Признаться честно, я ждал дня, когда нам предстояло ехать с Таней в Богучар. Я подумал, что она, при всей внешней скромности и миловидности, всё же бесстрашная девушка. Или, может, просто без опыта. Вряд ли бы её родители обрадовались, узнав, что дочь едет на самый край Воронежской области, за две с лишним сотни километров ради какой-то старой куклы, да ещё с человеком, которого едва знает. Мало ли что может прийти в мою голову по дороге?
Конечно, она мне доверяла, а это значило многое. Очень многое… для меня. Я слышал такую восточную поговорку, что двух людей разделяют десять шагов. И, чтобы им сблизиться, каждый должен сделать свои пять. И если ты их прошёл, а человек остался на месте, значит, не стоит терять времени. Это не твоя судьба. Так вот, не знаю, сколько шагов уже успел сделать я, но Таня, как представлялось, доверившись мне, первый сделала точно.
В день поездки я встал слишком рано, хотя знал, что лучше бы выспаться. Но, проснувшись часа в четыре, больше не мог сомкнуть глаз. Я вышел на крыльцо, слушал тишину, думал о том, что прогнозы оправдались – дождя не будет. Хотя, если бы небо заволокли тучи, я всё равно ни за что не отказался бы от поездки, и уговорил Таню ехать. Если здесь дождь, то в трёхстах километрах южнее всё может быть иначе. Я придумал бы что-нибудь такое, чтобы мы отправились вдвоём в этот путь, даже если и понимал бы его опасность. Хотя, в конце концов, разве я первый день за рулём, думал я, дожидаясь рассвета.
Я всегда не могу уснуть перед важным событием. И, если засыпаю, то тяжело, видя всю ночь размытые повторяющиеся картинки. Вот и теперь, закурив, я присел на крыльце и вспомнил, что видел ночью во сне себя и Таню. Мы долго ехали, а потом остановились вечером среди берёз, и она развернула какую-то причудливую скатерть-самобранку, разложив сотню блюд и вин, и была такая тихая, приветливая, хорошая, словно для неё не было ничего важнее и ценнее, чем эта наша короткая остановка, минуты случайных слов, медленного общения. И, видя это, я сам стремился к ней, к её свету, но во сне разве можно достичь счастья? И я думал, думал, вспоминая сон, затем затушил окурок, посмотрел на часы.
Я должен был стать шофёром, который за день проедет больше полутысячи километров. У меня было немало друзей, которые одним днём ездили в Москву из Воронежа, и обратно. Этот маршрут намного серьёзней, чем предстоящий мне, и уж раз ребята брали такую планку, то и я легко проеду свой путь. Но правда оставалась правдой – я никогда раньше не отправлялся на такие расстояния. Когда подрабатывал в такси, то заказы были не дальше Рамони или Новой Усмани. Самый дальний, что выпал – до Нижнедевицка.
Летом нелегко ощутить переход одного месяца к другому, но в ранние часы это возможно. Я видел, как слабо теперь разгорается солнце, словно восход подталкивает его. День окрепнет к полудню, разгорится в полную силу, и, конечно, попытается доказать, что он ещё на многое способен. Но я, сидя и закуривая новую сигарету, как сторонний наблюдатель и судья видел силу холодного утра и знал, что тепло будет уходить.
Я ушёл в домик и прилёг, заведя будильник на два часа вперёд, если вдруг сила сна все же сморит меня. Но всё же я не забылся, продолжал думать. Нет, август по чистой ошибке назван мужским именем, как и другие месяцы года. Почему все месяцы носят мужские имена? Да и сказка такая есть, про двенадцать месяцев, двенадцать братьев. Я не мог понять, почему, ведь август – это точно женщина. Да и всё лето, и первые месяцы весны никогда не вызывали у меня мыслей и ассоциаций с силой мужской. С первых дней, как земля обнажается от снега, и до того момента, как белый бархат снова покроет её, она всегда остаётся женщиной. Словно каждый год в природе пробуждается, радуется свету, идёт от первой до трагической точки. И август – это женщина, хорошая, милая, с золотым пшеничным венком, она особенно нежна ночами…
Август – зрелая женщина. Грустная, но готовая отдать последнюю силу тому, кто её по-настоящему сумеет понять, принять и полюбить.
Об этом думал я, постоянно ворочаясь, и ждал, когда стрелки часов сдвинутся к половине восьмого. Мы договорились выехать не засветло, но и не поздно. Я обещал заехать именно в восемь, но, оставив попытки уснуть, завёл машину намного раньше. Заправив у Северного моста полный бак, я плавно ехал на левый берег, открыв форточку, прохладный ветерок пел о чём-то. Воздух даже в городе в ранний час, когда солнце только поднимается, казался особенным, чистым.
У подъезда Тани не было, и я стал ждать. Курил в открытое окно, глядя, как голуби бродят, словно куры по деревенскому двору, семенят красными лапками, пьют воду из луж. Хмурый дядька с красным лицом, пошатываясь, брёл из круглосуточного магазинчика прямо в заросли бурьяна у гаражей. Сухонький мальчик в очках вывел на прогулку такую же жалкую, как и он, собачонку. Старушки устраивались на лавки, как на рабочее место, подкладывая под себя картонки, и, похоже, их больше всего интересовал я.
Наконец появилась Таня – в джинсах и легкой кофточке без рукавов. До машины она шла всего пару шагов, но по белым плечикам уже бежали мурашки, она ёжилась:
– Вечно вы, молодежь, модничаете, – сказал я Тане, приветствуя и, кивая на старух, передразнивал. – А опосля возгри сушуть и дятёв рожать не могуть!
Садясь в салон, она рассмеялась:
– Днём жарко будет.
– А это что у тебя там такое? – я указал на туристическую сумку. – Чехол для куколки такой?
– Да брось ты! – ей не нравились, видимо, любые шутки о куклах. – Там бутерброды, чай в дорогу для нас с тобой. Ты же, наверное, ничего не взял.
– Нет.
– Вот видишь. Вечно на вас, мужчин, рассчитывать не приходится.
– Так ты и на меня бутербродов взяла?
– Ну конечно!
– Значит, на меня рассчитала! – я дотронулся её плеча, пока перекладывал сумку на заднее сидение. – Вот так и в будущем. Всегда, когда что делаешь, на мою долю тоже рассчитывай!
Утром в субботу машин не так много, как в будни, поэтому мы уже через полчаса выехали на трассу. Замелькали пригородные посёлки, заправки, киоски, позже – деревеньки и длинные полоски огородов с картофелем. Их сменяли берёзовые посадки, желтеющая пшеница, стоящие в рост, как солдаты, подсолнечник с кукурузой. Я очень люблю такие пейзажи. Достаточно просто проехаться за город, посмотреть, и отдохнёшь. А уж если остановиться, зайти в хлебное поле подальше от шумной автострады, прилечь хотя бы на минуту среди шуршащего пения злаков – тогда вздохнет душа, на минуту оставит землю, полетит куда-то далеко, к синеве неба. Эх, хорошо… но сегодня разлеживаться в пшенице совсем не время.
Мы долго молчали. Таня, как мне показалось, даже задремала. Может, она тоже не могла уснуть, представляя нашу поездку, и думала, мечтала о чём-то таком… похожем и на мои мечты. Так пусть поспит, улыбнулся, подумав, я. Лишь бы мне самому не уйти в дрёму на скорости.
Я крепче взялся за руль.
– Серёж, ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Таня. Нет, она не спала, и, похоже, умела чувствовать, понимать мои мысли.
– Нет, всё отлично!
– Мне показалось просто, что ты не выспался.
– Нет, я поспал. А вообще когда мы с отцом ездим на рыбалку, то всегда рассказываем друг другу разные истории, чтобы не было дрёмы. Может быть, ты расскажешь, почему так любишь куклы?
– Тебе это интересно, или чтобы не уснуть?
– Нет, ты не так меня поняла.
– Да всё в порядке, – её смех прозвучал тихим ручейком. Я понял, что люблю слушать его больше, чем слова. – Куклы я собираю давно. Именно собираю, слово «коллекционирую» я очень не люблю. Оно, это слово, какое-то неживое, а куклы имеют душу, понимаешь. Их можно только собирать, как родственников на праздник. Я, когда возвращаюсь и смотрю на своих кукол у себя дома в Добринке, так и говорю: ну что ж, вся семья наконец-то в сборе. Искать куклы – это такая же страсть, как охота, рыбалка у мужчин, я так думаю. Но сравнивать вообще трудно, ведь мир кукол особенный. Даже такое понятие есть в учёных кругах – плангонология. Это и есть собирание кукол.
– Плангонология, – произнёс я по буквам, подумал, что звучит как наука о болезни глотки, или гортани, вызванного курением нар_котиков. Но, конечно, своим первым впечатлением от слова не поделился.
На обочине показался автомобиль ДПС, сотрудник держал в руках жезл, не сводя с меня глаз. Таня замолчала, думая, что нас остановят, но мы проехали дальше.
– Ну же, продолжай, – сказал я, – мне правда интересно.
– Так вот, у меня с детства было много кукол, и для них всех я всегда была самой хорошей мамой, любила и заботилась обо всех с одинаковой преданностью. Шила для них одежду, шляпки, и у каждой куколки был свой гардероб, – она снова засмеялась именно так, как мне особенно нравилось. – Я портила мамины обрезы ради этого, но она никогда не ругалась, хотя я даже тогда знала, как она ценила эти материалы в то непростое время. У каждой моей куклы есть имя, – она помолчала. – Но все они остались там, дома в посёлке, и я по ним сильно скучаю. Будто там осталась вместе с ними какая-то очень большая и значимая часть меня, самая лучшая и светлая, наверное, часть… Вот и сегодня мне почему-то приснилась кукла Вера, только она была живой девочкой, она смотрела на меня как-то грустно, расчёсывала мне волосы и о чём-то пела. Это особая кукла семидесятых годов, ее выпускали на московской фабрике «8 Марта». Кукла Вера будто хотела мне что-то сказать.
– Наверное, чтобы ты была внимательнее в поездке, – засмеялся я.
– Может быть.
– Таня, ты не переживай только, ладно! Насчет дороги то есть. Я тебе, не помню, говорил или нет, но в прошлом я подрабатывал в такси, мне много приходилось ездить…
– Да уж, как не волноваться, ведь таксисты – такие лихачи, знаю-знаю! – она снова смеялась.
– Ко мне это не относится, – я выжал педаль газа, и на повышенных оборотах стал обгонять фуру. Таня вжалась в кресло. – Это так надо, – сказал я, возвращаясь в свой ряд. – На трассе частенько приходится выезжать на встречную. Главное следить, чтобы впереди не было машин. Давай-ка ещё расскажи что-нибудь.
– Про куклы?
– Можно и про них.
– Ну, чтобы ещё такое рассказать… Знаешь, иногда думаю, что со временем я напишу книгу о куклах. Такую, научно-популярную. И в ней расскажу всё, что знаю, и что чувствую. Ведь подумай, кукла – это, скорее всего, один из самых древних предметов, который появился у человека. Думаю, первобытные люди создали первые куколки тогда же, когда освоили палку и камень. И для них куклы были не игрушками, а предметами культовыми, магическими.
– Да, куклы Вуду, например.
– И это тоже, хотя я не люблю о них говорить. Ещё я терпеть не могу фильмы ужасов, где показывают страшные куклы, которые представлены в крови, злости, как убийцы.
– Сейчас вспомню фильм моего детства… кукла Чаки, вот. Знатный такой садюга с ножичком. Целая серия ужастиков.
– Серёж, правда, давай не будем об этом, я очень не люблю!
– Конечно, извини, это я так. Продолжай.
– Это всё чушь, бездарная и вредная. Я видела много-много кукол, посещала выставки, и поняла что у каждой из них своя особая, весёлая или грустная история, судьба. Но у всех у них, вне зависимости от прошлого и пройденных испытаний, добрые души. Куклы – самые открытые существа на свете. Но и у них есть характер, порой твёрдый, своенравный. Я заметила, что не каждая кукла хочет быть купленной. Мне об этом рассказывали собиратели кукол, да и я сама замечала, что порой по самым нелепым причинам мне не удавалось купить куклу. Или я застревала, или автобус ломался, или ещё что-то.
– А вот об этом даже говорить не стоит, я тоже суеверный. Мало ли, может, эта твоя кукла в Богучаре покупаться не хочет, и теперь насылает на нашу машину чары.
И вдруг, сразу после моих слов, автомобиль стало подёргивать. Обычно такое бывает, если залить плохой бензин, но я вроде бы заправлялся в проверенном месте, где и всегда.
– Попроси мысленно свою куклу, чтобы она проявила милость, – сказал я. Машина вроде бы пошла ровно. – Кстати, а что это за кукла?
– На сайте объявлений снимок не очень хорошего качества, но видно, что она старая, точно дореволюционная. Она, конечно, в плохом состоянии, но это совсем не проблема. Мне кажется, что хозяйка её не понимает, какая настоящая цена этой куклы. Намного выше указанной. Наверное, с этой куклой играло не одно поколение детей, но потом она попала на чердак и о ней надолго забыли. Я так чувствую. Она заброшена, но раньше её любили.
– Тебе надо пробовать себя в литературе, Таня. Ты, имея неизвестный предмет, умеешь придумать для него красивую историю, легенду. Нет, я не смеюсь, это на самом деле здорово.
– Спасибо. Может, ты прав. Я и правда с самого детства оживляю кукол в воображении, они наполняют внутренний мир, привнося то, чего мне так не хватает.
«Любви, чёрт возьми», – почему-то захотел, но не сказал я.
– Куклы легко могут сгладить чувство одиночества, помочь заполнить мир вокруг смыслами в минуту, когда кажется, что он пустой и ничтожный.
– У тебя часто бывает ощущение… одиночества? – спросил я.
– Серёж, лучше не спрашивай! У тебя разве нет?
Я кивнул.
– Вот видишь. Каждый человек по-своему одинок, поэтому ищет способы, как преодолеть трудности, тревоги. Мне в этом помогают мои куклы.
– Я тебя понял, честно, – ответил я. – Но если так, почему ты сказала, что из родного дома в поселке ты не взяла в Воронеж ни одной куклы? Ведь они тебе так дороги и так помогают.
Кажется, мой вопрос озадачил её. Ответа долго не было:
– Наверно, потому… Знаешь, – она повторяла эти слова несколько раз. – Решение уехать я приняла далеко не сразу и не просто, и родные меня в этом совсем не поддерживали. И этот шаг стал для меня настолько важным, что разрезал, словно клеёнку ножом, одну и другую части моей жизни. Моё прошлое осталось там. Чтобы оно не звало меня назад, не рвало бессмысленно душу, я и не стала брать из дома ничего, что люблю. Особенно кукол. Мне легче приехать домой на денёк, ведь Добринка не так и далеко от Воронежа, повидаться, а потом с лёгкой душой уехать назад, к новой жизни, к проблемам, задачам, надеждам, наконец. Я ведь и уехала ради этой самой надежды. Потому что у нас в поселке её просто нет. Я получила профобразование, и всё, на что могла рассчитывать – проработать простой швеёй всю жизнь.
– Понимаю, – ответил я. – Ты решила покорить столицу Черноземья, а заодно собрать новую коллекцию кукол.
– Коллекция – плохое слово, – снова напомнила она. Я заметил, что за разговорами быстро прошло время, поднялось солнце, и мы миновали развилку с поворотом на город Бобров. – Но есть и ещё одна причина. Воронеж – город большой, здесь столько творческих увлеченных людей. И я подумала, что можно находить антикварные куклы в плохом состоянии, реставрировать, а затем продавать.
– О, коммерция, коммерция! Наконец-то я услышал о коммерции, а не о душе, и так рад этому! – я ликовал, видя, как краснеют щёки и даже уши Тани, она меняется в лице. – Я говорил тебе, что можешь во всем на меня рассчитывать, так что я в деле. Твой надёжный компаньон. Колесим по региону, а лучше по всему Черноземью, ищем куклы, шьём и вяжем, деньги делим. Я буду водителем. Нет, не звучит. Менеджером по логистике, вот!
– Ну вот, смеёшься, – сказала она. – А мне не смешно. Мама мне не может материально помогать, я же говорила, сейчас за съём комнаты платят, пока не поступлю. А я просто думаю, как заработать. Но это не значит совсем, что куколку, за которой мы едем, я хочу перепродать. Ты неправильно меня понял.
– Нет, я всё понял. У меня вот друг есть, картины рисует. Вот он долго сопротивлялся, в облаках витал, что его творчество не для продажи, что реальность настоящая – в его воображении, а что мы видим вокруг, лишь продолжение. Что-то такое любил повторять заумное. Так он с возрастом поумнел, стал другим, картины успешно продаёт.
– А творчество?
– В смысле?
– От того, что он смирился с миром и принял его законы, стал другим, он потерял связь с настоящим творчеством? С теми образами, которые были у него раньше на картинах?
– А, вовсе нет, глупости. Он и когда философствовал, рисовал плохо, и потом тоже. Сейчас его мазню в основном покупают для дач и кухонь, что тоже неплохо.
– Печально как-то.
– Да это жизнь, Таня. И поверь, мой друг сегодня умиротворён и по-своему счастлив, – сказал я, и вновь, как и прежде, почувствовал разницу в возрасте между нами. Она не мешала, но напоминала о себе, будто вонзилась где-то между нами тупой иголкой.
Я сказал после паузы:
– Так что, Таня, поверь, если ты найдёшь куклу, восстановишь и продашь её с выгодой, от этого все будут только счастливы.
Она засмеялась:
– Так уж и все, да ещё и счастливы.
– Ну, если ты мне найдёшь хоть одного опечаленного этим фактом купли-продажи, клянусь покинуть наш с тобой кооператив и уйти в монастырь грехи замаливать.
Странно, но при этих словах из-за крутого взгорка, на который мы так долго взбирались, показались по правую руку вдалеке за речкой кресты какого-то монастыря или храма. Я решил свернуть:
– Делаем пит стоп, пора пробовать твои бутерброды с чаем.
Уже через пять минут мы сидели на большой лужайке, поджав ноги. Незамысловатые бутерброды с колбасой и листьями салата здесь, на свежем воздухе казались особенно вкусными, ароматным был и чай с лимоном. Мне вспомнились утренние мысли про август, и тепло, зеленовато-жёлтые краски дня подтвердили моё сравнение этого месяца с женщиной, которая в последний момент перед временем одиночества и холодов особенно жаждет любить.
Мы сидели с Таней, почти прижимаясь плечами и, вытянув ноги, молча смотрели, как солнце играет в куполах храма. Я аккуратно сорвал веточку зверобоя – цветки уже почти отцвели, превратившись в плотные коробочки, но часть тёмно-оранжевых лепестков ещё держалась. Я поднёс веточку к носику Тани, сказал, что её волосы чем-то схожи по тонам красок с лепестком зверобоя в августе.
– Неправда, мои волосы совсем другие. Ты дальтоник что ли?
– Нет, просто мне виднее, чем тебе, – ответил я. – Согласись, ведь мне проще рассмотреть твои волосы, чем тебе самой, потому что я могу взглянуть под разными углами, в том числе увидеть, как в них переливается солнце.
«Или отражается луна, если повезёт увидеть», – сама по себе вкралась мысль.
– Ну что ж, зверобой, пусть будет зверобой, – после паузы сказала она, слегка наклонив голову ко мне. Я не мог отвести глаз от её белых, как молоко, с разбросанными пятнышками родинок плеч, смотрел на короткие, но красивые ноги, обутые в лёгкие мокасины. Мне захотелось прилечь рядом, головой у самых колен, заглянуть из зелёной травы, где на былинке замерла божья коровка, в её глаза, и смотреть, молча и долго-долго. Её глаза стали бы самым бесконечным, глубоким и вечным пространством. Мы бы плыли вдвоём так, глядя друг на друга, сумев победить самую безжалостную и безликую составляющую мироздания – время. И мы были бы рядом вечно, вот так, напротив старинной монастырской постройки, и слушали мычание коров, видели бы людей в чёрных одеждах, слушали старинные духовные песни.
– Нам пора ехать, – её голос разнёс картину, как сильный ветер рушит сложенный шалашиком костёр. Она бросила на траву веточку, и я увидел, как легко и без остатка облетает цвет со зверобоя в августе. Я подумал, что в мире никогда не бывает так, как в фильмах или хороших книгах – что чувство зарождается и постепенно прорастает в душах, как зёрна, сразу у двух человек. Один может разжечь себя, убедить в чём-то, начать стремится, а что думает и чувствует в это время другой – неизвестно. Вряд ли то же самое. И с этим ничего не поделать. А может, и не так. Может быть, Тане я интересен не только как помощник или сопровождающий, ведь она рассказывала мне о вещах таких сокровенных…
Почти до самого Богучара мы молчали. Только на подъезде к городу, когда мы сначала пошли на глубокий спуск, а потом поднялись и увидели полноводный, сильный Дон, невольно ахнули от его красоты. Мы и молчали-то потому, что каждый наслаждался новыми для себя видами. Тем и уникальна наша область. В Воронежской области есть всё, даже самая настоящая пустыня. Хотя сейчас речь не о ней, ведь район Богучара – вовсе не пустыня, а уникальное место с такой природой и фауной, которой нет нигде в мире. Нет, подумал я, сюда нужно приехать ещё раз, только одному. Чтобы просто побродить как можно дольше по этим дивным местам. Одному и в тишине.
Небольшой, словно разбросанный по долине городок, который вырос перед нами, издали показался совершенно белым, словно все дома выточены из чистейшего мела. И когда я увидел дорожный указатель о въезде в Богучар, решил сразу включить навигатор – я всегда так поступаю в неизвестном населенном пункте, хотя, может быть, дорогу проще было бы спросить у местных. Богучар – самый отдаленный райцентр, даже некоторые крупные города, образующие целые области, такие как Липецк и Тамбов, намного ближе к Воронежу, чем этот город. Работая в разных изданиях с восемнадцати лет, меня ни разу не направляли в эту даль.
Найти нужный адрес оказалось непросто – программа почему-то решила проявить всю свою вредность, и, остановившись возле какой-то автобусной остановки, мы с Таней склонили головы над экраном, пытаясь понять, куда нужно ехать. Когда мы стояли, программа указывала путь прямо, но стоило тронуться – требовала развернуться и проехать путь в шестнадцать километров. Тогда мы решили всё же ехать вперёд, попытаться узнать пути-дороги к кукле у местных. Мы остановились на площадке у школы, где ребятишки лет десяти играли в лапту. Они наперебой что-то кричали, так что я решил лучше просить у старух, что шли прямо по автомобильной дороге к магазину. Те с охотой ответили и объяснили точно ориентиры, как ехать и где поворачивать. Немного поколесив и ещё несколько раз обратившись к местным, мы нашли нужный адрес. Правда, на нём не было номера, я посчитал по табличкам других домов на улочке.
Я вышел первым и постучал в окно. Таня оставалась в машине, будто стеснялась идти и узнавать про куклу. Мне подумалось, что я сейчас сам быстро куплю за свои деньги, принесу долгожданную игрушку, и мы поедем обратно. Но когда захрустел замок, девушка открыла дверь и побежала по узкой, поросшей подорожником тропинке.
Из двери потянуло жильём – я не знаю, как лучше назвать этот запах, для себя я определил его как «старушечий». Нет, это был не противный и сжатый воздух, а какой-то другой, деревенский, такой всегда бывает в сельских домах пожилых одиноких женщин.
– А, сынок, дочка, проходите, проходите! – раздался голос из сенцев. Я прошёл первым и увидел прялку, бочку и другую рухлядь, которую не успел рассмотреть – мы быстро прошли в просторную светлую комнату. Первой в глаза бросилась небольшая белая печь, затем – накрытый ручной работы скатертью круглый стол, божница и зажжённая лампада в углу. Мы стояли в дверях на разноцветном домотканом половичке. Я лучше рассмотрел хозяйку – низенькая и плотная, в большом сером платке и белой кофточке она напоминала гриб-боровик. Удивился, посмотрев на Таню, ведь она говорила, что нашла объявление в интернете. Неужели одинокая бабушка такая продвинутая, или мы просто ошиблись адресом? Но Таня вовсе забыла обо всём, и, как ребёнок, смотрела по сторонам, будто попала в музей сельских древностей. Больше всего её заинтересовала сшитая из тряпиц куколка, подвешенная у потолкла на верёвочке рядом с пучками трав. Такие безделушки часто продают на различных славянских фестивалях и прочих собраниях родноверов. Только эта куколка была явно не новой.
– Садитесь, садитесь, вы ведь с дороги, сейчас чай будем пить! – суетилась бабушка.
– Да нам бы куклу увидеть, и мы поедем, – сказал я, но старушка будто и не услышала.
– Меня баба Шура зовут, а вас как? – мы назвали имена. – Вот и молодцы, садитесь.
Не знаю, зачем она спросила, ведь потом она обращалась к нам только «дочка» и «сынок», словно мы были родными. За чаем баба Шура взялась рассказывать нам про свою жизнь, порой надолго замолкая, будто и не помнила, что у неё гости. Она вздохнула, переходя к самой печальной, как мне показалось, для неё страницы – прихода в Богучар фа_шис_тов. При этом она часто меняла тему, и от вой_ны переходила к голодному времени конца сороковых, работе в колхозе, говорила о гибели старшего сына и многом другом. Я стал догадываться, что мы попали вовсе не по адресу, что бабушка долго была одна и потому хочет выговориться, и я аккуратно трогал Таню, пытаясь подать знак, что нам надо искать способ попрощаться и уйти.
Бабушка говорила тихо, её влажные глаза казались прозрачными. Она сгорбилась напротив нас, оперев на морщинистую руку круглую голову:
– Что до вой_ны было, так точно и не упомню. Я с тридцать пятого году. Родилась тут, отец плотником был, в первые дни на фронт ушёл, так и пропал, ни одной весточки не получили, где он и как запропал, до сих пор не знаю. И много таких у нас в Богучаре было, ой много. Они же все сплошь мужики, работать умели, пахать, сеять, точить-чинить – что угодно, только не воевать. Немцы-то к нам пришли, они все сплошь пристреленные, наученные, там-то, у себя, навоевались. Да и у нас, пока до Воронежа шли, ещё больше заматерели убивать да грабить.
Она помолчала. Тикали ходики, кот спрыгнул с подоконника и юркнул под стол, тёрся о мои ноги пушистым хвостом.
– Страшное было время, ох страшное, – продолжала она. – Помню, до прихода немцев у нас в Богучаре солдаты стояли, и самолёты были, орудия какие-то тоже. Мама моя строила со всеми оборону, меня с собой брала на окопы. У неё большая лопата, а у меня махонькая детская, отец мне до вой_ны сделал снег огребать. Хоть небольшая от меня, а все равно польза, наберу в ведёрко земли, мать поднимет, ссыпит. С ребятами железо по дворам собирали, всё перерыли, чтобы сдать на танки. Потом то шесть танков за наш труд построить смогли, вот ведь значит, хватило как нашего железа. Они в колонне «Воронежский колхозник» были, наши танки эти.
Мне показалось, будто хлопнула калитка. Я прислушался – кто-то ходил по двору.
– Немцы, помню, пришли в июле. Сначала нас бомбили, в мост им нужно было попасть, и в нефтебазу. Помню, как мама выбежала с криком из дома, а я за ней тоже рыдала в голос. А нам говорят, мол, собирайте как можно быстрее, что есть ценного, и бегом! Мать пакует, плачет, соль последнюю всю на пол просыпала, стала совочком сгребать. А что могу сделать, мне всего седьмой годок тогда шел, я как умела, помогла, а с собой взяла самое ценное и дорогое – куколку мою. Её, куклу эту, я Галей звала. Она старая уже тогда была, сделана ещё при царе. С ней ещё бабушка моя, по рассказам, играла. Вот Галя и стала моей ценностью, мама кое-как нахватала чего-то в сидорок, а я куклу взяла, с тем и ушли.
Я посмотрел на Таню – она достала платок и тихонько утирала слёзы.
– Так и шли мы все, много нас было, баб да детей, в той толпе. Пушки гудели, шум, взрывы вдали, земля аж тряслась. Я только потом узнала, что это наши солдаты насмерть с врагом дрались, в неравном бою, и полегли все, чтобы мы успели уйти, переправиться на другой берег Дона. Вся рота погибла, до единого ради нас.
Баба Шура перекрестилась. Мне показалось, что в окне промелькнула фигура. С улицы послышалось, будто к дому подъехал грузовик. Двигатель заглушили, но слышались голоса. Старушка же ничего не замечала. Она будто была далеко:
– Переплыли мы Дон, а там дальше ещё тяжелее, ещё горше, слёзы одни. Шли мы долго, продукты скоро вышли, и всю вой_ну только и помню, как сильно хотелось покушать. А когда Богучар наши освободили, вернулись мы, и не нашли родного дома. Порушил всё немец. Так и жили в бараке. Мать я почти и не видела, уходила она засветло, а возвращалась, когда мне уж спать пора было. Да я как-то быстро повзрослела, всё сама училась делать. Помню, соберу ей ужинать, и жду, жду, когда придёт. Так и засыпала за столом, а просыпалась почему-то уже на сундуке – кровати не было, я на старом сундуке спала. Она меня туда относила. Потом мама болела, руки у неё высохли, поднять уж ничего не могла. Быстро она на тот свет после войны преставилась, так я и осталась одна на белом свете…
Старушка забылась, словно уснула. Мы боялись что-то сказать. И тут она вздрогнула:
– Да что ж я, старая, всё болтаю и болтаю. Вы чай-то пейте, с жамочками вот, с печеницами, почто же я вас умаяла совсем? Не с кем мне повспоминать, вот я и… Я уж год поди из дома не показываюсь, да и ко мне редко кто заходит, разве что соседка да почтальонша.
Голоса раздавались уже в сенцах, там чем-то гремели, будто спешно хотели навести порядок. Что-то грохнуло, словно обвалилась полка с банками.
– Трудно мы жили, – вновь начала бабушка. – В школу я поздно пошла, с девяти лет только, а всё вой_на. Семилетку окончила уже невестой. Хотя какая я невеста – сирота безродная. Работала счетоводом, из шинели скроила себе курточку, кофточка была из полотна – всё приданое на мне. За труд дали два метра жилья, я тому счастлива была. Вышла замуж, паренька бог послал совестливого, доброго. Васечка. Всю жизнь прожили, всё делили, и вот уж год как схоронила его. Трёх деток подняли, один погиб....
Дверь скрипнула. Вбежала женщина, посмотрела на нас так, будто просчитывала в голове, кем мы можем быть. Улыбнулась, но взгляд показался тяжёлым, отталкивающим:
– А вот и Лидочка моя, доченька приехала наконец! А это вот детишки, за куколкой приехали.
– Ах да, да, – сказала женщина, отыскивая что-то у печи. Потом она отдала куклу Тане, сказав шёпотом:
– Вы бабушку особенно не слушайте, она так может до самой ночи рассказывать и рассказывать.
– Ничего-ничего, – ответил я.
Таня положила куклу на колени, гладила её маленькую круглую головку, словно ласкала позабытого обиженного ребёнка. Платьице на кукле было рваное, словно её нашли на помойке.
– А я вот в Воронеж теперь перебираюсь, буду у дочки жить, – продолжала баба Шура. – Дом уж продала, да и всё, что есть, тоже быстро распродаём. Я ведь хотела всё с собой взять, а Людочка говорит, не надо, там, в городе, всё есть, да и хранить моё добро негде. И молодец, быстро всё продаёт. Говорят, в этих телефонах сейчас покупателей сразу находят.
– А как же вы, баба Шура, – впервые подала голос Таня, – с куклой такой расстаётесь? Она же, получается, единственная память, всю вой_ну вы вместе прошли…
– Да брось, дочка, мне ли на старости лет с куклой возиться? – засмеялась она. – Да я про неё и позабыла вовсе, а Люда, хлам разбирая, нашла. Я ей говорю, мол, отдай какой-нибудь девочке тут, в Богучаре, много их тут бегает и по нашей улице, а та отвечает, что кукла старинная и цену имеет. Ну раз так, что ж. Да вот и вы приехали, значит, права дочка-то.
– Выходит, вам она не нужна? – вновь спросила Таня, будто искала твёрдое оправдание, почему она может стать новой хозяйкой куклы Гали.
– Да не смейся ты, дочка! Бери себе. А детки у вас родятся, – бабушка, видно, приняла нас за молодую пару. У меня внутри что-то дрогнуло, а Таня покраснела, потупив взор. – Вот и они тоже поиграют. Сколько поколений хороших людей эту куклу держали, пускай их тепло и дальше передаётся, – она помолчала. – А знаете что, детки мои…
Бабушка привстала и наклонилась к нам:
– Сейчас тут такой шум-гам начнётся, диваны и мебель понесут. Так что вы лучше поезжайте-ка, милые, побыстрее домой, да и путь вам неблизкий. И куколку мою, Гальку, берите. А денежек мне за неё не надоть.
Таня резко закачала головой, стала искать кошелёк, быстро нашла пятитысячную купюру.
– Убери, не обижай старуху, – сказала баба Шура, и пошла к иконам. Долго крестилась, глядя то ли на образа, то ли на семейный портрет с мужем, на фото сына, который висел рядом. Она не то плакала, или что-то шептала или пела, я видел лишь сгорбленную спину да огонёк лампадки. Да, звук больше напоминал именно старинную духовную песню, где наверняка были самые заветные слова благодарности Богу за прожитые годы, воспоминания о земле, людях, о бедах и радостях. И пела будто не бабушка, а её душа, которая прощалась с домом, смиренно принимая то, что умереть придётся далеко от родных мест.
Дочь ругалась с грузчиками во дворе, и теперь вбежала. Двое нетрезвых мужиков стали примеряться к дивану, матерясь вполголоса. Дочь подошла к матери, обняла за плечи:
– Ну что ты, что ты плачешь? – шептала она. – Мама, мы же обо всём договорились, и ты сама согласилась, что так будет намного лучше! Не дай бог случись что, кто тебе тут поможет, ты же одна? А у нас тебе хорошо будет. Ну, если заскучаешь, мы тебя в любой день в Богучар свозим, к папе и Владику на могилки.
Баба Шура будто её и не слышала. Тогда дочь подошла к нам:
– Ну что, ребята, всё хорошо, нравится кукла?
Таня кивнула.
– Значит, всё устраивает?
– Людочка, они денежку мне уже отдали, – подала голос, не оборачиваясь, баба Шура.
– Ну, раз так, – дочь перешла на шёпот. – Извините, что пришлось задержаться, бабушку выслушать, вы понимаете. Спасибо вам, хорошей дороги! Извините вот, у нас переезд.
– Конечно-конечно, мы едем, – я взял за руку Таню, и вывел из дома. Мы с трудом разошлись с грузчиками, которые никак не могли прикинуть, как лучше выставить диван. На пороге Таня обернулась, её взволнованные глаза бегали, и, прижав к гр_уди куклу, она опять полезла за кошельком. Видимо, хотела сказать, что возникло недоразумение и отдать деньги дочери, но моя решимость не дала сказать ей и слова. Лишь когда мы оказались в машине, Таня вдруг разревелась, шепча:
– Ну почему?
Я завёл двигатель, пытаясь быть твёрдым и рассудительным, но заметил, что и у самого дрожат руки:
– Выходит я что, украла её, да? Украла!
– Так, не говори глупости! – оборвал я. Похоже, я в силу возраста понял эту ситуацию иначе, и мне было грустно на душе вовсе не от того, что мы не заплатили за куклу. – Баба Шура подарила тебе её, она добрый человек. Она и не выставляла куклу Галю на продажу, потому что друзьями не торгуют. Ты же сама говорила по дороге, как относишься к куклам, значит, и бабушка понимает это примерно так же. И ещё, наверное, она считает, что не всё в мире измеряется деньгами. Она отдала тебе эту куклу с лёгким сердцем, а ты вот плачешь.
– Я плачу, потому что мне жалко бабу Шуру.
Нет, подумал я, и Таня сердцем всё точно понимает. Милая девушка.
– Если для тебя пять тысяч лишние, отдай в какой-нибудь фонд для пожилых людей, – я заулыбался, стараясь показать, что шучу, и вдруг пожалел, что она может воспринять буквально. – Но лучше побереги их.
Мы долго молчали. Я ехал, не сводя глаз с дороги. И когда показались купола какой-то церкви, сказал:
– А знаешь, что мы с тобой можем сделать для бабы Шуры?
– Что? – она уже не плакала, но была задумчива.
– Молиться за неё. Просить для неё спокойных дней, здоровья. Она сделала для тебя добро, сделай и ты. Проси об этом силы, что выше нас.
Я не знаю, почему решил сказать так, но самому от этих слов стало как-то тихо на душе. Таня поглаживала куклу. Никого другого я не захочу видеть рядом, только её, подумалось мне. Ты безгрешна, чиста, как первый снег. Я давно разуверился, что в наше время встречаются такие очаровательные люди, как ты. Как же ты похожа на белокурого ангела с этой куколкой! Сколько всего плохого ты можешь встретить впереди, того, что попытается коснуться тебя грязными лапами, испортить, забрать эту небесную искорку. Может, для того и дан тебе я, чтобы уберечь от этого? Да, я, конечно, не подарок. И ты дана мне, чтобы я очистился, изменился, стал лучше, забыл всё плохое и просто начал жить по-новому. Может быть, те самые высшие силы, которые я смел помянуть только что, они и послали мне тебя, а меня – тебе. И я буду тебя защищать, познавая радость видеть твою чистоту, добродетель, благодаря чему не скачусь в уныние, злобу, цинизм, и моё сердце не зачерствеет.
Когда мы проехали Павловск, я заметил, как быстро солнце ушло из зенита. Таня что-то читала в телефоне, а потом сказала:
– Знаешь, я вот нашла: оказывается, в Богучаре даже есть музей народного костюма и куклы. Там чего только нет: и тряпичные куклы из соломы, лыка и травы, разные обереги. И мастер-классы для посетителей проводят: можно самим сделать куклу-закрутку.
– Что ж, хороший повод у нас появился съездить сюда ещё разок, – засмеялся я.
Машину дёрнуло. Ещё на выезде из Богучара я почуял неладное, но, находясь в своих мыслях, не обратил внимания. Я подумал, что двигатель давно «прочихался», однако он взялся за старое. Так мы проехали ещё километров тридцать, и странное поведение автомобиля заметила уже и Таня.
Впереди показалась заправка:
– Ничего, – сказал я как можно бодрее, – сейчас мы самого лучшего бензина зальём, гадость эту в баке разбавим, и нормально пойдём, движок отдышится. У меня сто раз так бывало.
Таня всё равно оставалась напряжена.
Когда остановились, она опять полезла в сумочку, протянула уже измятую купюру:
– Хватит уже, так ты и хочешь с ней расстаться.
– Серёж, да мне и правда неловко очень! Заправься из этих, чтобы мне полегчало на сердце, правда, прошу тебя!
– Ну, только если так.
В кассе я заплатил из своих, купил шоколадку, и вернул ей деньги. Она удивилась. Я соврал:
– Извини, у них с пяти тысяч сдачи не было.
Мы тронулись в путь, я успокоился: машина теперь вела себя смирно.
– Ну вот, видишь, а ты боялась! – пошутил я через полчаса, и на этих словах двигатель заглох прямо на ходу. Я прижался к обочине, несколько раз пытался завести. Не помогло. Перед нами по правую руку был вытянутый, точно змея, пруд. Мимо проносились машины, большегрузы, и я решил столкнуть на нейтральной скорости автомобиль вниз с насыпи, ведущей к плотине.
– Лучше тут посмотрим, – сказал я, и полез в капот, понимая, что влип – я почти ничего не понимал в устройстве машины, только самое основное. Внешне всё было в порядке. Я долго возился без всякой цели, боясь вернуться в салон и признаться Тане, что понятия не имею, как быть дальше. Нигде не искрилось, не дымило, всё вроде бы в норме, одно «но» – не заводится. Я сел за руль, несколько раз пытался завести, но быстро оставил попытки, зная, что так только посажу аккумулятор.
Таня молчала, сидя с куклой в прежней задумчивой позе. Хорошо, что она пока не паникует. Видя мою сосредоточенность, она лишь спросила:
– Можно, я пока пойду пройдусь?
Она бродила по берегу, и казалась большой девочкой с игрушкой на фоне красно-жёлтого неба и воды.
Я думал: звонить отцу? Не стоит, хотя о нём вспомнил в первую очередь. Он, конечно, бросится на помощь сразу, ночью дотянет меня на тросе, если не разберётся в поломке. Но… нет. Вспомнился разговор с мамой, её тревоги по поводу его здоровья. Надо будет ему и правда набрать, но сказать, что у меня всё в порядке, и намекнуть про врача. Но это позже, а что сейчас?
И тут вспомнился один дружок, Коля Редин. Конечно, кто же ещё? Он работал в МЧС спасателем, и при этом был отличным механиком, у себя в гараже Коля создал мастерскую, где моя машинка часто у него «наблюдалась». Виделись мы в последнее время редко, но я знал – он не откажется помочь. Во всяком случае, надо звонить.
Коля внимательно меня выслушал, попросил подойти к капоту, описать, что я вижу, куда-то заглянуть, пощупать.
– Ну, похоже, что вся твоя история с бензином и то, что случилось, никак не связаны, – вынес он, как доктор, вердикт. – Порвался ремень ГРМ.
– И что, как мне теперь исправить?
– Да никак.
– Спасибо, утешил, старик.
– Так ты где вообще?
– Я ехал из Богучара…
– Жаль, не из Мадрида. Вот тебя занесло на твоей колымаге. Край планеты считай.
– Да вот. Нет, я уже много проехал, и от Воронежа стою не так, чтобы далеко. Сейчас посмотрю на навигаторе… Хотя и так помню, дорожный указатель был прямо перед тем, как заглох. Кажется, Хренищи.
– Классное название, очень подходит! – Коля смеялся.
– И не говори, тебе то весело, не ты в каких-то Хренищах заглох, – ответил я серьёзно. – Прямо за этим указателем пруд вытянутый, на трассе, тут я и стою. Так что, выручишь?
– Извини, Серёжка, сегодня никак. Если б знал заранее, что ты в каких-то Хренищах поломаешься. Я просто уже выпил немного после смены.
– Ах ты предатель! А мне то что делать?
– Ночуй там, ночь уж близко. Удочки в багажнике есть? Развернись там и получай себе удовольствие! Я бы и сам сейчас на каком-нибудь прудке не прочь бы отдохнуть. А я утром приеду, ремень новый привезу, всё на месте и сделаем. А если не в нём дело, то дотащу тебя, – он помолчал, отхлёбывая что-то. – Так ты один там?
– С девушкой, – ответил я, глядя, как Таня собирает в букет какие-то травинки.
– Вот, ещё лучше, да тебе вообще считай, брат, подфартило!
– Ладно, Коль, раз так, ничего не поделаешь. Только прошу – приезжай как можно раньше! И не перестарайся с отдыхом после смены.
– За меня не волнуйся, нам в МЧС не впервой людей из беды выручать. Я бы ребят к тебе прислал, но понимаешь, для этого условие должно быть.
– Какое?
– Ну, угроза для жизни. У вас там есть такая?
– Вроде нет…
– Жаль. Так что ночуйте, воркуйте, голубки. У тебя там, эти, в бардачке имеются?
– Да хватит уже!
– Есть, небось, возишь, это же не ремень ГРМ.
– Коля, всё!
– Ну всё, значит, всё! Часов в восемь меня тогда жди. Спи спокойно, а я на карте гляну, где эти твои Хренищи.
Я пошёл к Тане. Она держала куклу, букет и улыбалась. И казалась такой спокойной, безучастной, что на её вопрос: «Что?» я ответил: «Ничего».
Мы прошлись по берегу пруда, и я не сразу, но рассказал о нашем положении. Её лицо при этом не изменилось:
– Никак иначе, Таня, прости. Хороший друг рано-рано приедет, и мы тронемся.
– Утром, так утром, – выдохнула она. – Надеюсь, ночью будет не очень холодно.
Об этом я не подумал, но ответил:
– Что-нибудь придумаем.
Я осмотрелся – место было просто отличным, сюда и правда можно было бы приехать порыбачить. Я пожалел, что выложил снасти, хотя до покупки домика они всегда без дела болтались в багажнике. Зато, порывшись в машине, я нашёл куда более нужную вещь, о которой давно забыл – брезентовую плащ-палатку, а также упаковку спичек, потемневшую и твёрдую, как камень, пачку соли, а также топорик.
– Мы будем спать в палатке? – спросила Таня.
– Нет, мы разложим брезент, пока будем греться у костра, а потом ты пойдешь спать в машину и укроешься ей. У меня уже был подобный случай, когда без подготовки пришлось спать на природе – плотный брезент сохраняет тепло не хуже одеяла. Я сто раз так делал.
– Да, и сто раз чинил машину тем, что заправлял хороший бензин, – сказала она без злобы, и я понял, что язык у девушки бывает весьма острым. Милый ангел, которому палец в рот лучше не класть.
– Пойдем-ка лучше в посадки, – предложил я.
– Зачем?
Я хотел ответить: «Увидишь!» но понял, что в такой ситуации меня можно понять неправильно:
– Дров поищем, и грибочков, может быть, на ужин немного соберём.
– А ты в грибочках хорошо разбираешься, Серёж?
– Конечно!
– Надеюсь, лучше, чем в работе мотора?
Я окончательно убедился, что Таня только внешне казалась тихоней. Ей, скорее всего, не нравилось наше положение, но вместо слёз, причитаний, крика она реагировала спокойно и со злой иронией. Может быть, она даже боялась меня, страшилась предстоящей ночи рядом с трассой и с человеком, которого мало знала. Ещё немного, подумалось, и она сможет меня обидеть, а что будет дальше – уже вопрос. Пойду вообще пешком в Воронеж один, пусть остаётся, звонит куда хочет. В конце концов, я дёрнулся ехать в Богучар с её подачи, и вот сижу тут под какими-то Хренищами. Вместо того, чтобы, укрывшись пледом, вчитываться в воспоминания Звягинцева. И всё из-за какой-то дурацкой грязной куклы!
Но ничего из этого я, конечно же, не сказал.
В посадках я нашёл много подберёзовиков – недавние дожди дали урожай, и червь ещё не успел тронуть этих крепких, на высоких кремовых ножках красавцев. Валежника тоже было столько, что можно жечь костры остаток лета и всю осень напролёт. Таня подняла сухую палку, и шла с ней, напоминая девушку-эльфа. Иногда она склонялась над каким-нибудь грибом, и спрашивала о его названии.
– Вот свинушка, это зелёная сыроежка, а эта – розовая, – рассказывал я, про себя гордясь тем, что познания в грибах у меня всё-таки есть. – Только они нам совсем не нужны, когда так много подберёзовиков. Этот гриб благородный, его можно сразу на костре зажарить, а вот эти все лучше сначала отваривать.
И всё-таки настроение моё нисколько не упало. Мы брели по посадкам, и я думал о том, что в любом случае сегодняшний день я запомню если не навсегда, то надолго. Наша память очень выборочна, а большинство дней серы и унылы. И это легко проверить. Попытайтесь на Новый год, стоя с бокалом шампанского, вспомнить яркие моменты уходящего года. Вряд ли вы восстановите в памяти хотя бы два десятка из трехсот шестидесяти пяти прожитых дней. Так вот, я знал, что этот августовский денёк точно сохранится во всех подробностях, словно я положу его засохнуть и остаться берёзовым листом на страницах моей памяти. Но дню этому ещё рано застывать, ведь он не окончен. Будет ночь, костёр, разговор под звёздами. И я знал, что вовсе не буду спать, ни одной секунды, лучше уж к утру доберусь до дачи и залягу на сутки.
Мы ушли далеко от машины. Выбравшись из посадок, посмотрели в сторону дороги – она казалась далекой серой полосой. Мы стояли на грунтовке, почти прижимаясь друг к другу. Таня смотрела вдаль, где на другом берегу пруда едва алели бледные, пока невызревшие ягоды рябины:
– Ты прости меня, я, наверное, тебя обидела.
– Нет, с чего ты взяла, брось, – я не договорил, она положила мне палец на гу_бы и посмотрела в глаза.
– Пойдём обратно, Серёж. Ты молодец.
Она шла впереди меня, и я не мог отвести взгляд, ел глазами её волосы, плечи, каждую её частицу. Я чувствовал себя кипящим шестнадцатилетним идиотом, и сердце с каждым ударом рвалось выпрыгнуть из гру_ди, бежать вприпрыжку рядом с ней. Хорошо, что она шла впереди, не видя моего горячего лица, и взгляда, который наверняка показался бы ей нездоровым. Постепенно жар отпустил меня, и захотелось просто сделать ей что-то хорошее, чтобы она снова и снова произнесла «Ты молодец, Серёж». Эти слова, как музыка, как высшая награда и радость. Ради них можно что угодно бросить к ногам такой девушки.
Но всё, что я пока мог бросить к её ногам – это ворох сухих веток. Я разложил брезент, и она села, поджав ноги, и раскладывала бутерброды. Таня не зря взяла большую спортивную сумку, и набрала в неё так много припасов, будто готовилась к такому исходу. Куклу она посадила рядом на брезент, и будто как девочка собиралась её кормить.
– Еды у меня хватит, – сказала она.
– Отлично. А как всё съедим, будем собирать дары природы, – посмеялся я. Солнце уже почти село.
– А ты знаешь, – сказала она, приподнявшись и положив голову себе на колени. Она смотрела задумчиво куда-то в сторону. Я в это время сложил «шалашик» из сучков и собирался разжечь, – я, когда была маленькой, мечтала отправиться пешком на край света, дойти до Африки. Там ведь бананов много, а мне так их хотелось. Африку я представляла как страну счастья, постоянного лета. Мы тогда жили так бедно, что помню, как с сёстрами один банан на троих делили.
– Подожди, ты прямо про моё детство рассказываешь, оно как раз на девяностые годы пришлось. У меня примерно такая же история была.
– Правильно, я вспоминаю девяносто восьмой, мне тогда как раз лет пять было. Это был чёрный вторник так называемый. Тогда мы потеряли все сбережения, а мой папа… повесился.
– Извини, Тань, – произнёс я, замерев. Мне хотелось её обнять.
– Прости, я не о том, – она привстала, протянула ладони к разгорающемуся костру, – я же ведь тебе про поход в Африку начала рассказывать, как мечтала. Вот и думала я, что буду идти туда, идти, в далёкую страну тепла и солнца, останавливаться у речек разных, грибки жарить, картошку печь… И постепенно по дороге будут встречаться друзья. Сначала зайка и лисёнок, потом волчонок и мишка, а потом уж пойдут обезьянки, слоники, панды… И теперь, вот здесь, мне об этом вдруг вспомнилось.
– Ты жалеешь, что поехала?
– А ты?
– Нет, Таня, отвечать вопросом на вопрос – это…
– Нет, не жалею, Серёж.
Я взял пластиковое ведро и сходил к пруду. Долго смотрел на воду, собираясь с мыслями. Вернувшись, промыл в воде подберёзовики и стал нанизывать их на палочки. Когда я приступил к жарке грибов, стало темнеть сильнее, к нам пришёл тёмно-синий вечер, и он таял в нашем микромире, где горел костёр. Переворачивая грибы, мне вспомнилось, как мы с Таней стояли в пробке, и тогда я тоже думал, что мы остались на время вдвоём среди большого и шумного мира. Теперь же мы и правда вместе, и наш микромир, как я его называл, никто не потревожит извне.
Подберёзовики шипели, морщинились под сильным жаром. Таня села ближе ко мне:
– Там, дома в Добринке, меня ничто не держит, разве что…
Она не продолжала, и я, снимая грибы и готовясь насадить свежие, ждал, не зная, о чем она будет рассказывать.
– У меня там остался друг детства, Димка. Вот с того возраста, как я в Африку хотела уйти, мы с ним примерно и дружили. Вместе на его педальной машинке катались… Представляешь, нас всегда женихом и невестой называли, а он, даже мальчонкой, к этому спокойно относился, и любые издёвки, даже от друзей-одногодок, принимал по-мужски. И меня всегда защищал. Он для меня стал как брат, и я не знаю даже, остался ли он в нашем поселке, или уехал... Хотя о чём я говорю таком, прости…
– Нет, нет, я слушаю, – ответил я как можно равнодушнее, но знал, что Таня говорит о важном человеке, которого я невольно воспринимал за врага, за самую лишнюю и противную личность, которая могла бы возникнуть, вломиться к нам, нарушив покой и гармонию тихого вечера.
– Димочка был единственный, кому было не наплевать, что я уезжаю в Воронеж, – продолжала она. – Знаешь, он то злился, то смешно чего-то требовал, а потом падал и клялся в любви.
Я был безучастен, хотя она тихо смеялась.
– Он мне говорил, что лучше остаться, что он постарается найти мне в посёлке достойную работу, а когда понял моё настроение, даже порывался ехать со мной…
Сверчки запели. Я жарил грибы, и думал, как можно аккуратно сменить тему.
– А потом он, когда понял, что я не шучу и решила уехать, знаешь что предложил мне? Жениться.
– Представляю, чего уж там, – ответил я еле слышно, сжав зубы. Она прижалась, рассказывая эту историю. Её колени были так близко, но меня не тянуло их погладить, словно кто-то, юный и дерзкий, встал смеющейся тенью между нами. Что-то оборвалось во мне после упоминания об этом Диме, и понял я: не станет девушка, находясь рядом с человеком, которой ей интересен, вот так, в лицо поминать другого. Но, с иной стороны, а ты что хотел, разве важно ей, о чём ты мечтал все это время? Возьми-ка лучше эти мечты в кулак, и спрячь поглубже. Девочке посочувствуй. Жареными грибами угости. Выслушай. И постарайся понять.
Таня словно угадала моё смятение:
– Знаешь, я думаю, прошлое все же не стоит тянуть за собой, оно, как тяжёлый багаж, который уже не пригодится и только мешает. И хотя там, во вчерашнем дне, много яркого и дорогого, от него лучше уйти. Я об этом много думала, и приняла решение уехать в Воронеж и поступать в университет.
– Всё правильно, – ответил я и протянул Тане тёмные, немного обугленные грибы.
– А он звонит? – зачем-то спросил я.
– Кто?
– Друг твой.
– Так, изредка. А что?
– Ничего.
Совсем стемнело, стало холодно, и я укрыл плечи Тани плащ-палаткой и снова сел рядом. На небе, словно веснушки, постепенно выступали звезды. Огромное ночное небо будто улыбалось, глядя на нас.
– Не помню, говорил ли тебе, а я ведь нашёл вторую тетрадь с продолжением воспоминаний, совсем случайно.
– Вот видишь, а сам ведь не верил.
– Да, не верил. Там уже совсем другая история началась. Но я сейчас о другом подумал. Чтобы понять теорию Карла Эрдмана о единстве космоса, даже не нужно вдаваться в какие-то мудрствования. Достаточно просто посмотреть на небо летней ночью, увидеть его порядок и совершенство. Поняв его, расхочется совершать дурные поступки. В космосе нет ничего лишнего, и всё в нём живо, подчинено общей цели. Звёзды – это огненные матери, а планеты – их дети. Управляет ими закон любви, и именно любовь дарит жизнь.
Таня положила мне голову на плечо и слушала:
– Космос учит нас законам любви, вниманию друг к другу, жертвенности. Когда на звезде, то есть, на одном из тысяч вселенских солнц, наступает долгожданное время Весны, она отдаёт свои силы, чтобы родить планеты. И точно так должны жить и мы.
В кармане завибрировал телефон, зазвучала мелодия, которая разрушила наш мир. Кто бы ни звонил, я готов был проклясть этого человека на всех языках. Таня поднялась, а затем скрылась в темноте.
Моё лицо стало красным от злости, когда я увидел, что звонит редактор Юля. В выходной день, да ещё в половине десяти вечера! Хочешь дать задание? Сейчас услышишь, что я об этом думаю, хорошо, что Таня отошла и не узнает, как крепко я умею ругаться.
– Слушаю! – выдавил я.
– Серёжа, привет, прости, что так поздно! Ты можешь говорить? – голос показался взволнованным и подавленным, будто за минуту до звонка Юля плакала.
– Могу, что случилось?
– Серёжа, представляешь, какая беда произошла! – она помолчала, я подумал, прервалась связь. – Алло, ты слышишь?
– Да!
– Витя Малуха погиб. Из окна выбросил_ся, два часа назад примерно произошло. Как он мог, почему…
«Позарез нужны две тысячи рублей, а лучше три. Срочно, кр_овь из носу, старик», – в моей памяти далёким эхом прозвучали слова нашего последнего разговора с ним.
– Родители в шоке, они ничего понять не могут, я была сейчас там, видела их, – продолжала Юля. – И никто ничего объяснить не может. У него ни девушки, ни друзей ведь не было, жил скрытно. Ты в редакции с ним больше других общался, может быть, замечал какие-то странности?
– Нет, – ответил я. Мне хотелось кричать – так было горько, страшно и стыдно.
– Завтра нам нужно всем собраться в редакции, всё обсудить, – сказала Юля. – Лучше утром.
Я объяснил, почему не смогу попасть.
– Будь осторожней, береги себя, – сказала она. – Я в редакции весь день буду, наверное, хоть и воскресенье. Так что заезжай в любое время, поговорим.
– Хорошо, – ответил я и попрощался.
Таня вернулась:
– Что-то случилось?
Я еле-еле кивнул и опустил голову, сжав кулаки. Видя моё состояние, она сказала:
– Я, наверное, пойду в машину, спать хочется.
– Конечно, иди, – я свернул плащ-палатку и протянул ей. Таня ушла, включила свет в салоне, и я видел, как она, укутываясь в брезент, взяла куклу. Я лёг у костра прямо на траву, смотрел на огонь и не мог сдержать слез.
– Негодяй, – хрипел я. – Какой же я всё-таки… А ещё девчонке вот заливал про космос и взаимопомощь, жертвенность, а сам поступил с человеком, как последний гад.
Не сразу, но я впал в затяжной липкий сон, мелькали какие-то дороги, тропинки, лица, куклы и иной бред. Позже я увидел Витю, из его ушей сочилась кр_овь, и он стонал, корчась в неестественной позе на асфальте. Потом я увидел его живым, он будто подошёл к костру с другой стороны и стал дуть на огонь. Я смотрел на него, тяжело дыша, и даже во сне хотел показаться спящим – всё от стыда перед ним. Витя подложил дров, потом отвернулся, и на фоне синевы пруда и блеска луны он расправил бирюзовые, усыпанные звёздами крылья. Малуха повернул ко мне голову, слегка улыбнулся и подмигнул. Он улетел в вечность, так ничего и не сказав.
Я очнулся на заре, ёжась от холода. Ныло все тело, и особенно – голова. Костёр давно прогорел, над прудом поднялась дымка. Вода будто закипала, как в большом котле. Я подошел к машине – окна покрылись плотной белой пленкой, и я подумал, холодно ли было спать Тане, не заболеет ли? Про себя не хотел и думать, я заслужил за свою чёрствость и лицемерие надолго слечь в постель. Подбросив дров, я стал смотреть, как медленно восходит солнце, и ждать друга.
Коля не задержался – его большой чёрный «универсал», похожий на похоронную машину, свернул с дороги и спустился к моей машине. Таня ещё не проснулась. Редин, как всегда, был слегка небрит и весел. Поздоровавшись, он сразу стал хохмить про меня и поломку, по-разному склоняя Хренищи. Больше всего, похоже, он хотел увидеть мою «спящую красавицу». Я не мог разделить его радости, голова стала болеть ещё сильнее, но я искренне был благодарен ему – Коля не подвёл, и это стало самой хорошей новостью начинающегося дня.
Я деликатно разбудил Таню, постучав в окно. Она напоминала помятого медвежонка, и в другой ситуации я бы посмеялся, сказав ей что-то веселое. Девушка, положив куклу на скомканный брезент, поздоровалась с Колей, не глядя на него, и пошла к реке умываться.
Мой друг оказался прав – даже на расстоянии он поставил верный «диагноз», так что за какие-то полчаса, поставив машину на домкрат, он доказал своё право называться королём автомобилей. Завершив, он улыбнулся, сказав:
– Пробуй, заводи!
Его щетина стала слегка чёрной. Я подумал, что он и не чинит даже – машины просто от его прикосновения становятся послушными и соглашаются работать.
– Теперь можешь ехать со своей красавицей куда угодно, хоть в Африку, – он вытирал руки. – А она и правда так, ничего себе.
Коля уехал раньше нас. Я обещал заехать к нему на днях и отблагодарить, он махнул рукой. Мы ещё долго собирались, точнее, я просто сидел на сырой от росы траве, скрестив ноги, и смотрел на пруд. Понимал, что надо ехать, но боялся с такими тяжёлыми мыслями садиться за руль. Тане не подходила ко мне, тоже грустила о чём-то в машине, будто понимая и разделяя мои мыслим.
– Не обращай внимания, Таня, просто у меня кое-что случилось… нехорошее, – сказал я, садясь за руль.
– Не стоит объяснять, Серёж, – ответила она.
Дорогой мы молчали, когда вдали показался Воронеж, оба вздохнули легко, будто поняли, что наконец возвращаемся из долгого и опасного плавания. Весь путь перед глазами стоял образ Вити, вспоминались какие-то наши давние разговоры, которым я раньше не придавал значения. Если бы я был внимательнее к нему, то давно бы заметил нависшую опасность. Боже, всё, что он говорил и делал в последнее время, было красным сигналом, что Витю надо спасать. Будь я добрее и лучше, оказался бы с ним в нужную минуту. Но я не то что не смог спасти его душу, а даже без угрызений совести отказался дать взаймы. Наверное, моё лицо было грубым, страшным, поэтому Таня даже не смотрела на меня. Но когда мы добрались до «Машмета» и вырулили к дому, я ощутил её гу_бы рядом, почувствовал дыхание. Она поцеловала меня в щёку:
– Серёж, спасибо тебе большое! Пожалуйста, не грусти, я верю, что всё будет хорошо. Ты очень хороший человек, и ты помог мне по-настоящему! Пожалуйста, не переживай, мне больно видеть твою грусть. Я всегда готова тебе помочь.
Я поцеловал Танину ладонь, и на душе стало легче. Если бы не гибель Вити, я бы сиял от её слов.
– Спасибо, Таня, поверь, ты мне и так очень помогла!
– Так я пойду? – спросила она, будто я не отпускал.
– Конечно. Скоро увидимся!
– Да! – она прижала к гр_уди куклу и выбежала. Я почти тронулся, когда она взмахнула рукой. Может, хочет ещё что-то особенное мне сказать?
– Прости, сумку с термосом забыла.
Я грустно кивнул.
От Тани я поехал в банк, полностью обналичил карточку, затем поспешил в редакцию. Там собрались почти все. Я поздоровался, никто не ответил. Все слушали Юлю:
– Витю хоронить будут завтра, на левобережном кладбище. В закрытом гробе. Он ведь выбросил_ся с девятого этажа. Страшно разбился, страшно. Я сама не видела, но…
Я, словно тень, подошёл к Юле, отдал ей деньги:
– Сможешь родным передать?
– Конечно, я к ним скоро поеду. Но тут, – она увидела, что я отдал всю зарплату.
Я ответил:
– Прости, я уже поеду, всю ночь не спал. И на похороны не попаду, пойми, не выдержу я всего этого.
Юля кивнула, остальные молчали.
Я подошёл к Витиному столу. Всё так же стоял компьютер, большая гильза времен вой_ны с карандашами, статуэтка Будды, грамота от губернатора. Монитор зачем-то закрыли платком, поставили рядом свечу, портрет Малухи в чёрной рамке. Он улыбался, глядя на меня, и я отвернулся.
«Вот так вот, старичок», – будто говорил он.
Я ехал очень медленно, не в силах удержать дрожь. Невольно создал несколько аварийных ситуаций на перекрёстке у «пирамиды» и на развороте у Северного моста. Город казался мне поблекшим, чёрно-белым, и машины, что сигналили мне, будто обстреливали из тысяч орудий. Я снова остался один, и это одиночество напирало со всех сторон. Мне стали понятны до холода в гр_уди мотивы, руководившие Витей в ту роковую минуту. Вся боль, тяжесть и уныние его легли и давили мне на плечи. Если бы я на ходу протаранил столб, то сделал бы это легко и осознанно.
На даче я попытался уснуть, но не получалось. Читать воспоминания Звягинцева тоже не хотелось – там были нелёгкие страницы о псих_иатрич_еской лече_бнице. От них можно и самому тронуться, и главное, никто сразу ничего не заметит. Но всё же я взял тетрадь подмышку, вышел к водохранилищу, и, отцепив лодку, выгреб подальше. Сидя между двух берегов, стал читать, а в печальном небе то едва загоралось, то пряталось за тучи солнце августа.
...
Часть 1.1
Часть 2.13
...
Автор: Сергей Доровских. Все произведения автора ЗДЕСЬ
https://proza.ru/avtor/serdorovskikh
Почта Н. Лакутина для рассказов и пр. вопросов: Lakutin200@mail.ru
Наши каналы на Дзене:
От Сердца и Души. Онлайн театр https://dzen.ru/theatre
Николай Лакутин и компания https://dzen.ru/lakutin
Тёплые комментарии, лайки и подписки приветствуются, даже очень!!!
