы в банке. Кроме того, правительство организует переселение крестьян в Сибирь, где им опять-таки дадут ссуды и земли. Годик-другой, и Россия превратится в страну сытых, довольных и оборотистых фермеров…
В реальности, все оказалось, как водится, и сложнее, и унылее, и разорительнее.
Невозможно переломить смаху складывавшиеся веками отношения».
Столыпин самонадеянно полагал, что ему удастся одним махом разрушить то, что складывалось столетиями – уклад жизни десятков миллионов людей… Конечно же, такие «большие скачки» обречены на провал!
Оттого хотя бы, что крестьянские хозяйства в России на треть были безлошадными, а другая треть располагала одной-единственной лошадью. Ни у каких банков и правительств не хватило бы денег, чтобы поддержать миллионы «фермеров».
Крестьяне в массе своей не хотели ни переселяться к черту на кулички, ни выделяться из общины, подвергая себя всем рискам «свободного плавания».
Общину Бушков описывает правильно, она была воплощением доведенных до абсурда деревенских представлений о справедливости. Представьте себе коллективный сад, где садоводу принадлежат домик и инвентарь. А участок, на котором он выращивает пионы и прочую петрушку, мало того, что через какой-то промежуток времени перейдёт к другому садоводу, так ещё и разбросан по всему товариществу словно ураганом: огуречная теплица на одной улице, помидорная – на другой, а морковная грядка – возле насосной. Есть ли стимул хоть как-то напрягаться, благоустраивая участок и улучшая почву? Теоретически, после очередного передела ты можешь выкупить свой надел в собственность, но только, если общее собрание тебе это позволит. А оно, скорее всего, не позволит, потому что нечего, понимаешь, умничать и выделяться из коллектива.
При таком способе хозяйствования удивительно не то, что треть крестьян лошадей не имели, а вызывает изумление, что у двух третей они всё же были. Большой ли урожай может дать участок с истощённой почвой, на котором - к тому же - в засушливый год земля трескается от отсутствия искусственного полива, а в дождливый – стоит вода, потому что никто не стал копать дренажных канав.
Общину Бушков описал верно, а всё остальное - полная чушь. Столыпин никогда, ни в какие сроки, короткие или длинные, не намеревался разрушить крестьянскую общину.
Никогда не намеревался разрушить!!!
И об этом имеется масса документальных доказательств. Поэтому удивительно, что увлекшись поиском «строгих фактов, сплошь и рядом укрытых в малотиражных, а то и в напрочь забытых изданиях» Сан Саныч совершенно не поинтересовался тем, что лежит на поверхности: нормативными актами той эпохи, стенограммами выступлений премьер-министра в Государственной Думе, данными статистических отчётов. Он полностью всё это проигнорировал.
Смысл реформы и её ход Столыпин объяснял неоднократно, выступая перед депутатами Государственной Думы. Читать стенограммы его выступлений – одно удовольствие. Непробиваемая логика, абсолютное уважение к мнениям оппонентов, образность сравнений и безусловная опора не на политические лозунги, а на статистику и здравый смысл, как на доказательства правоты.
Старт тому, что сейчас называется «столыпинские реформы» положил указ от 9 ноября 1906 года с очень унылым названием: «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающихся крестьянского землевладения и землепользования».
Суть указа можно выразить всего в двух пунктах:
- Пункт 1: если кто-то хочет выйти из общины и укрепить свою надельную землю в личную собственность, ему никто не вправе препятствовать.
- Пункт 2: если кто-то не хочет этого делать, его никто не вправе заставить.
Всё остальное было только техническим разъяснением деталей. Этот указ можно читать слева направо, можно – справа налево, можно - сверху вниз, а можно – снизу вверх, результат будет один. Не удастся найти в нём хоть какое-то указание, хоть намёк, хоть тень намёка на необходимость разрушить общину, да ещё и сделать это в некий срок – к концу года, к концу десятилетия, к концу века...
«Крестьяне в массе своей не хотели ни переселяться к черту на кулички, ни выделяться из общины…»
А когда и в какой стране люди, особенно крестьяне, сразу в массе своей добровольно соглашались на какие-либо перемены, будь это даже перемены к лучшему?! Сразу сельский житель согласится стырить доски с соседней лесопилки, если узнает, что сторож спит пьяный. Но не согласится изменить хоть на миллиметр привычный уклад жизни. Даже великий Генри Форд из-за этого смеялся над американскими фермерами в своей книге «Моя жизнь, мои достижения».
Мой сосед по огороду несколько лет запрещал своему сыну перекапывать огород под картошку не обычной штыковой лопатой, а лопатой-рыхлителем, «чудо-лопатой», как их прозвали садоводы и огородники. Правда сын быстро нашёл выход: он просто дожидался, когда его отец уйдёт на работу, обрабатывал участок чудо-лопатой, а затем прятал её, и его мать была соучастницей этого гнусного попрания заветов предков.
Но про соседа просто к слову пришлось. А консерватизм крестьянского мышления Столыпин в своих планах учитывал.
Почему правительство не пошло на отчуждение помещичьей земли, почему не захотело отнять у всех штаны и поделить их поровну (простите великодушно, я оговорился, имея в виду конечно не штаны, а десятины), Столыпин разъяснял неоднократно и разъяснял так, что это становилось понятно даже «особо одарённым». Да что там «особо одарённым»... Даже многим депутатам Государственной Думы стало понятно, и царский указ 9 ноября 1906 года был ими утверждён в качестве закона.
В нежелании пойти на отчуждение было несколько причин, из которых трудно вычислить одну главную. Они все были главными. И революционность этой меры, как довод против неё, правительством не рассматривался вообще.
Главным было то, что при простом перераспределении земли Россия в итоге не получила бы ни одним колоском больше, но при этом первыми под раздел попали бы именно крупные, товарные хозяйства с высокой производительностью труда. То есть неизбежно зерна стало бы намного меньше. Так и произошло, и после принятия Декрета о земле зерна стало меньше.
Главным было то, что, начав принудительно отчуждать землю - неважно, с выкупом или без него, - остановиться бы уже не получилось. Так и произошло, и землю сначала отняли у помещиков и крупных кулаков, потом просто у кулаков и подкулачников (была и такая категория), а затем у всех остальных крестьян, загнав их в колхозы.
Главным было то, что в России в эти годы был огромный прирост населения, и простой передел земли не перекрывал даже этого естественного прироста. Наделы неизбежно должны были начать дробиться, становиться всё меньше и меньше. Так и произошло, и в романе Николая Островского «Как закалялась сталь» землемер рассказывает Павлу Корчагину, военкому батальона Всевобуча, что крестьянские участки постоянно дробятся, и скоро полей не будет совсем, останутся только межи между наделами.
Всё сбылось, о чём говорил Пётр Аркадьевич, всё - против чего он предостерегал. Спустя 8 лет и 2 месяца сам Великий Преобразователь Природы в своём выступлении косвенно признал абсолютную точность предвидений Столыпина.
Почему-то все его «ниспровергатели» и «разоблачители», словно запускаемые вновь и вновь граммофонные пластинки, твердят только о хуторах и переселенцах. А главным было укрепление земли в личную собственность, которое могло осуществляться разными способами. И путём простого выхода из общины с закреплением в собственности всех причитающихся участков земли, и путём «отруба», т.е. выходом из общины с выделением всех участков земли хозяина в один, и путем переселения на хутор или в Сибирь. А кто-то просто продавал свой надел и становился батраком в крупном хозяйстве или перебирался в город, где с развитием промышленности стало не хватать рабочих рук.
15 марта 1910 года Столыпин в Государственной Думе так рассказывал депутатам о ходе реформы:
- За три года… до 1 февраля 1910 г. заявило желание укрепить свои участки в личную собственность более 1 миллиона 700 тысяч домохозяев, то есть… около 17% всех общинников-домохозяев; окончательно укрепили участки в личную собственность 1 175 000 домохозяев, то есть более 11% с 8 780 160 десятинами земли, и это кроме целых сельских обществ, в которых к подворному владению перешли еще 193 447 домохозяев, владеющих 1 885 814 десятинами.
Глядя на эти числа уже нельзя сказать, что в массе своей крестьяне не хотели выделяться, они просто выжидали и смотрели, что получится у более решительных.
А далее Столыпин проговорился и о сроках проведения реформы:
-Таким образом, при такой же успешной работе, еще через 6–7 таких же периодов, таких же трехлетий, общины в России – там, где она уже отжила свой век – почти уже не будет. Поэтому правительство, веря в жизненность законов 9 ноября 1906 года, не стремилось и не стремится вводить в закон каких-либо признаков принуждения.
Лет двадцать, а не «годик-другой», как неизвестно в каких «малотиражных, а то и в напрочь забытых изданиях» вычитал Бушков. И не разрушены будут крестьянские общины, а сами почти исчезнут там, где они уже отжили свой век.
Почему-то принято считать, что после убийства Столыпина ход реформы из-за её нежизнеспособности пошёл на убыль. И опять статистика свидетельствует об обратном.
По данным Главного управления земледелия и землеустройства Российской Империи (то самое учреждение, из которого Николай II повелел выставить юриста по образовании Кутлера, предлагавшего за огромный выкуп продать крестьянам по 0,20 десятин земли) объём землеустроительных работ по разграничению земель, количество земли, закрепляемой в собственность крестьян, количество земли, продаваемой крестьянам через Крестьянский банк, объём кредитов крестьянам стабильно росли вплоть до начала Первой мировой войны и не прекратились во время неё.
Буквально по всем стадиям землеустройства средние показатели 1912-1913 годов превосходят - и весьма значительно - аналогичные показатели 1907-1911. Так, в 1907-1911 годах в среднем ежегодно подавалось 658 тысяч ходатайств об изменении условий землепользования, а в 1912-1913 - 1166 тысяч. За 1907-1911 годах в среднем за год по России хотели выделиться 76 798 домохозяев в год, а в 1912-1913 – 160 952, т.е. в 2, 9 раза больше. Именно перед войной крестьянская реформа стала давать отдачу, и крестьяне это заметили.
Давали ли хоть какой-то положительный эффект столыпинские нововведения стране и народу? Это - смотря как и с чем сравнивать.
Начитавшись в комментариях всяких обвинений очень умных и не очень, я упоительным российским вечером, похрустывая французской булкой под вальсы Шуберта, вспомнил, что числа всегда описывают мир гораздо лучше слов, и решил проверить одно своё предположение. В результате получилась следующая таблица:
Числа эти не бесспорные, т.к. в разных справочниках они расходятся. Но расходятся не на десятки миллионов тонн, а на сотни тысяч и общей картины не изменяют.
Хруст французской булки стимулирует работу головного мозга, и я вдруг вспомнил, что я хоть и плохенький, но юрист. И вспомнил, что в царской России были налоги (самые низкие в Европе), но никогда не было обязательного плана хлебозаготовок, как не было и государственной монополии внешней торговли. Поэтому Николай II и его министры могли хоть целыми днями, словно заклинания, твердить:
- Не доедим, но вывезем, не доедим, но вывезем, не доедим, но вывезем…
Сколько не доесть, а сколько вывезти – решали не они. Лишь ничтожная доля дореволюционного хлебного экспорта не являлась следствием свободного выбора владельцев зерна – продать его или оставить себе.
А в Советском Союзе, кроме налогов, были и обязательные хлебозаготовки, и государственная монополия внешней торговли. Отсюда следует, что ни один килограмм советского хлебного экспорта не был результатом свободного выбора крестьянина, который этот хлеб растил. Вопросы хлебных заготовок и внешней торговли решали только члены Политбюро и лично тов. Сталин.
Поэтому в результате царского «голодного» экспорта в стране оставалось для внутреннего потребления хлеба больше, чем во времена сытого советского. В лучшем случае, в 1930 году, в СССР хлеба осталось меньше всего-то на 2,82 миллиона тонн. Во все остальные годы разница была больше.
Но это отставание комментировать должен не я, а сам Иосиф Виссарионович Сталин. В беседе со студентами Института красной профессуры 28 мая 1928 года, когда начался кризис хлебозаготовок, он сказал следующее:
«Основа наших хлебных затруднений состоит в том, что рост производства товарного хлеба идет у нас медленней, чем рост требований на хлеб.
Растет промышленность. Растет количество рабочих. Растут города. Растут, наконец, районы производства технического сырья (хлопок, лен, свекла и т. д.), предъявляющие спрос на товарный хлеб. Все это ведет к быстрому росту спроса на хлеб, на товарный хлеб. А производство товарного хлеба растет убийственно медленным темпом.
В самом деле, разве это не факт, что мы уже достигли довоенных норм посевных площадей? Да, факт. Разве это не факт, что валовая продукция хлеба уже в прошлом году равнялась довоенной норме производства, т. е. доходила до 5 млрд. пудов хлеба? Да, факт. Чем объяснить в таком случае, что, несмотря на эти обстоятельства, мы производим товарного хлеба вдвое меньше, а вывозим за границу хлеба раз в двадцать меньше, чем в довоенное время?
Объясняется это, прежде всего и главным образом, изменением строения нашего сельского хозяйства в результате Октябрьской революции, переходом от крупного помещичьего и крупного кулацкого хозяйства, дававшего наибольшее количество товарного хлеба, к мелкому и среднему крестьянскому хозяйству, дающему наименьшее количество товарного хлеба. Уже одно то, что до войны мы имели 15-16 млн. индивидуальных крестьянских хозяйств, а теперь мы имеем 24-25 млн. крестьянских хозяйств, - уже одно это говорит о том, что основной базой нашего сельского хозяйства является теперь мелкое крестьянское хозяйство, дающее минимум товарного хлеба».
Читая эту речь, хочется вслед за Чебурашкой сказать:
- Мы строили, строили и, наконец, построили…
Вот уж, воистину, великое завоевание Советской власти - попутать берега. Нормальные-то люди революции устраивают, чтобы не было бедных, а у нас – чтобы богатых не стало совсем, а небогатых стало больше.
«Было15-16 млн. индивидуальных крестьянских хозяйств, а теперь мы имеем 24-25 млн.» - сказал тов. Сталин красным профессорам.
В результате революции подавляющее большинство населения страны, если не опустилось, то вплотную приблизилось к временам натурального хозяйства, когда самого себя прокормить – уже праздник. Потребность в товарном хлебе выросла, а его производится вдвое меньше, чем в царской России. Стране нужна валюта для индустриализации, а вывозится хлеба за границу раз в двадцать меньше.
Гражданская война прокатилась огненным смерчем по всей территории страны от Белоруссии до Дальнего Востока, оставив страну практически без инфраструктуры и лошадей. Но в результате НЭПа за десять послевоенных лет площади посевов полностью восстановлены, и пора прекратить списывать все неурядицы на войну.
Это не я сказал, это - Сталин. К Генеральному секретарю все претензии за такие его откровения.
А ещё в этой же беседе Сталин приводил такие статистические сведения о производстве товарного хлеба в царской России (он называл это время довоенным):
Помещики его произвели 261,6 млн. пудов, кулаки – 650,0 млн. пудов, середняки и бедняки – 369 млн. пудов.
И это, если верить Вождю (а с чего бы ему не верить), означает, что в 1913 году середняки с бедняками производили зерна для рынка на 107,4 млн. тонн больше, чем помещики, или 28,8% от всего товарного хлеба. Почти треть.
Это я пишу, возвращаясь к главе Некрестьяне и Бушкову А.А., который вещал, что до революции наши крестьяне-единоличники хлебом Европу не подкармливали, потому что, дескать, хуторян-фермеров в России не было. А кулаки, которые, не выселяясь на хутора, произвели больше половины товарного зерна, чем ему не фермеры? Это они и крестьяне-середняки выращивали большую часть товарного хлеба. А вот о каких-то таинственных российских латифундистах, про которых Сан Саныч написал, Сталин в своём выступлении почему-то даже не упомянул. Так что ничего я сам не выдумал. Я лишь вслед за Сталиным повторил сказанную им хрень (простите мне мой великорусский).
И положение на хлебном фронте, о котором 28 мая 1928 года рассказал Вождь, было лишь началом, а во время первых пятилеток по мере роста наших достижений всё становилось ещё хуже, о чём я расскажу в одной из следующих глав.
Полностью речь Иосифа Виссарионовича можно прочитать в Интернете. Достаточно лишь набрать её название «На хлебном фронте».
И прошу вас, уважаемые господа и дорогие товарищи читатели, если уж вы считаете дореволюционный экспорт зерна «голодным», то послереволюционный давайте называть хотя бы «диетическим». Вроде как Николай II вывозил хлеб, чтобы своей балеринке брюликов накупить, а народ пусть голодает, ну а Политбюро ЦК ВКП(б) – это совсем другое дело. Это же исключительно на пользу самим трудящимся. Чтобы лишних килограммов не набирали.
За Урал
Теперь о переселении.
Бушков утверждает, что «Крестьяне в массе своей не хотели… переселяться к черту на кулички».
(продолжение следует)
Предыдущие публикации этой серии:
