Предыдущие публикации цикла "Размышленiя у параднаго... портрета":
"КАБАЦКИЙ ЛИТЕРАТОР". Часть первая
"КАБАЦКИЙ ЛИТЕРАТОР". Часть вторая
"КАБАЦКИЙ ЛИТЕРАТОР". Часть третья
"ЧЕЛОВЕК, ПРИДУМАВШИЙ СЕБЯ САМ". Часть первая
"ЧЕЛОВЕК, ПРИДУМАВШИЙ СЕБЯ САМ". Часть вторая
"СКАЖИ: УЖЕЛЬ ТЫ ЗНАЕШЬ ГОРЕ?" ПОЭТ-СТРАДАЛЕЦ ИВАН КОЗЛОВ
"РОССИЯ, ЭТО, БРАТ, МАТЬ НАША"
Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Этим июнем мы нарочно прервём только раскрутившийся было цикл о русском театре 200 лет назад - с тем, чтобы вернуться к очередной нашей "заброшке" - портретам. Помнится, мне уже задавали как-то вопрос - отчего они так редки на канале? Дело тут даже не в трудозатратности каждой публикации... Мой герой должен сам явиться ко мне... явиться - и, укоризненно глядя с портрета, безмолвно предъявить своё безусловное право в нашу галерею. Тем более, что сегодняшний персонаж мало того, что москвич (категория для меня не обсуждаемая, люблю их практически всех!), так ещё из тех самых старых чудаков-москвичей, что создали неповторимый культурный фон Российской Империи, любезно одолженный ими почти бесплодной в этом смысле столице. И уж последний, но самый, пожалуй, убийственный довод: быть родным дядею "нашего всего" - это наивесомейший аргумент, по сути - бессрочный мандат на право навсегда остаться в отечественной истории... если не творческим наследием своим, то уж точно хотя бы фактом своего присутствия в ней. Согласимся - есть такие персонажи, которые хоть и имели счастие обитать поблизости от фигур ярких, личностей - демиургов (неважно тут даже - с каким знаком... как говорят нумерологи - "по плюсу" или "по минусу"), но словно не жили тогда, а так... наследили... по-мелкому. Наш Василий Львович - не таков! Этот - жил на всю катушку, обладая редким даром: его любили, или терпели, посмеиваясь над чудачествами и забавными свойствами натуры, почти все! Сегодня мы обратимся к его современникам - пусть сами рисуют крупными мазками его портрет, а мы просто... не станем им мешать, лишь изредка комментируя набросанное и, пожалуй, даже не указывая большею частью первоисточники! Читатели РУССКАГО РЕЗОНЕРА, как я имел возможность неоднократно убедиться, - люди куда начитаннее вашего покорного, они и сами, уверен, распознают авторов. Итак...
Сибарит, франт, светский человек, он имел великое достоинство приучать уши щеголих, княгинь и графинь к звукам отечественной лиры. Стихи его не были гениальны, зато благозвучны. Только под конец удалось ему написать небольшую сатиру «Опасный сосед», которая изумила, поразила его насмешников и заставила самых строгих, серьезных людей улыбаться соблазнительным сценам. Напечатать такого рода стихов не было возможно; но тысячи их рукописных копий, кажется, еще доселе сохранились...
"Любезнейший наш друг, о ты, Василий Львович!
Буянов в старину, а нынешний Храбров,
Меж проповедников Парнаса — Прокопович!
Пленительный толмач и граций, и скотов"
- "Благодарю тебя, любезнейший Александр Иванович, за твое письмо и за чувства, в нем выраженные. Дружба твоя мне драгоценна и надеюсь всегда ее заслуживать. Благодарю и за присылку похвальной речи, которую не могу похвалить. В ней заметно сильное желание быть острым и весьма слабый успех. Василий Львович разумеется, читая ее, бил себя по..., тер руки, хохотал, орошал всех росою уст своих и в душе повторил клятву и присягу боготворить Дашкова и дивиться каждому слову его..."
Не на радость приехал я в Москву. Я приехал быть свидетелем кончины бедного Василия Львовича. Он умер сегодня в два часа с чем-то, в то самое время, как читали ему молитвы и соборовали его маслом. Со вчерашнего дня он был уже очень плох. Я приехал к нему сегодня часов в одиннадцать. Он имел уже смертную хрипоту, лицо было бесстрадательно и бесчувственно, но он был еще в памяти и узнал меня, но равнодушно. На вопрос Анны Николаевны: рад ли он меня видеть, отвечал он слабо, но довольно внятно: очень рад. Едва ли это были не последние слова его. За час до смерти протянул он мне руку свою, уже холодную, но в лице не было ни малейшего выражения. Вообще смерть его была очень тиха
- "Бедный Дядя Василий! знаешь ли его последние слова? приезжаю к нему, нахожу его в забытьи, очнувшись, он узнал меня, погоревал потом, помолчав: как скучны статьи Катенина! и более ни слова. Каково? вот что значит умереть честным воином (sic), на щите..."
Уже по приведённым небольшим отрывкам можно с уверенностью сделать вывод: этот человек был явно более чем оригинален, и сама близость его к семье Пушкиных уже априори не могла не оказать на любознательного, впитывающего всё вокруг подобно губке ребёнка самого, пожалуй, решающего влияния на формирование его личности. Вездесущий, шумный, яркий, порою комичный, Василий Львович был в допожарной Москве фигурою непременной, этакий "Иван Иванович Радио", без которого любой обед или собрание точно будет уж не то - даже несмотря на фантастическую концентрацию в Белокаменной того времени прочих оригиналов, библиофилов, эрудитов и философов-вольтерьянцев. А уж после двухлетнего его заграничного вояжа, из которого Василий Львович помимо бесконечных, непрерывно перемежаемых bons mots, на которые он точно был великий мастер, рассказов привез и целую библиотеку, усердно прочитанную от корки до корки маленьким Сашкою, Пушкин-дядя сделался на Москве весьма популярен.
Давайте немного искусственно раскрасим портрет Василья Львовича посредством... художественного вымысла работы безусловного гения пера и великого знатока Эпохи Ю.Н.Тынянова, великолепнейшее превосходство которого в способности живописать пушкинское Время мог оспорить разве что Гершензон.
- "... Василий Львович, быстрый в движениях, всегда готовый к разговору и веселости — эфемер, — явился на этот раз во всем великолепии: прическа а-ля Дюрок и, несмотря на суровое время, довольно толстое жабо. Впрочем, это свое жабо он скрывал под плащом. Кстати, плащ скрывал и фигуру — Василий Львович очень знал, что он кособрюх и тонконог... "
- "... Распространился слух, что Василий Львович в самом деле сожительствует с некоей горничной Анкой. Даже толстяк Сонцев однажды вечером, сидя в семейном кругу, рядом с сестрицей Аннет, когда речь зашла о Василье Львовиче, зажмурился, колыхнул животом и сказал, что у Василья Львовича всегда была эта народная русская фибра, жилка, Василий Львович, мол, всегда любил эту известную женскую простоту... Василью Львовичу приходилось раз по пяти на день клясться своим приятелям, что он нимало не виноват, но приятели, льстя его самолюбию, называли его селадоном, фоблазом и усмехались. Василий Львович с ужасом почувствовал, что его прежняя приятная репутация стихотворца, человека самого по себе, и не без веса, колеблется. Его вдруг стали тютоировать — говорить ему ты, попросту тыкать — люди, с которыми он вовсе не был короток. Слава петербургского бригана с галеры была очень приятна в Москве, когда относилась к прошлому, так сказать, окружала его издалека. Нынче же она была вовсе неуместна: Василью Львовичу иногда уже мерещился камергерский ключ; он не хотел званья какого-то фоблаза и, наконец, в самом деле, по его словам, был не так уж виноват. Во всем виноваты были несчастные обстоятельства..."
- "... Василий Львович приехал с тысячью парижских вещичек, в сапогах a la Souvorov, с платочками, надушенными какими-то воздушными духами, с острым коком, напомаженный и совершенно рассеянный. Он стал еще более косить, не узнавал старых приятелей и много смеялся. Все им интересовались... Бонапарт чрезвычайно его занимал. Он должен был подробно описать его наружность. Никто не хотел верить, что Бонапарт так мал ростом. Василий Львович приседал и подносил ладонь ко лбу, козырьком, чтоб показать рост консула. Потом с законным самодовольством он давал нюхать женщинам свою голову. Подобно Бонапарту, он учился в Париже у Тальма декламации и в благородной античной простоте, полуобернувшись, декламировал всем, кто желал его выслушать, Расина. Косое брюхо несколько мешало ему..."
Не знаю как вам, любезнейший читатель, а как по мне - более ничего, пожалуй, и не надобно было бы, портрет вполне готов. Но мы, конечно, так поступать не станем, и продолжим... с тем, хотя бы, чтобы более уж никаких вопросов о Василье Львовиче не осталось даже у имеющих славную привычку читать наискось и через абзац. Чтобы понять - чем так славен был наш околосалонный поэт, давайте попробуем почитать немного его "Опасного соседа", вещь, изданную на родине лишь после смерти автора, а до того приводившую в восторг по спискам или наизусть светских любителей "клубнички" и "остренького".
Ох! дайте отдохнуть и с силами собраться!
Что прибыли, друзья, пред вами запираться?
Я всё перескажу: Буянов, мой сосед,
Имение свое проживший в восемь лет
С цыганками, с б***ми, в трактирах с плясунами,
Пришел ко мне вчера с небритыми усами,
Растрепанный, в пуху, в картузе с козырьком,
Пришел, — и понесло повсюду кабаком.
«Сосед, — он мне сказал, — что делаешь ты дома?
Я славных рысаков подтибрил у Пахома;
На масленой тебя я лихо прокачу».
Потом, с улыбкою ударив по плечу,
«Мой друг, — прибавил он, — послушай: есть находка;
Не девка — золото; из всей Москвы красотка.
Шестнадцать только лет, бровь черная дугой,
И в ремесло пошла лишь нынешней зимой.
Ступай со мной, качнем!» К плотско́му страсть имея,
Я, виноват, друзья, послушался злодея...
Ну, собственно говоря, всё дальнейшее - описание приключений автора с сим Буяновым, ставшим, кстати, вскоре лицом нарицательным: так, например, князь Вяземский, описывая пензенский театр, называет его самодура-хозяина "Буяновым". Как видим, умение складно слагать из слов строки и рифмовать у Василья Львовича точно есть, но... не более того. С этим в Историю не войдёшь, а ежели и войдёшь, то, скорее, прокрадёшься, да и то с чорного входа - с парадного вроде как и неловко. Вот, к слову, как описывает всё тот же Тынянов (что за тонкий стилист!) процесс написания "Опасного соседа" в Демутовом трактире - когда на дядюшку, привезшего Александра в столицу для определения его в Лицей, как говорится, "стих напал".
- "... Василий Львович вдруг изменился до неузнаваемости. Бывало, он нежился в постели, долго мелодически зевал, хлопал в ладоши, зовя то слугу, то повара – вообще до выезда он с каким-то самозабвением предавался лени. Ныне все изменилось. Он не спал по ночам. Перо скрипело, чернила брызгали, живот ходил: дядя хохотал. Анна Николаевна со страхом иногда просовывала голову в двери и видела каждый раз одно и то же: Василий Львович, накинув халат с небрежностью, так что он сползал на землю и еле прикрывал его косое брюхо, сидел за столом и, похохатывая, исписывал лист за листом. Скудные волосы стояли дыбом на его голове. Анна Николаевна тихонько крестилась и укладывалась. Часто из-за стены слышалось шипение и присвист: дядя читал стихи. Потом потирал руки, хохотал и внезапно останавливался. Тишина – и вскоре слышался скрип пера. Не вылезая из халата, забыв обо всем на свете, дядя просидел дома две недели..."
Да... А сто рублей, данных в дорогу Александру родственницею Анной Львовной "на орехи", кстати, зажал. Ну это так... штришок... верно, по забывчивости.
Поговорим ещё, пожалуй, вот о чем... Кто же более оказал влияние на становление Александра - отец Сергей Львович или дядюшка? Они были разные... Очень. Хоть и оба служили недолго в гвардии, оба любили острое словцо, оба слыли книгочеями и не чурались вовсе поэтического пера, но... Отец был - в отличие от брата - более всего семьянин (Василий Львович и вовсе ославился связью с дворовой девкой и вынужден был подчиниться желанию супруги развестись, что, понятно, по тем временам было делом крайне хлопотным) и человек служащий: после отставки в чине капитан-поручика служил по комиссариатской части и только в 1817-м уволен от службы пятым классом. Василий же Львович был человеком сугубо светским, службу оставил ещё с воцарением Павла, предаваясь служения Музе и папийоновым порханиям - к тайной зависти Сергея Львовича, отца восьмерых детей (пятеро умерли), человека не без способностей, любившего некогда музыку и домашние постановки, но... Надвигающаяся старость его и жены, эти предательски приметные прежде всего самому себе признаки увядания, очевидная даровитость старших брата и сына... Как же всё это досадно! Ему ли, которому всю жизнь свою хлопочет по службе и об семье, ему ли, жену которого называли ещё недавно "прекрасная креолка"?.. За что ему всё это?.. Разве не заслужил он право на беспечное существованье? Не он ли должен порхать по этой жизни подобно своему популярному братцу и рвать небрежной рукою цветы наслаждений? Александр был нелюбим ни отцом, ни матерью, эта жизнь в нелюбви досаждала обоим - и отцу, и сыну, и лишь счастливая (слава Богу хоть тут!) способность к отходчивости и почти моментальным переходам от скверного к забавному помогала Сергею Львовичу глядеть на жизнь не способством монохромного зрения... не постоянно - во всяком случае. Василий Львович был не таков. Он - много легче, воздушнее, приятнее в общеньи и искренне почитал себя любимцем Муз - что весьма сближало племянника с дядею. И хоть по времени выхода в 1822 году первого сборника В.Л.Пушкина творческие пути обоих разошлись в буквально разных направлениях, да и повзрослевший с той поры, когда они виделись в последний раз А.С. весьма резко отозвался о книжке, общность их фигур "в развитии" очевидна.
Люблю я многое, конечно,
Люблю с друзьями я шутить,
Люблю любить я их сердечно,
Люблю шампанское я пить,
Люблю читать мои посланья,
Люблю я слушать и других,
Люблю веселые собранья,
Люблю красавиц молодых...
Мило, да... Признаемся - в богоданном Отечестве было куда более поэтов оригинальнее, одарённых изряднее и изощрённее (об одном из таких - наш следующий портрет в июле!), но позабытых ныне вовсе, почти одновременно с тою же минутой, как первые комья земли коснулись крышек их гробов. Так что - как ни спрягай имя Василья Львовича - выходит всё одно: без счастливого соседства с племянником не бывать бы ему ни здесь, ни в анналах, и лишь редкий знаток помянул бы его вскользь в какой-нибудь монографии, посвящённой - увы! - даже не ему. Но всё же, но всё же... Есть, есть в комичной его фигуре что-то притягательное... как и вся его Эпоха, которая к моменту кончины дядюшки незаметно - на первый взгляд, но всё же ощутимо начала покрываться уже патиною времени... Времени, уходящего окончательно, - вместе с допожарною Москвой, её чудаками, сгоревшими библиотеками и утраченными навсегда неважно выписанными парсунами.
"Испустил он дух спокойно и безболезненно, во время чтения молитвы при соборовании маслом. Обряда не кончили, помазали только два раза" (П.А.Вяземский)
- "Под сим камнем погребено тело Коллежского Асессора Василия Львовича Пушкина, скончавшегося 1830 года Августа 20 дня, жития его было 63 года и пять месяцев. Душа его теперь покойна и радостна, ибо получив отпущение вины своей, освобождение от наказания и владычества греха. Псал. CXIV. 7 и 8. CXIV. 7. Римл. М" (из надпись на надгробном камне)
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Регулярные "циклические" публикации канала - в каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE