Я не заметил, как уснул, и будто мои обрывочные видения и история, описанная в тетради, стали единым целым. Но потом была лишь тьма, долгая глухая пропасть – уставшее тело требовало от мозга отключения. И я выключился, словно телефон, которому срочно нужна была полная перезарядка аккумулятора, и открыл глаза, когда солнце ещё не взошло. Сколько ни пытался уснуть – не получалось. Вспоминая строки из тетради, я пытался понять, почему же всё-таки именно я читаю их, случайно это, или нет. Стоит ли мне чему-то поучиться, сделать выводы? Я поднялся и сидел, скрестив ноги, словно погружаясь в медитацию. Но в таком положении мысли прекращались, и просто хотелось замереть и слушать предрассветные звуки. Не знаю, как много прошло времени, но начались звонки, и я с удивлением вспомнил, что сегодня – понедельник, а значит, надо быть на работе. Никогда раньше со мной такого не случалось.
Я был рад, что звонили не с работы, и потому стал спешно собираться. Я представлял, как вбегу в редакцию, отдышусь, и буду медленно подыскивать темы для новостей, а пустой стол с портретом Вити будет всё время отвлекать меня. Этот портрет, а также свечи и цветы постоят немного, потом их уберут. Мёртвые не нужны живым, и про Витю скоро забудут. Найдётся какая-нибудь девочка, которую посадят прямо со студенческой скамьи на его место. Она уберёт статуэтку Будды и гильзу с карандашами, заменив её на глянцевый журнал, косметику или что-то подобное. Мне вспомнился сон в лодке, и я подумал, что если на том свете правда всё так, то стоит только порадоваться за Малуху, он ушёл куда-то далеко, и его больше уже ничто не волнует.
На работу я решил взять тетрадь Звягинцева. В ней осталось не так много страниц, так что финал истории близок. Сегодня Юля, скорее всего, не будет ходить за нашими спинами, суетиться и требовать новых материалов. А значит, у меня появится время. Мне хотелось побыстрее почитать историю, и сразу же позвонить внуку Звягинцева Михаилу, чтобы передать тетради. Я и так слишком затянул с этим, да и от моего небрежного отношения записи сильно потрепались. С другой стороны, благодаря мне эти воспоминания сохранились, и я собрал обе тетради вместе. Теперь, как только дойду до конца, я с чистой совестью передам эти сокровища настоящему их наследнику. Пусть тоже читает, вдумывается. Может быть, он многое поймёт и станет по-иному ценить жизнь, близких людей.
В редакции всё было именно так, как я и предполагал. Все были молчаливы, никто не шутил. Самая молоденькая наша сотрудница Саша старалась что-то написать, но всё время всхлипывала. И я подумал, что слёзы вызваны не сожалением о человеке, а испугом от неожиданности его кончины. Сашу поразило то, что Малуха исчез внезапно, осознание, что и с ней может произойти подобное, устрашало её. Если бы Витя уволился, скатился бы на дно и там тихо и незаметно ушёл из жизни в угаре, не было бы слёз вообще.
Грустная Юля, плачущая Саша, девушки… Да, теперь я осознал, что с уходом Вити остался единственным мужчиной в редакции. И я понимал, что время бьёт в глаза своей правдой, что все мы просто стоим на очереди у смерти, одни уйдут рано и внезапно, другие позже. Впрочем, я скомкал эти мысли и выбросил, как ненужную грязную бумажку. Не стоит об этом вообще думать.
Жаль, что урок с уходом Вити Малухи ничему не научит, в том числе и меня. Честно, я вообще не замечал, чтобы у людей происходил серьезный сдвиг в характере, поведении под влиянием чего бы то ни было. Людей трудно менять. Глупцы не умнеют, негодяи не добреют. Это только в книгах люди преображаются, вранье всё. Девочки поплачут, успокоятся, обо всём забудут. И я – тоже. И Юля очень скоро перестанет быть тихой и грустной, а станет обычной крикливой стервой. Ну и что ж…
Ближе к полудню, когда я совсем убедился, что в редакции понедельник пройдет тихо, я отыскал страничку Тани в социальных сетях. Написал ей, спросив, как дела, но она не отвечала. Я подготовил несколько новостных заметок, и, вновь заглянув на её страницу, не увидел ответа. Наверное, на самом деле плотно готовится к экзаменам. Или кукле платье шьёт. Мысленно пожелав ей удачи, я достал из сумки тетрадь и стал читать.
10
Мы влюбляемся по причинам совершенно необъяснимым. Тот, кого любим, становится центром нашей души. От него ничего не требуется. Просто потому что этот человек есть, наше сердце становится лучше, добрее, мы готовы к хорошим поступкам. Вот именно так я и влюбился в Лизу. И то, что она была молодая мать с ребёнком, это чувство только усиливало. То, что я встретил её, я воспринимал как награду, глоток воды после всего пережитого. Когда не спалось, я представлял, что мы поженимся, у нас будет дом, счастье, новые дети.
Но в те дни стать для неё даже другом я не мог…
Я жалею, что не осмелился тогда поговорить с ней. Если бы я объяснился тогда, сказав ей просто что-то хорошее, чтобы просто её поддержать, то сейчас мне стало бы намного легче. Было бы у меня в сердце хотя бы короткое воспоминание нашего разговора, хоть какие-то обрывки фраз, обращённых ко мне… но для неё я так и остался странным и видимо, опасным пациентом, молодым ши... офре... иком с манием слежки за ней.
Лейтенанту Воронину я ничего не сказал, а вот со старцем Афанасием поделился. Точнее, он сам как-то всё понял без слов. Он почему-то заплакал, его нижняя губа тряслась, пальцами он сжал волосы и выл. Потом убежал, и тотчас вернулся с поленом, завернутым в тряпки. Так и сел с ним, стал плакать, выть, пеленая деревяшку:
– Спи, спи, на травке, дитятко! Никто тебя не обидит! – причитал он.
Тогда я подумал, что старец всё-таки самый настоящий бол... ной, и, наверное, правильно, что его поместили на лече... ие. Теперь же, вспоминая его плач, завернутое полено, я только содрогаюсь, понимая, что он был настоящим посланником неба, и всё знал наперёд. Как-то мы сидели с врачом Лосевым, и я просто сказал ему, что Лиза, то есть, Елизавета Львовна, очень хорошая. Он улыбнулся, словно тоже всё понимал, и просто положил мне руку на плечо. И так мы долго молчали. Время и судьба на минуту стёрлись, и показалось мне, что не было ничего из прошлого, не было истории, которая прошлась по моей жизни, словно плугом по камням. И нахожусь я не в лече... нице, а просто выехал за город и сижу с близким другом на траве среди деревьев. И, поделившись самым сокровенным, что было на сердце, мы просто слушали звуки природы, и завтрашний день будто и не сулил ничего плохого. Не было горя, вой... ы, ничего не было.
– Да, она хорошая, – согласился, помолчав, Алексей Лосев. – Она немножко запуганная, нерасторопная в работе, но понять её можно. Вой... а для неё слишком серьёзное испытание.
– А муж, то есть, отец ребенка погиб? – спросил я, пытаясь не выдавать волнение.
– Я не знаю, – ответил он и посмотрел на меня, всё понимая.
«Любишь, брат, так люби!» – читалось в его глазах.
Но таких светлых моментов было мало. Враг был уже близко, и только чудо могло обратить полки немцев назад. Мы уже слышали залпы рядом. Я не думал, что будет завтра. Поэтому новый разговор с Лосевым поразил меня. Я сначала не поверил его словам. Он улыбался, но при этом говорил с грустью в голосе:
– Николай, тебя выписывают, ты свободен, – и я понял, что печаль его объясняется тем, что и он считал меня близким другом, ему было нелегко расстаться со мной.
Сначала смысл его прямых и понятных слов не дошёл до меня.
– И что же? – спросил я.
– Ты свободен. Можешь уходить из боль... ицы хоть сейчас, после оформления документов. Или завтра. Как сам хочешь.
– Но почему? – я вспомнил разговор с лейтенантом Ворониным. – Что, удалось отправить письмо в воинскую часть?
– Да письмо-то ушло, хотя это было и непросто сделать. Если бы напрямую из боль... ицы, Беглых наверняка бы постарался перехватить. Я отправил его иными путями, но зная, как сейчас тяжело, я даже не уверен, что оно дошло вообще.
– Тогда что? – удивился я.
– А вот этот вопрос уже особенный, – он помолчал. – Раньше мы с тобой об этом вслух не говорили, но понятно, что попал ты сюда по вопросам, связанным с политикой, и было особое распоряжение. От майора Пряхина. Так вот, поступило новое, от него же, только с фронта, этот человек, несмотря на высокое звание, сейчас на передовой и почему-то вспомнил вдруг о тебе. У Беглых, говорят, даже руки тряслись от злобы, когда он держал поступившую бумагу. И рад бы он порвать её, да не смеет. Вот так.
Лосев взял меня под локоток и повёл в центральный корпус. Видимо, хотел убедиться сам, что мне выдадут справку и все необходимые документы:
– Тебя не должны были выписывать вообще, если бы дожил до старости, то так и умер бы в лече... нице, – говорил он. – Я об этом знал, но такую правду никогда бы не открыл, сам понимаешь, почему. Я не мог отбирать у тебя надежду, и, как оказалось, нет ничего невозможного.
– Как думаешь, виной всему вой... а? – спросил я. – Может быть, Пряхин подумал, что я, молодой и крепкий, нужен для фронта?
– Не знаю, правда, о чём он думал.
«Скорее всего, он просто вспомнил обо мне и решил, что допущенную в прошлом ошибку теперь уже можно исправить, – подумал я, и только тогда окончательно понял, каким человеком на самом деле был Евгений Пряхин. Нет, он не был предателем. Он точно не был организатором дела о «немецкой группе». Но поняв, что именно я попал в передрягу и втянул в неё близких людей, внешне оставаясь твёрдым и неприступным, он постарался изменить ситуацию. Он перехватил меня у яйцеголового Циклиса, пользуясь своим положением и званием, хотя мог бы этого не делать. Пряхин сделал так, чтобы я не угодил в лагерь, а находился рядом, у него под рукой, в лече... нице. И вот теперь по его же распоряжению мне дают свободу. Как ни крути, но именно ему, в конце концов, даже в тех условиях удалось сохранить человеческое лицо и достоинство. Думаю, если бы в его силах было помочь отцу, он бы сделал всё возможное. Поэтому я писал выше, что жалею о проклятиях, которые высказал ему в лицо во время нашей последней встречи. Оказалось, что он их не заслужил. Потом я узнал, что Евгений Пряхин по... иб, попав в окружение под Ельцом. Получается, что документ с требованием о моём освобождении он успел составить и послать накануне гибели…
– В послании Пряхина есть указание, куда и к кому тебе нужно явиться в Воронеже. Но всё не так просто. Враг уже на подходе. Так что я не знаю, кому легче – всем нам, кто останется в бол... нице ждать свою судьбу, или тебе. Что там тебя ждёт, вообще неизвестно, – сказал Лосев.
Получив справку и документы, я отыскал лейтенанта Воронина:
– Это хорошо, иди в город и найди способ, чтобы тебе позволили с оружием в руках защищать Воронеж! – сказал он. – А за нас не беспокойся. Нас тут тринадцать бойцов Красной Армии, так что если немцы придут, мы не сдадимся, и бол... ных в обиду не дадим!
Он говорил бодро, но, видя его, сидящего на скамейке с одной ногой, бледным и осунувшимся от недоедания лицом, я понял, что произойдёт здесь на самом деле с приходом фашистов. Но, в любом случае, волю в Воронине они не сломят:
– Иди смело, и сражайся, Николай! Большая справедливость, что тебя, наконец, отпустили, хотя надо было раньше. Ты цел, здоров, и не имеешь права пересиживать тут с бол... ными и ра... еными!
Осознание, что я свободен, взбудоражило меня. Я не знал, что будет дальше, но не видел впереди ничего плохого. Собрав все документы, а также получив сведения из письма, куда мне стоит попасть в Воронеже, я отправился в путь. До ворот меня проводил врач Лосев, мы пожали руки, обещав друг другу, что обязательно встретимся после во... ны:
– Только не здесь, и не в качестве пац... ента и бол... ного! – сказал он.
Я обернулся, прощаясь с местом, где провёл столько времени. Я пригляделся – среди деревьев различил фигуру Лизы, она сидела на скамейке и покачивала малыша. Я помахал ей рукой, хотя знал, что она снова меня не видит. Впереди меня ждала неизвестная дорога, и я постарался запомнить навсегда её светлый образ, чтобы потом он не раз приходил ко мне, помогая справиться с трудностями.
У ворот меня догнал старец Афанасий. Он просунул мне склянку и сказал:
– Помни меня, дружок, что был такой вот Афанас – свиней пас. Глаза как тормоза, нос как паровоз, губы – как трубы. Ни о чём не думай, я обо всех позабочусь, всем глазки прикрою и спать уложу!
Я, конечно, ничего не понял, но обнял его. Почему-то подумал, что мне не хватает винтовки на плече. Если бы она была, то можно подумать, что самые близкие люди, которых так мало, но они так дороги, каждый по-своему провожают меня на во... ну. И, прижав к себе старца Афанасия, я точно знал, что ухожу и буду сражаться за них, если мне это позволят. Прав всё-таки лейтенант Воронин – я засиделся, пора идти. И, как бы это ни звучало неправдоподобно, очень и очень многих людей из лече... ницы, с кем провёл столько времени, я считал своей новой семьёй, нуждающейся в моей защите. Лиза, Юра Лосев, старец Афанасий, художник Яша… И даже те, кто говорил замысловатый бред, теперь представлялись мне детьми, такими же, как Марк, за которых теперь именно мне, человеку с направлением и справкой, предстояло защитить.
Я брёл по дороге на Воронеж, хорошо зная её. Мне встречались обозы с ра... еными и амуницией, несколько раз подходили военные и интересовались, кто я. Мои документы они изучали долго и придирчиво, но всё-таки отпускали. Я устал и был голоден, ноги ныли. Наконец один шофёр в форме сказал мне фразу, которую я ждал:
– Раз, говоришь, вышел из бол... ницы и готов биться, я довезу тебя по этому адресу в Воронеже. Это городской комитет обороны, – я запрыгнул в кузов полуторки, и, глядя на свои стоптанные штиблеты, был рад, что машина несёт меня так быстро. Только окрестные виды не радовали. И пригород, и сам Воронеж замерли, будто готовились к чему-то страшному, и я ещё, как выпавший из гнезда неокрепший птенец, не мог понять масштаба надвигающейся бури. Это были последние дни июня сорок второго года. И, когда я попал по адресу, указанному Евгением Пряхиным, показал все документы, а также и его письмо, человек в форме НКВД внимательно изучил их, потом осмотрел меня, задал несколько вопросов. Услышав мои ответы, он порвал справку из пси... иатри... ческой бол... ницы, сказав:
– Всего этого достаточно, я знаю и уважаю товарища Пряхина. Ты сам-то, выходит, воронежский?
Я только кивал.
– Это хорошо. Теперь за родной город постоять надо, готов? Ну и хорошо. Забудь всё. О бол... нице этой особенно, тебя там не было! И главное, не говори больше нигде и никогда о ней, понял? – он смотрел строго. – Тебя там не было!
– Да, никогда, – ответил я.
– Иди, боец, я распоряжусь о твоём зачислении в батальон ополчения. Военную науку будешь постигать в бою.
В первой тетради, где речь идёт о знакомстве с Эрдманом я писал, что не призывался в армию из-за сердца. Но в ту минуту, когда услышал к себе это небывалое обращение – «боец», я вытянулся, и, развернувшись на пяточках, вышел из кабинета.
Теперь я был не забытый всеми бол... ной с диаг... нозом, его навсегда одним движением вычеркнули только что из моей судьбы. Я был не враг, не участник прогерманской группы, а боец ополчения. Значит, прошлого не существует, и моя история только начинается. Тогда я не мог знать, что заслужил этого не только благодаря письму Пряхина, но и тому, что враг подходил к Воронежу, и живая сила, чтобы отразить его, нужна была неимоверная… Выжить в предстоящей схватке было так трудно, что моё прошлое уже ни для кого не имело значения…
Но я пронёс своё прошлое в сердце до конца, до сегодняшних дней, Мишенька… И рад, что выжил, и могу рассказать тебе обо всём.
...
Часть 1.1
Часть 2.13
...
Автор: Сергей Доровских. Все произведения автора ЗДЕСЬ
https://proza.ru/avtor/serdorovskikh
Почта Н. Лакутина для рассказов и пр. вопросов: Lakutin200@mail.ru
Наши каналы на Дзене:
От Сердца и Души. Онлайн театр https://dzen.ru/theatre
Николай Лакутин и компания https://dzen.ru/lakutin
Тёплые комментарии, лайки и подписки приветствуются, даже очень!!!
