"Наконец двери отворились... и взошел Бенкендорф.
Наружность шефа жандармов не имела в себе ничего
дурного; вид его был довольно общий ост-зейским
дворянам и вообще немецкой аристократии. Лицо его
было измято, устало, он имел обманчиво добрый
взгляд, который часто принадлежит людям
уклончивым и апатическим.
Может, Бенкендорф и не сделал всего зла, которое мог
сделать, будучи начальником этой страшной полиции,
стоящей вне закона и над законом, имевшей право
мешаться во все, — я готов этому верить, особенно
вспоминая пресное выражение его лица, — но и добра
он не сделал: на это у него недоставало энергии, воли,
сердца. Робость сказать слово в защиту гонимых
стоит всякого преступления на службе такому
холодному, беспощадному человеку, как Николай.
Сколько невинных жертв прошли его руками, сколько
погибли от невнимания, от рассеяния, оттого, что он
занят был волокитством, и сколько, может, мрачных
образов и тяжелых воспоминаний бродили в его голове
и мучили его на том пароходе, где, преждевременно
опустившийся и одряхлевший, он искал в измене своей
религии заступничество католической церкви с ее
всепрощающими индульгенциями…
(А.И.Герцен "Былое и думы")
Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Приведённая выше цитата, как ни странно, вполне объективно описывает нашего сегодняшнего героя - несмотря на общий воинственный и крайне неприязненный настрой её автора как по отношению к Императору, так и к имперской России в целом. Хотя, надо заметить, изначально Герцен не собирался становиться тем самым "разбуженным декабристами" персонажем, что вдруг "развернул революционную агитацию", а вовсе даже ноборот - пошумев малость по молодости и обзаведясь семьёю, вознамерился было осесть в столице и вести размеренную жизнь петербургского чиновника с непременным карьерным ростом... Но давайте оставим на время Герцена с его внутренними демонами и вернёмся всё же к титульному господину...
Собственно говоря, я ни коим образом не собирался сегодня ни ниспровергать основы, ни вступаться за незаслуженно демонизированного советской идеологией Александра Христофоровича, ни традиционно вменять ему запуганного до смерти Дельвига и изнурённого мелочною цензурой Пушкина... А хотел просто вглядеться в это лицо и представить себе - каков это был человек? Не случайно название цикла начинается со слова "размышление". Давайте же просто поразмышляем?
Глаза - умные, видно, что знает более, чем говорит, а говорит - немного. Подбородок волевой, губы - узкие и плотно сжаты, закрытый индивидуум, "в себе" (хоть у говорили, что в светской жизни - милейший и приятнейший собеседник), такой, ежели и улыбнётся, то лишь мимически, одним ртом, глаза при этом так и останутся несмеющимися. Служба такая... Не уверен насчёт пресловутого полумифического николаевского платка ("...чем более утрёшь им слёз несчастных, тем лучше исполнишь своё назначение"), но просители идут и идут всякий день, их много, все чего-то желают (как правило - справедливости, а кто знает - какова она, эта самая справедливость?), всех надобно принять, выслушать, не подавая излишних надежд, но и не отказывая... Ещё одна показательная иллюстрация от Герцена:
"... Бенкендорф благосклонно улыбнулся и отправился к просителям. Он очень мало говорил с ними, брал просьбу, бросал в нее взгляд, потом отдавал Дубельту, перерывая замечания просителей той же грациозно-снисходительной улыбкой. Месяцы целые эти люди обдумывали и приготовлялись к этому свиданию, от которого зависит честь, состояние, семья; сколько труда, усилий было употреблено ими прежде, чем их приняли, сколько раз стучались они в запертую дверь, отгоняемые жандармом или швейцаром! И как, должно быть, щемящи, велики нужды, которые привели их к начальнику тайной полиции; вероятно, предварительно были исчерпаны все законные пути, — а человек этот отделывается общими местами и, по всей вероятности, какой-нибудь столоначальник положит какое-нибудь решение, чтоб сдать дело в какую-нибудь другую канцелярию. И чем он так озабочен, куда торопится?
Когда Бенкендорф подошел к старику с медалями, тот стал на колени и вымолвил:
— Ваше сиятельство, взойдите в мое положение.
— Что за мерзость, — закричал граф, — вы позорите ваши медали! — И, полный благородного негодования, он прошел мимо, не взяв его просьбы. Старик тихо поднялся, его стеклянный взгляд выражал ужас и помешательство, нижняя губа дрожала, он что-то лепетал.
Как эти люди бесчеловечны, когда на них приходит каприз быть человечными!
Дубельт подошел к старику, взял просьбу и сказал:
— Зачем это вы, в самом деле? — Ну, давайте вашу просьбу, я пересмотрю..."
Он что же - и в самом деле был таким "немцем-перцем-колбасою"? Холодным, бесстрастным, всегда сдержанным, как говорится, "застёгнутым на все пуговицы"? Вовсе нет. Например, "по женской части" в молодости Бенкендорф был очень даже... активен. Умыкнул из Франции, минуя знаменитого Савари, тогдашнюю пассию Наполеона театральную приму mademoiselle Жорж (которую позже пришлось переуступить "по служебной линии" наверх). Надо обладать чрезвычайными харизмою и смелостью, чтобы мало того, что увлечь и без того избалованную мужским вниманием не самых последних персон Империи актрису, так ещё и убедить её в необходимости авантюрного переезда! А его последнее увлечение на склоне лет - Амалия Крюденер, с коей 58-летний граф настолько запутался, что, кажется, позволял ей чересчур много из того, о чём ведать должны были лишь Император и он сам? Не побоявшись ни неодобрения Николая, ни пересудов...
Стало быть, эта сдержанность - наносное, вошедшее уже в привычку? Служба, ничего личного. Между прочим, в годы совсем уж молодые Бенкендорф служил флигель-адъютантом у Павла I. Зная переменчивый нрав последнего, можно представить - какую школу прошёл юный (восемнадцать лет всего) офицер. Любопытный анекдот: все помнят описанную позднее Пушкиным встречу его с Императором в Юсуповском саду... "Велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку..." А вот про то, что Павел был в сопровождении именно Бенкендорфа, знают не все! Какое удивительное пересечение судеб! Будь на месте Александра Христофоровича какой-нибудь добродушный русак немолодых лет, верно, уж не удержался бы, исполняя повеление Государя быть посредником меж ним и непокойным поэтом, произнести при личной встрече что-нибудь "гоголевское": - А ведь я вас, молодой человек, помню ещё эдаким пистолетом... Хе-хе-хе! Но нет, конечно, такие вольности были невозможны.
Опять же, раз уж до Пушкина добрались... Думается, что при общей своей служебной апатичности, всегдашней загруженности и, склонен полагать, вынужденной отстранённости от поэтических чар и красот представляемых ему на цензурирование произведений, Бенкендорф в общем и целом тяготился возложенной на него Николаем Высокой Миссией. Уж больно, право слово, хлопотный подопечный. И непонятно - как его трактовать? Вроде и не враг Престола и Отечества... Стихи, вон, хорошие написал - "Клеветникам России", сам Уваров на французский не поленился перевести, на выражение почтения своего никогда не скупится... А с другого боку - что ни затеет, всё с какой-то подковыкою, глаз да глаз нужен. То хочу служить. То не хочу. То денег просит. То журнал издавать. То снова денег. Потому, похоже, финализируя жизненный путь и самый образ покойного в 1837 году, Бенкендорф не кривил душою, с некоторым даже облегченьем написав: "Пушкин соединял в себе два единых существа: он был великий поэт и великий либерал, ненавистник всякой власти. Осыпанный благодеяниями государя, он, однако же, до самого конца жизни не изменился в своих правилах, а только в последние годы жизни стал осторожнее в изъявлении оных". И ведь не прилгнул ни слова, всё - истинная правда, хоть - с общепринятой точки зрения - мерить общим канцелярским аршином Пушкина и какого-нибудь зарвавшегося вольнодумца абсолютно несправедливо и не по-государственному. Впрочем, признаемся - просто по служебной обязанности не станешь лишний раз писать такое, почти что отеческое:
Мои добрые советы способны удержать вас от ложных шагов, какие вы часто делали, не спрашивая моего мнения
Да и Пушкин точно не дежурною "ответкой" отмазывался:
Я, совестясь беспокоить поминутно его величество, раза два обратился к вашему покровительству, когда цензура недоумевала, и имел счастие найти в вас более снисходительности, нежели в ней
Лихой кавалерист с задатками хорошего дипломата, способный наблюдать и делать выводы. Талантливый военачальник, прошедший с честью и достоинством всю наполеоновскую кампанию. Один из организаторов партизанской войны (забудем советскую школьную программу! Винценгероде, Бенкендорф и Волконский - вот идейные её вдохновители!) Первый комендант Москвы - сразу после ухода из неё Наполеона. Именно из этого своего опыта (да ещё после наблюдений за действиями французской тайной полиции Савари), делая невесёлые выводы из ошибок, допущенных не в меру ретивым, взбалмошным и экспрессивным московским губернатором Ростопчиным (такой аналог покойного Владимира Вольфовича), Бенкендорф приходит к замыслу создания организации новой, призванной не только стоять на страже интересов Государства, бороться с бюрократией и взяткоимством, но и предвосхищать противуправные действия лиц злонамеренных. Таких, например, как конфиденты декабрьских событий 1825-го, многие из которых - былые сослуживцы по мнгочисленным военным кампаниям, и ещё кое-кто (Пестель, например, Чаадаев) - знакомцы по недолгому увлечению масонством. Никто из осуждённых, кстати, после не помянул его ни единым словом неприязни, напротив, все как сговорившись, отмечали его доброжелательность и неизменное участие в ходе следствия... Впрочем, кажется, я таки "съехал" на роль защитника, чего делать не собирался.
Давайте вернёмся к "позднему" Бенкендорфу - уже пожившему, уставшему от... людей, ищущих в нём каждодневно если не заступничества, то хотя бы надежды. Думается, он был всё же более вдохновителем и знаменем, чем хорошим исполнителем. Это - разные вещи, и люди должны быть разные. Хорошие исполнители у него были и так - сперва Максим Яковлевич фон Фок, после - Дубельт. Вся организационная и текущая работа велась ими, и велась исправно, даже - с выдумкою, это - энтузиасты. Чего стоит только цифра "30", неизменно значившаяся в денежных вознаграждениях, выплачивавшихся агентам выдумщиком Дубельтом. Сам же граф, по всей вероятности, вынужденно нёс на себе порученное Императором бремя, и чем далее - тем тяжелее и с большею неохотой. Вспомним эпизод со стариком, описанный Герценом: возмущённый унижением просителя, "прошёл мимо", а бумагу взял Леонтий Васильевич - ещё полный сил, энергии и желания служить, особенно, на глазах шефа. Характерная зарисовка. И не об исполненном собственного величия Бенкендорфе она говорит (в конце концов, чудовищем он не был никогда), а, кажется, именно о неприятии чужого унижения (когда можно просто подать прошение обычным порядком, тем паче - человеком заслуженным, с медалями - как пишет Герцен), и опять же - об общих, овладевших им к тому времени, апатии и усталости. Уже в марте 1837 года ему вдруг стало плохо прямо на заседании Кабинета Министров... Чем он вообще мог болеть? Служба преимущественно сидячая - давление? Наверняка. Приходится много читать и писать - возможно, зрение село, а очки носить нельзя - Государь таковых не любит, терпя одного лишь Нессельроде. Возможно, от того - головные боли. Необходимость постоянно сдерживать себя - не исключены нервные заболевания, недосыпание, ощущение постоянной утомлённости. Особенно с постепенной утратою доверия Императора - а уж Александр Христофорович с его наблюдательностью не мог бы этого не заметить. Возможен даже, простите, геморрой - и от того же малоподвижного образа жизни, и от долгих лет, проведённых в кавалерии... И последний фактор, не прибавляющий рвения к службе. Бенкендорф - при всей его значительности - всего лишь официальный выразитель монаршей роли, возможно, не всегда лично для него приемлемой. "Вертикаль власти" - она оттуда пошла, Государь во всё сразу взял за правило вникать сам, и на всё имел своё суждение. Всемогущий шеф жандармов в основном связан по рукам и ногам неусыпным его контролем. Инициатива - минимальна.
Да, возможно... Но всё же - от чего за несколько лет угас и умер Бенкендорф - кроме теоретически возможного описанного "букета"? Каков был его основной недуг? Ответа на этот вопрос я, признаться, не сумел отыскать даже в серьёзных академических трудах. Упоминаются смутно описанные (по уровню тогдашней медицины) симптомы: "воспаление печени, прилив крови к сердцу, желчная горячка". "Горячкою" тогда могли назвать любое повышение температуры, любое последствие какого-либо воспалительного процесса. При самом деятельном участии Императора с помощью шпанских мух, декохтов, микстур и пиявок больного поставили на ноги, а после отправили в отпуск на излечение... он не отдыхал по-настоящему несколько десятилетий! Сейчас бы это назвали: "не излечили, а залечили". И верно, с тех пор здоровье его всё ухудшалось, сил для службы оставалось всё меньше, всё чаще Николаю приходилось выбирать в наперсники Алексея Орлова, занявшего позднее место шефа жандармов. Ему "всё хуже и хуже: он теперь решительно уже слёг в постель" - пишет в дневнике 5 декабря 1843 года Модест Корф. Поездка на воды в Карлсбад (кстати, вместе с Амалией) желаемого эффекта не дала, а встречавшие там графа описывали его как "более мертвеца, чем живого человека... он едва ходил". 11 сентября 1844 года за 200 миль до Ревеля Бенкендорф скончался на судне "Геркулес". "Там наверху, на горе..." - произнёс он перед смертью по-немецки. О чём это? Предсмертный бред? Или привиделось ему что-то из боевой молодости... или из детства? Кто знает?!
Что же до болезни, не будучи врачом, рискну предположить причиною затяжной болезни графа процессы онкологического свойства. Да и описанное постепенное угасание Александра Христофоровича намекает на это. Не умели лечить тогда - не умеют и сейчас. Sic transit...
В обществе его скорее любили, чем ненавидели. Особенно ярко это обозначилось в сравнении - при преемнике Орлове: не было уж той тонкости, изящества, эдакой аристократической отстранённости... Да делами Орлов предпочитал почти не заниматься, доверившись во всём Дубельту, в котором таки было маккевиавеллиевского более, чем надобно, переборчик... Ариадна Тыркова-Вильямс, написавшая замечательный и весьма основательный труд о жизни Пушкина, руководствуясь, видимо, более личною неприязнью, чем реалиями, писала:
"...Бенкендорф был ограниченный, сухой карьерист. В обществе его не любили. Его причисляли к немецкой партии, придворное влияние которой раздражало русскую знать. Лицеист, барон М. А. Корф, сам из немецкой семьи, оставил нелестный отзыв о Бенкендорфе. Он говорит, что Бенкендорф в гостиной, особенно в своем любимом женском обществе, мог быть приятным собеседником. Но ни в Комитете министров, ни в Государственном Совете, где Корф десять лет заседал с Бенкендорфом, он никогда не слыхал его голоса. По словам Корфа, Бенкендорф никогда ничего не читал и на всех языках был малограмотен..."
Понадёргать из дневников Корфа самых нелицеприятных цитат - наука известная, и сейчас широко применяемая. И не замечать, например, такой фразы Корфа, в общем, не замеченного в особой симпатии к Александру Христофоровичу:
"...Умри Бенкендорф в 1837 году, смерть его была бы народным событием: до такой степени он пользовался тогда общей популярностью благодаря своему добродушию и тому, что на его посту не делать зла уже означало делать добро"
"Не делать зла"! Замечательная формулировка, достойная эпитафии на умозрительном могильном камне Бенкендорфа.
Завершаем наши сегодняшние "размышленiя"... Я рад, что у нас с вами выдалось времечко вот так запросто - посмотреть, подумать, вспомнить то время... Время "молодых генералов". Время созидания новой Империи. Время людей, что-то, да значащих, время, в которое даже персонажи неприятные - вроде Уварова - представляли собою нечто большее, чем просто "враг Пушкина". Время талантливых образованных людей или - как минимум - талантливых исполнителей. Время пионеров всего - журналистики, литературы, промышленности, законодательства, архитектуры. Это была славная Эпоха, прожив которую, кто-то из активных её соучастников на пороге смерти мог произнести: "Там наверху, на горе..."
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ