Мой дар убог и голос мой не громок,
Но я живу, и на земли мое
Кому-нибудь любезно бытие:
Его найдёт далёкий мой потомок
В моих стихах: как знать? душа моя
Окажется с душой его в сношеньи,
И как нашёл я друга в поколеньи,
Читателя найду в потомстве я
Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Говоря о Боратынском, точнее, чем он охарактеризовал себя сам, пожалуй, и не скажешь. "...Голос мой не громок". Да, верно. Боратынский и человек был как бы приглушённый, и поэт - такой же. Мрачноватая элегичность его лиры весь творческий путь поэта неизменно служила поводом для нападок недоброжелательной критики. Ох, уж эта критика!.. И - да, ох уж эта злая собака, оттачивающая зубы и когти сатанинского своего остроумия на нервах и сердцах несчастных авторов, и избравшая стезёю своей нарочное убийство последних. Я о Белинском, конечно. В любимой мною очень тетралогии Гарина-Михайловского есть такие строчки: "До такой гадости… до такой пошлости может довести человека желанье вечно оригинальничать…" Это - точно о немилейшем Виссарионе Григорьевиче, то терзавшем "исписавшегося" Пушкина, то вогнавшем в гроб Николая Полевого и Гоголя, и окончательно добившем нашего сегодняшнего героя - человека и без того психики довольно неуравновешенной. И за что - главное? За венец творчества Боратынского - сборник "Сумерки", удивительное собрание стихов, логически и композиционно как бы "проистекающих" друг из друга. Но наш "киллер", всю жизнь мучившийся от последствий недолеченной неприличной болезни, и от того, видимо, всех ненавидевший, понять гениальность "Сумерек" не сумел, изгрызя эту "маленькую книжку г.Баратынского" (как он назвал сборник) словно цепной пёс свежую кость.
"...Теперь даже в шутку никто не поставит имени г.Баратынского подле имени Пушкина" - это была подготовка к убийству Боратынского, предпринятая ещё в 1834 году. Ну - погнали? Буран, Вьюга, Убегай, ату!!!
"Давно ли г.Баратынский вместе с г.Языковым составлял блестящий триумвират, главой которого был Пушкин?" Что же вы, немилейший, позабыли, верно, как в начале 30-х трепали свой нынешний кумир, мм? Даже ваше физическое (да, кажется, и психическое) нездоровье в данном случае не извинительно. Ладно, что там у вас ещё - о "г.Баратынском"?
- ...По этой энергии и поэтической красоте стихов уж тотчас видно, что поэт выражает свое profession de foi, передает огненному слову давно накипевшие в груди его жгучие мысли... Настоящий век служит исходным пунктом его мысли; по нем он делает заключение, что близко время, когда проза жизни вытеснит всякую поэзию, высохнут растленные корыстию и расчетом сердца людей, и их верованием сделается "насущное" и "полезное"... Какая страшная картина! Как безотрадно будущее! Поэзии более нет. Куда же девалась она? - исчезла при свете просвещения... Итак, поэзия и просвещение - враги между собою? Итак, только невежество благоприятно поэзии? Неужели это правда? Не знаем: так думает поэт - не мы...
- ... Как жаль, что люди не знают языка, например, птичьего: какие должны быть удивительные поэты между птицами! Ведь птицы не знают глубоких страданий - их страдания мимолетны, и они целят их не только легкомыслием, но даже и совершенным бессмыслием, что для поэзии еще лучше; а о науках птицы и не слыхивали, стало быть, и понятия не имеют о пустоте и суете наук; что же касается до незнания - птицы ушли дальше его, - они пребывают в решительном невежестве... Какие благоприятные обстоятельства для поэзии, и как жаль, что, по незнанию птичьего языка, мы незнакомы с птичьею поэзиею!..
- ...Опять повторяем: какие дивные стихи! Что, если бы они выражали собою истинное содержание! О, тогда это стихотворение казалось бы произведением огромного таланта! А теперь, чтоб насладиться этими гармоническими, полными души и чувства стихами, надо сделать усилие: надо заставить себя стать на точку зрения поэта, согласиться с ним на минуту, что он прав в своих воззрениях на поэзию и науку; а это теперь решительно невозможно!.. И оттого впечатление ослабевает, удивительное стихотворение кажется обыкновенным... Бедный век наш - сколько на него нападок, каким чудовищем считают его! И все это за железные дороги, за пароходы - эти великие победы его, уже не над материею только, но над пространством и временем!..
Не увидев совершенно ни таланта "г.Баратынского" (оцените презрительное, эдак через губу, "величание" поэта), ни оригинальности идеи сборника, ни красоты стихов, "прогрессист" Белинский оттачивает больной свой ум на якобы отрицании Боратынским столь дорогого критику прогресса. Напоминает героя анекдота о генерале, которому загадывают одну за другой загадки про мухомор и лягушку, а он всё не может понять - а про ж..пу-то когда? "Задели", оказывается, Белинского эти строки:
Век шествует путём своим железным;
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчетливей, бесстыдней занята.
Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья,
Промышленным заботам преданы...
Лучше всего, пожалуй, о Боратынском написал князь Пётр Андреевич Вяземский, которому, кстати, и были посвящены "Сумерки"... Поэт и автор к 1842-му году, когда вышел сборник, давно уже "вышедший в тираж", фигура, скорее, аллегорическая - типа "друг Пушкина и Жуковского", что-то там ещё такое... Неумолимое время Белинских и Некрасовых (о последнем - без издёвки, просто он - другой) уже смело и "аристократическую" Поэзию, и проповедовавшееся Пушкиным "искусство для искусства". Вместе с князем Петром Андреевичем. И - как выясняется - с Боратынским тоже. Две "хромые утки" рубежа века. Всего доброго!
"...Наслаждение испытал я, исключительно предавшись на днях чтению Баратынского, которого Полное собрание сочинений появилось на днях в печати. Я тоже, так сказать, бежал из наплыва волн текущей словесности, и я готов был сказать с Дмитриевым:
Примите, древние дубравы,
Под тень свою питомца муз!
И в самом деле, в наши дни для многих поэзия Баратынского есть также древняя дубрава, но только немногим придет охота углубиться в ее тень; даже не пройдут они и по опушке ее, чтобы не свернуть с столбовой дороги. Как непонятна и смешна в наше время была бы сентиментальная проза Карамзина, так равно покажется странным и совершенно отсталым движением обращение мое к поэту, ныне едва ли не забытому поколением ему современным и, вероятно, совершенно незнакомому поколению новейшему.
Баратынский и при жизни и в самую пору поэтической своей деятельности не вполне пользовался сочувствием и уважением, которых был он достоин. Его заслонял собою и, так сказать, давил Пушкин, хотя они и были приятелями и последний высоко ценил дарование его. Впрочем, отчасти везде, а особенно у нас всеобщее мнение такую узкую тропинку пробивает успеху, что рядом двум, не только трем или более, никак пройти нельзя. Мы прочищаем дорогу кумиру своему, несем его на плечах, а других и знать не хотим, если и знаем, то разве для того, чтобы сбивать их с ног справа и слева и давать кумиру идти, попирая их ногами. И в литературе, и в гражданской государственной среде приемлем мы за правило эту исключительность, это безусловное верховное одиночество. Глядя на этих поклонников единицы, можно бы заключить, что природа напрасно так богато, так роскошно разнообразила дары свои.
Кумиры у нас недолговечны. Позолота их скоро линяет. Набожность поклонников остывает. Уже строится новое капище для водворения нового кумира
Последний абзац - о недолговечности кумиров - Вяземский написал будто бы о себе. Впрочем, человек самолюбивый, артистичный и знающий себе точную цену, Вяземский многое в поэзии и критике, примеряет на себя и меряет по себе, такая уж натура. Но - меж нами - ему простительно. Заслужил по праву аборигена и эндемика чудной той страны, одним из сооснователей он был когда-то - наравне с Жуковским, Батюшковым и Пушкиным. Где-то рядом, за чудной рощею обитал и Боратынский. Сходство меж обоими Вяземским и Боратынским - налицо. Обоим не нужно было зарабатывать на хлеб "построчно". Один - Рюрикович, хоть и промотавший в своё время полмиллиона, но всё же не без средств. Второй - сын вполне себе состоятельного служаки, выгодно к тому же женившийся. Оба писали не денег ради, а сугубо по вдохновению. "Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать" - точно не про них. Нет нужды.
Человек ещё с раннего детства - по определению всё того же Вяземского - "нервный, склонный к меланхолии", Боратынский и супругу выбрал себе под стать - дочь генерал-майора Энгельгардта Анастасию, даму из тех, кого называют "не красавица, но с изюминкой", умненькую, но крайне нервического склада, подверженную частым припадкам. От последствие одного из таких припадков Боратынский, довольно тяжело всю жизнь переносивший болезненное состояние супруги, видимо, разнервничавшись, скончался... сам. Дело было за границею, в Неаполе, тело поэта вернулось на родину лишь спустя год. Что там произошло на самом деле - Бог весть, единственным свидетелем трагедии была сама Анастасия Львовна.
В Поэзию Боратынского привёл Дельвиг. "Пушкин, Дельвиг, Баратынский — русской музы близнецы" - это снова Вяземский. Начав писать неровно и неудачно, Боратынский к середине 20-х находит "свою колею", свой слог. Любопытно, что наравне с поэзией поэт был влюблён ещё и в... математику. Логично было бы, если в его стихах "алгеброй гармония поверялась", но этого в них нет ни на ноготь, поэзия Боратынского абсолютно искренняя, без продуманности и "исчисленности".
Мне о любви твердила ты шутя
И холодно сознаться можешь в этом.
Я исцелен; нет, нет, я не дитя!
Прости, я сам теперь знаком со светом.
Кого жалеть? Печальней доля чья?
Кто отягчен утратою прямою?
Легко решить: любимым не был я;
Ты, может быть, была любима мною
"Беззаконная комета" Аграфена Закревская пронеслась мимо неискушённого в любви, отнесшегося к их недолгосрочному роману всерьёз, поэта, надолго опалив его душу и разум. Там, где позже опытному Пушкину достало лишь слегка увлечься, Боратынский увяз с головою - и в этом тоже интересны различия меж ними. Один к тому времени постиг науку любви изрядно, другой до самой женитьбы так и остался в некотором роде неофитом её, обретя симулякр семейного счастия с Анастасией Энгельгардт:
... Весельчакам я запер дверь,
Я пресыщен их буйным счастьем
И заменил его теперь
Пристойным, тихим сладострастьем.
Замечательно, да... Но как же тогда это? "... я не имею ни одного товарища, ни одного человека, которому мог бы сказать: помнишь? с кем мог бы потолковать нараспашку…" Как хотите, но счастливая семейная жизнь запросто, полагаю, может рука об руку шествовать вместе с друзьями. Неспроста, видимо, исследователь наследия поэта Валерий Брюсов писал, что непокойный характер Анастасии Львовны "причинял много страданий самому Б. и повлиял на то, что многие его друзья от него отдалились". Ежели прибавить к этому таинственные обстоятельства смерти Боратынского, то - согласитесь - кажется, есть таки повод слегка усомниться и в семейном благополучии супругов, и в душевном равновесии его самого. Не зря тот же Брюсов подозревает поэта в очередной испытанной им страсти к неназванному "предмету" в середине тридцатых годов.
Когда исчезнет омраченье
Души болезненной моей?
Когда увижу разрешенье
Меня опутавших сетей?..
Судить наверняка затруднительно, но - вполне возможно - Боратынский имел в виду не новое мучительное увлеченье, а - своего рода - "сумерки души", в которые он - человек впечатлительный и тонкокожий - неумолимо погружался. Недаром и тот, последний альбом его поэтических соцветий назывался именно "Сумерки". Излившись в нём всем своим житейским и авторским опытом, он и получил... "привет" от Белинского. Прямо в сердце "г.Баратынского".
Венчая наш сегодняшний портрет (или, вернее сказать, жалкий набросок к нему) финальною виньеткой, хочу вернуться к небольшому памятному тексту князя Петра Андреевича Вяземского - мемуариста и критика едкого, специфического, не сказать, чтобы особо уж доброго... Достаточно вспомнить хотя бы его позднейшие заметки о Пушкине, в которых последний предстаёт совершенно безо всякого авторского восторженного придыхания, заламывания рук и миллиона роз к бронзовому изваянию кумира... Неожиданно доброжелательная оценка князем Петром Андреевичем творчества покойного собрата по Парнасу если и не удивляет, то как минимум заставляет задуматься... Значит было, было что-то в Боратынском! Изысканный эстет во всём - от дружбы и искусства до женщин, брезгливо принюхивающийся к наступающей эпохе разночинцев от пера, Вяземский тонко мог оценить талант самобытный, искренний. Отсюда и это "наслаждение испытал я..." "Кумиры у нас недолговечны" - пишет князь Пётр. Боратынский и не был кумиром - никогда. И вряд ли мог бы им стать - не было для того ни пушкинской яркости, ни его же таланта, да и - по-видимому - желания блистать. Только - жить.
Сей поцелуй, дарованный тобой,
Преследует мое воображенье:
И в шуме дня, и в тишине ночной
Я чувствую его напечатленье!
Сойдет ли сон и взор сомкнет ли мой, -
Мне снишься ты, мне снится наслажденье!
Обман исчез, нет счастья! и со мной
Одна любовь, одно изнеможенье.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "Размышленiя у параднаго... портрета", а также много ещё чего -в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании