Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
"...Это иссохший, бледный человек, с физиономией с мрачной, но и энергической. В наружности его есть что-то фанатическое. Говорит он не хорошо. Однако в речах его — ум и какая-то судорожная сила. Как бы ни судили об этом человеке его недоброжелатели, которых у него тьма, но он принадлежит к людям необыкновенным. Он себе одному обязан своим образованием и известностью… Притом он одарён сильным характером, который твёрдо держится в своих правилах, несмотря ни на соблазны, ни на вражду сильных. Его могут притеснять, но он, кажется, мало об этом заботится. «Мне могут, — сказал он, — запретить издание журнала: что же? я имею, слава Богу, кусок хлеба и в этом отношении ни от кого не завишу».
Это - отзыв о Николае Полевом его современника - знаменитого цензора Никитенко, человека, без сомнения, компетентного и авторитетного. Впрочем, давайте вернёмся покамест к "Московскому Телеграфу", как сие не удивительно, выжившему после ухода из него блистательного князя Петра андреевича Вяземского. Как же так? В чём фокус? Может быть, не так уж и бездарен был Николай Алексеевич - в чём нас пытались уверить его удивительные недруги, в числе которых кого только нет - Пушкин, тот же Вяземский, Белинский (узревший в Полевом прямейшего своего конкурента), Булгарин, министр Уваров, поэт Веневитинов (этот-то, проживший всего 21 год - когда успел?), и даже умереннейший Василий Андреевич Жуковский?.. Что - все сразу? Да, случается и такое! Кажется, один лишь Бенкендорф испытывал подобие симпатии к нему - как государственник, понимая, что энциклопедисты и "движители прогресса", подобные Полевому, рождаются, увы, нечасто, на сто Несторов Кукольников - один. Да, о Кукольнике...
"Мининъ (одинъ сидитъ на начинаетъ свѣтать.)
"Одинъ, какъ сирота, я возвращаюсь
"Въ родимый Нижній Новгородъ; Ока
"Спитъ въ берегахъ; лѣсокъ подъ утро дремлетъ
"И птица не проснулась; -- я одинъ,--
"Безсонный, горемычный, будто лѣшій,
"Въ пустомъ лѣсу шатаюсь; ни домой '
"Охоты нѣтъ, ни снова въ станъ Московскій...
"И отъ чего?-- О матушка Москва!
"Не видѣть мнѣ раззолоченыхъ главъ,
Гробовъ Царей Московскихъ мнѣ не видѣть,
"Не кланяться Святителямъ Московскимъ!--
Уфф, тяжёлый случай... Более выспренней ахинеи и выдумать, кажется, невозможно... "Не видеть мне раззолоченных глав!.." Грустная история, есть от чего "впасть в отчаяние". Осталось только, взывая
к небесам, картинно с гулким звуком постучать себя в грудь и возопить: о, боги!.. Понимал это и Полевой, потому и поместил в "Телеграфе" критическую рецензию на пьесу Кукольника "Рука Всевышнего Отечество спасла". Буря поднялась практически сразу. Пьеса, одобренная Императором, не могла критиковаться. Повод для закрытия журналом министром Уваровым был абсолютно абсурден, поговаривали, что даже Бенкендорф, ознакомившись с уваровским текстом и разъяснениями по этому поводу Полевого, посмеивался в усы...
"Давно уже и постоянно "Московский телеграф" наполнялся возвещениями о необходимости преобразований и похвалою революциям. Весьма многое, что появляется в злонамеренных французских журналах, "Телеграф" старается передавать русским читателям с похвалою. Революционное направление мыслей, которое справедливо можно назвать нравственною заразою, очевидно обнаруживается в сем журнале, которого тысячи экземпляров расходятся по России, и по неслыханной дерзости, с какою пишутся статьи, в оном помещаемые, читаются с жадным любопытством. Время от времени встречаются в "Телеграфе" похвалы правительству, но тем гнуснее лицемерие: вредное направление мыслей в "Телеграфе", столь опасное для молодых умов, можно доказать множеством примеров..."
Правда?.. Фактов, прямо скажем, немного, всё больше сомнительных доводов в стиле "ты виноват уж тем, что хочется мне кушать". Так и вспоминается защитное слово недавно вычеркнутого из социума современного персонажа, чьи аргументы попросту игнорировались противной стороной: "Ваша честь, должно быть, это магическое стекло, потому что вы меня не слышите..." Понимал ли Полевой, что делает, размещая в журнале такие строки? "Новая драма г-на Кукольника весьма печалит нас. Никак не ожидали мы, чтобы поэт, написавший в 1830 г. "Тасса", в 1832 году позволил себе написать — но, этого мало: в 1834 г. издать такую драму, какова новая драма г-на Кукольника: "Рука Всевышнего Отечество спасла"! Как можно столь мало щадить себя, столь мало думать о собственном своем достоинстве!.." Несомненно, понимал. Ведь дальше он пишет самое главное: "Сказывали, что 40 000 рублей было употреблено на постановку этой знаменитой пьесы, и самая блистательная публика наполняла ложи и кресла в первые представления ее на Александрийском театре. Государь император удостоил ее своим вниманием и одобрением..." Смело, дерзко, ничего не скажешь! По заслугам и "ответочка" от Уварова:
"Это проводник революции, он уже несколько лет систематически распространяет разрушительные правила. Он не любит России. Я давно уже наблюдаю за ним; но мне не хотелось вдруг принять решительных мер... Надо было отнять у него право говорить с публикою — это правительство всегда властно сделать, и притом на основаниях вполне юридических, ибо в правах русского гражданина нет права обращаться письменно к публике. Это привилегия, которую правительство может взять и отнять когда хочет"
Удивительно знакомая ситуация... особенно, насчёт "он не любит России"! Россию, судари, надобно любить так-то и так-то, а иначе - это уже не любовь. "Говорить с публикою" у нас теперь могут лишь отпетые лоялисты "на окладе", правда, далеко не все уже способны слушать их однообразное пение, более схожее с шипением выкипающего из турки кофе... Закрытию "Московского Телеграфа" радовались все! С журнального рынка был устранён серьёзный конкурент. Более Полевой не мог покусывать мэтров от пера. Такое, знаете ли, не красящее никого из великих "собаке - собачья смерть". "Я рад, что "Телеграф" запрещен, хотя жалею, что запретили. "Телеграф" достоин был участи своей; мудрено с большей наглостию проповедовать якобинизм перед носом правительства..." - это Жуковский. "Растолковали ли Вы Телеграфу, что он дурак?" - ехидничал Пушкин, правда, ещё до закрытия журнала. Не мог простить Полевому ни пародии на его стихотворение "Чернь", ни альтернативы карамзинской "Истории государства российского", написанной Полевым (да как он вообще осмелился? Карамзин - фигура, титан, а кто таков вообще этот выскочка из купцов?)
К слову сказать, в пушкинской "Черни" достаточно объёмно прозвучала "программа" представителей аристократии от Поэзии:
"...Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв"
А вот - глас той самой титульной "черни тупой", как обрисовал её Поэт.
"...Гнездятся клубом в нас пороки.
Ты можешь, ближнего любя,
Давать нам смелые уроки,
А мы послушаем тебя..."
Сочинение Пушкина на первый взгляд немного... спорное, если не сказать - снобистское. Дескать, вы там копошитесь в скорбных своих делишках, а мы - богоизбранные - будем вам на лирах и кимвалах играть своё... а вы - хотите слушайте. хотите - нет, но благоговейте. Правда, похоже, лишь немногие поняли, что сам автор - ни на чьей стороне! Он - над этой схваткой, и ему одинаково чужды лозунги обеих "партий"... На то он и Пушкин!
Ответом Полевого Пушкину были такие строки более демократичного и совершенно иначе видевшего предназначение поэта оппонента:
"...Ударил в струны золотые,
С земли далеко улетел,
В передней у вельможи сел
И песни дивные, живые
В восторге радости запел"
Но дело здесь, конечно, не только в дерзком ответе "какого-то" купеческого сына, подвизающегося на литературных поприщах. Честь Пушкина была задета и упоминанием о некотором вельможе, у которого поэт "в передней сел". Довольно откровенный намёк на знаменитое стихотворение "К вельможе", посвященное Николаю Борисовичу Юсупову. Пушкин приглашал его в посажёные отцы, да тот заболел. Чего греха таить - гость такого высочайшего ранга на свадьбе безденежного (весь в долгах) поэта и бесприданницы, хоть бы и красивой, - это... дааа! И давайте уж добавим сюда неизменные критические пикировки между "Московским телеграфом" и "Литературной газетой" Дельвига... А Пушкин твёрдо придерживался правила "своих не сдаём!"
ОТВЛЕЧЕНИЕ. Знаю-знаю, точно найдутся защитники Александра Сергеевича: дескать - как можно! Не сметь! Et cetera... Давайте уточним. Ничего оскорбительного для "нашего всего" тут нет. Он был совершенно в своём праве недолюбливать (мягко сказано) Полевого, и отказать ему в этом трудно. Тройная позиционная "перестрелка" между "Литературной газетой", "Пчелой" и "Телеграфом" + ехидные публикации Полевого, адресованные непосредственно Пушкину = более чем достаточный повод причислить "купчишку" к стану врагов, из которых первым - Уваров (кстати, ещё в 1832-м таковым не бывший... вместе Московский университет посетили), за ним - Видок Фиглярин. Только вот отчего-то Белинский, после 30-х годов уверявший публику, что Поэт исписался, в этот стан не попал... А пушкинские "К вельможе" и "Клеветникам России", между прочим, и у Вяземского вызвали изрядный приступ изжоги, а уж он-то точно не враг. Всякий предмет имеет довольно граней - надобно лишь осмотреть его со всех сторон...
Ну и... несчастное стечение обстоятельств. "Париж — гнездо злодеяний — разлил яд свой по всей Европе. Не хорошо. Время требует предосторожности». Очередное пересечение времён... Время новаторских публицистических исканий закончилось. Время нападок журнала "для всех" на аристократию, том числе и литературную - тоже. Булгарин со своею "Северной пчелой" - не в счёт, он - свой, укоротить его можно по щелчку, а вот сей Полевой... Пушкин, конечно, сукин сын, и немало за ним всякого числится, но это наш сукин сын... А Полевого ныне надобно бы укоротить, если не на голову, так на "Телеграф" - точно!
Теперь, наверное, стало понятнее - отчего Полевой был ненавистен всем - начиная от Уварова, минуя Булгарина, и заканчивая Пушкиным и Жуковским. Кстати, столь резкое неприятие Полевого Вяземским даже после их расставания, вероятно, можно объяснить внезапным "поправением" князя, за годы безуспешных попыток вновь устроиться на службу государеву осознавшего, что время сотрудничества с "Телеграфом" с точки зрения Власти его не то, что не красит в её глазах, а вовсе даже наоборот - дискредитирует. Пришлось публично "отмежеваться". У всех у них были свои причины желать падения Полевого и закрытия досадного журнала. И они добились своего - всяк по-своему, но с устраивавшим всех финалом. Более того, у такой развязки был и крайне приятный для недругов Полевого "побочный эффект": когда его вызвали в столицу для дачи разъяснений по журналу, его... запугали. Вероятно, сильно. Вспомним Дельвига, схожим образом запуганного в 1830-м году Бенкендорфом до такой степени, что первый заболел гнилою горячкой и умер. Полевой, конечно, не умер физически... но нравственно - несомненно. Исчез, канул в Лету тот Полевой, о котором ещё не так давно отзывался Уваров: "Полевой, – я знаю его: это фанатик. Он готов претерпеть все за идею. Для него нужны решительные меры». После краха "Телеграфа" в Петербург переехал другой Полевой - запуганный, заискивающий, преисполненный того самого приторного "патриотизьма", которым так и веет от пьесы Кукольника.
– Я здесь уж совсем не тот-с, – говорил он теперь. – Я вот должен хвалить романы какого-нибудь Штевена, а ведь эти романы галиматья-с... ведь он частный пристав!.. Разбери я его как следует, он, пожалуй, подкинет мне в сарай какую-нибудь вещь да и обвинит меня в краже. Меня и поведут по улицам на веревке-с, а ведь я отец семейства!
Впрочем, об этом - последнем - периоде жизни Николая Полевого, полагаю, уместнее всего будет поговорить в финальной части публикации.
P.S. Какие-либо аллюзии со временем нынешним или, упаси господи, намёки на оное, могущие содержаться в данном материале, исключены совершенно. Вам всего лишь показалось!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ