Я положил тетрадь на колени. Нет, не имею я права читать это! Человек советский, может быть, не открыл бы чужие записи. Читая такие сцены, он сгорел бы от стыда, понимая, что увидел чужие, адресованные не ему откровения. Что ж, я дитя иного времени и века, с детства воспитан телевизором, который только и учил заглядывать в окна и узнавать частные подробности.
Поднявшись и отойдя к берегу по привычному уже маршруту, я обернулся к своему домику, невольно оценивая его на фоне других. Он казался худым, бодрым, вытянутым стариком – уверенным и знающим себе цену, не желающим понимать, как он стар и несовременен. Его соседи были не младше его, но прикрыли морщины штакетником или сайдингом, хотя бы внешне стараясь обмануть время. Прямо как люди… Возможно, что принадлежавшую теперь мне дачу строил Николай Звягинцев сам, находя любой подходящий материал в условиях советского дефицита. Ну что же, старичок-домик… половина цены, что отдал я за тебя – это стоимость земли под тобой. Но это не значит, что ты плох. Не всё определяется деньгами. Ты наблюдал судьбы людей, был свидетелем жизни человека с удивительной и горькой судьбой, и теперь, вместе с этой тетрадью, тихо повествуешь мне эту историю. А раз теперь стал ты моим пристанищем, моей точкой на огромной земле, то и воспоминания, страдания и тревожные мысли предыдущего хозяина твоего невольно становятся и частью меня.
Так я навсегда убедил себя больше не возвращаться к моральной стороне своего посвящения в чужие семейные тайны.
Уже можно было идти встречать отца, и я медленно зашагал в сторону дороги. Во второй половине дня ветер почти стих, пришла летняя духота, хотя в лодке, на открытой воде, наверняка было свежее. Конец июля выдался мягким, приветливым, тёплым, но склонным к переменам, дождям и грозам. Вспомнилось, что уже завтра мне нужно быть не здесь, на уютном берегу, где так приятно обдувает влагой, а бегать по городу, как собака-ищейка, в поиске новостей, или, что ещё хуже, редактировать чьи-то новости, сидя среди белых стен и мониторов. Я уже заранее устал, лишь подумав об этом. А не взять ли мне в ближайшее время отпуск, пусть даже на недельку, за свой счёт, как теперь принято, ведь никакого другого отпуска и не бывает…
На стоянке оказалось свободное место рядом с моей машиной, так что отец точно не ошибётся, когда приедет. Я решил прогуляться вдоль забора, закрывающего доступ посторонним в дачный кооператив. Положив руки в карманы, я смотрел на высокую железнодорожную насыпь – именно здесь и проносились с гулом электрички. Вверх, закрывая широкими листьями щебёнку, плотной массой тянулись какие-то лианы – может быть, хмель. Да, странно устроен мир – весь, не только человеческое общество. Вот эти растения с головками-хоботками, всё время стремятся куда-то, растут, в слепоте своей пытаясь ощутить пространство впереди. Их главная цель – тянуться к теплу и солнцу. Если и есть в корнях, теле и этой головке зачатки разума, то он подчиняет себе растение, требуя ежечасного стремления к высоте. Нужно опередить других, если получится, запутать их, обмануть, увести с правильной дороги, помешать. Впереди – солнце! Но, растянувшись вдоль высокой насыпи, поднявшись на неё, лиану здесь ждут не солнце, а рельсы. Может быть, она от несовершенства своего примет блеск стали за луч, и положит свою чемпионскую, достигшую наивысшей цели, голову… Браво, хмель, или как там тебя зовут – неважно! Ты первый. Но смотри, уже с рёвом несется кто-то. Он промчится по тебе, ничего не почувствовав: ему, такому огромному, нет дела до тебя и твоей маленькой души. Палач уб_ьёт походя, даже и не заметив тебя. И не тронет тех, кого ты обманул, кого оплёл и сбил на долгом пути своём к мнимому солнцу…
За спиной посигналили, я обернулся – отец припарковался, подал знак из окна. Я помахал в ответ и побежал навстречу. Именно побежал, хотя не было никакой необходимости. Это привычка, традиция, хотя… ни одно приходящее на ум слово не подходило. Я помню себя примерно с трёх лет, и детство для меня – это ожидание возвращения папы с работы. Зная примерное время, когда он должен приехать, я садился у окна и ждал, никакие игры и даже мультики не могли меня отвлечь – я томился и грустил, если он задерживался. И хотя я вырос, и самому давно бы пора иметь детей – я бегу к отцу, когда давно его не видел, не могу просто идти.
У меня с отцом сложились близкие отношения, хотя и мне, как Николаю Звягинцеву, приходилось видеть его урывками. Конечно, бывало всякое, но с годами я поумнел и стал более снисходительным и терпеливым, в том числе, например, и к постоянному отцовскому бурчанию. Он нередко говорил, что у него ко мне много претензий, и главная из них – моя излишняя самостоятельность. В двадцать лет я заявил, что ухожу из дома, буду работать и параллельно учиться, снимать квартиру, жить с девушкой. И мне удалось выстоять в том скандале, и только спустя два годы найти примирение. С тех пор прошло почти десять лет, я самостоятелен, правда, так и не создал семью. Но… зато могу теперь поделиться радостью от покупки дачи.
Впрочем, и по этому поводу он, выходя из машины, бурчал:
– Наверное, развалюху взял! Нет, чтобы со мной посоветоваться! Веди уж, показывай хоромы, – он вручил мне два пакета, в одном что-то душевно позвякивало.
– Ну и что же, если бы я с тобой стал дом смотреть? Думаешь, если бы он тебе не понравился, я бы не стал его покупать?
– Вот вечно ты ершишься!
– Нет, это ты вечно! Нормальный дом, сейчас сам увидишь.
– А Генин вон тот ведь был?
– Конечно, а ты уже забыть успел? Мой совсем близко. Если б дядя Гена был жив, мы бы теперь стали соседями.
Папа придирчиво обошёл мою дачу, поднялся на второй этаж, постукивал по стенам, что-то бормотал. Хотя он проработал всю жизнь на «шинном», но дни отпуска проводил на подработках – в основном на разных стройках. Судя по тому, что, спустившись, он ничего не сказал, дача получила удовлетворительную оценку.
Я разложил продукты, поставив по центру столика бутылку коньяка, предчувствуя, что нас ждёт тёплый душевный вечер под звёздным небом.
– Рыбачить-то поплывем? – спросил отец и взял в руки спиннинг – лишний раз проверить исправность.
Я закончил нарезать бутерброды и оценил натюрморт:
– Давай немного поедим, и в бой.
Сосед, что приходил ночью и встретился на берегу, шлёпал мимо, и я ловким движением убрал под стол бутылку, улыбнувшись тому, как быстро учусь премудростям «коммунальной» дачной жизни. Тот, с ленцой взглянув на закуски, зевнул и, покачиваясь, пошел мимо, как-то недоверчиво поглядывая на отца.
Мы сидели на крыльце, расслабившись. Минуты текли неспешно.
– Матери позвони хоть, а то и объявляться перестал.
– Да. В лодке ей наберу, – я потянулся, и стал с ленцой убирать со стола.
– Что, плыть уже надо? – сказал отец, будто рыбалка ему, расслабленному, теперь была в тягость.
– Хочешь, я тебя посажу на тачку и отвезу в лодку? Я у соседа видел, отличная, просторная, – засмеялся я.
Мы неспешно погрузились, и отец занял место у кормы, закурил, собрал спиннинг. Пока мы не отплыли на глубину, он задумчиво смотрел на высотки левого берега, храм вдалеке, думал о чём-то. Мне хотелось разогнать негу и полусон, и я стал быстро грести.
– Давай не так шибко, я на «дорожку» хочу попробовать, – сказал отец, и сел ко мне спиной.
Ветра почти не было, небольшие пенистые волны бились о борта, и я плавно работал вёслами, словно занимался на тренажёре, смотрел на сутулую фигуру отца, седой затылок, жилистую руку и жёлтый от курения палец, замерший на старомодной ленинградской катушке.
Напротив сидел самый близкий мне человек, на которого я был так сильно похож и внешне, и душой.
Если и есть во мне что-то хорошее, то взял я это у него. Разве мы не конфликтовали? Ещё как! До дыма и дрожи! И дело не в извечном споре «отцов и детей», о котором говорят и пишут все, кому не лень – от старика Тургенева до нынешних коуч-тренеров по семейной психологии и других аферистов. Конфликт – противоборство интересов и взглядов, это нормальное явление. Я знал семьи, и немало, где споров почти не возникало – только потому, что люди жили под одной крышей, наплевав друг на друга. Вернулся сынок в час ночи, побитый и пьяный – и никакой ругани, потом задержался непонятно где отец, или мать с кем-то говорит, странно улыбаясь, второй час по телефону, и ничего. Бесконфликтное общество возможно – города хиппи, например, по такому принципу и устроены. Я уважаю твою свободу, ты мою, никто не переходит за черту. Умрешь от передо_зировки – это твой выбор. Твоя смерть – проблема тебя одного. Разве это не идеология наплевательства?
Бойкий тёмно-зелёный окушок, зажав во рту тройник блесны, пролетел мимо моего носа, несколько капель слетели мне на лоб с его подвижного хвостика.
– Ну ты и подсекаешь, – засмеялся я. – Чуть в лицо мне рыбой не ударил.
– А ты не расслабляйся! – папа снял рыбёшку и отпустил за борт.
– Зря. Ещё таких с десяточек поймать, и знатная получилась бы уха.
– Жарко сейчас для супа.
– Вечером самое то!
Эх, папа! Я стал жить самостоятельно для того, чтобы сберечь наши отношения. Если бы я тогда сдался под твоим натиском, остался с вами послушным домашним мальчиком, то, поверь, от этого потеряли бы все. Не сразу, но ты смирился, стал помогать мне во всём и обижался, если я что-то делал, не посоветовавшись с тобой. Извини, уж таков я. Говорят, точная копия тебя самого. Обо всём этом мы ни разу не говорили, и никогда не будем, понимая всё без слов. Я знаю, ты помнишь обо мне каждую минуту. Любишь без слов – а иначе и нельзя, любовь не говорлива. Я, как сын, стараюсь быть достойным тебя, не стыдить нашу фамилию. Спасибо, что приехал и сейчас со мной.
Поверь: ты для меня – самая лучшая компания.
– Опять окунь? – я смотрел, как согнулся кончик спиннинга, и перестал грести, чтобы не создавать сопротивления. Видимо, попалось что-то хорошее: щука, а может, даже судак? Отец умело наматывал на блестящий диск катушки толстую леску. Мгновение – и он достал крупную ракушку.
– Ах, как жаль, триумф не получился. Ну что, а её то мы уж не отпустим, зажарим, пап?
– Обязательно, в майонезно-коньячном соусе, по-французски, - ответил он.
– Это что-то новенькое.
– Нет, старый рецепт парижских студентов.
– А сапог, который ты сейчас следом поймаешь, как замаринуешь?
– В гуталине.
Да, папа, мы с тобой люди разных взглядов, и багаж, который за плечами у каждого, несравним. Я складывал пластмассовые разноцветные буквы и считал палочки, когда ты на снежном ветру торговал этими проклятыми покрышками, что выдавали вместо зарплаты. Помню, как ты приехал и привез мне кожаный ранец. Я обрадовался, но ведь не знал, каких трудов он тебе стоил. А также форма, тетрадки, хлеб на нашем столе. Ельцинская власть под лозунгами свободы рынка унижала тебя, но ты выстоял достойно, без ропота. Со смирением ты вытягивал баржу нашей семьи. Ради чего так напрягался? Ради меня и матери. Ты – советский человек по восприятию мира, честный, и остаёшься таким, но ты при этом – подлинный христианин… И вот сидишь ты ко мне спиной, куришь, смотришь на кончик сделанной еще при Горбачёве, а может, и раньше, снасти, и ничего тебе от жизни больше не нужно. Для счастья то есть... Молодец ты, не то, что я…
Сменился строй, ход времени, иными стали люди… разными, в большинстве своём, конечно, неглубокими, как эта отмель, что мы проплываем сейчас – все гниловатые водоросли до самого дна видно. Ни ты, ни дядя Гена не приняли новый мир и его порядки, и, может быть, вы правы по-своему. Я и сам порой чувствую себя чужим в этом обществе, где большинство, увидев тонущего, начнут снимать его на камеру телефона и выкладывать в интернет, а не спасать. Ты живешь по старым правилам – и в плохом, и в хорошем смысле. Меня ты, конечно, осуждаешь за покупку дачи. Раз я скопил деньги, то лучше бы потратил с умом, сберёг на «черный день». Но я не собираюсь готовиться к плохому «завтра», даже если от будущего стоит ждать только бед. Я хочу, чтобы мне, и тебе, было хорошо здесь и сейчас.
Вот Звягинцев, в трагическую минуту расставания посмотрел в глаза отца. Больно? Больно… Спасибо Богу за то, что у меня всё иначе. Сейчас смотрю не в глаза, а в спину, и уверен, что так даже и лучше. Я верю, что и у меня будут дети. Обязательно. Как только найду девушку, у которой не вбита гвоздём в мозг доктрина «Мужик должен!» И если будет у меня сын, или дочь, то главное, к чему буду стремиться – строить мост понимания.
– Долго ещё? Ты что, ловить собрался в тундре? – видимо, отец заскучал, ведь больше на его заветную снасть никто из подводных обитателей не искусился.
– Считай, уже на месте.
После того, как мы опустили груз и забросили снасти, время замедлило бег. Мы, два человека, похожих и разных одновременно, молча смотрели, как пляшут на фоне светло-зеленоватой воды поплавки, как ярко играют на солнце обрадованные очередной порцией прикормки рыбки-верховки. Временами я затевался спросить что-то, мне хотелось разговора, причём, совершенно неважно какого, самого пустяшного. Но слова обрывались, не хотели идти, словно боялись нарушить тишину и гармонию. Мои утренние старания оправдались – карасик подошёл, но клевал только у папы. Отец посмеивался надо мной, когда я, сосредоточенно подсекая, вытаскивал очередную уклейку – такую маленькую, что на солнце просвечивался скелетик.
– Ну что, сынок, это твой размерчик. Вот лучше поучись у меня, а то помру, не у кого будет учиться.
Это была его излюбленная фраза, к которой и я, и мама давно привыкли, хотя лучше было бы его отучить говорить подобное всуе. Ах, совсем забыл! Отложив удочки, я позвонил маме. Отец доставал увесистых карасей, будто они массивной стаей собрались только у его поплавка, и при этом постоянно вставлял в мой разговор по телефону фразы и шутки.
За вечер я так ничего и не поймал, но нисколько не расстроился, считая себя матёрым егерем, цель которого – подготовить успешную рыбалку.
Наступил вечер, наполненный странной, звенящей тишиной. Казалось, если крикнуть – то голос долетит до левого берега и станет там самым громким звуком.
– Ох, даже голова немного отпустила, – сказал, потягиваясь, отец, когда мы плыли обратно. Он опять забросил спиннинг, блесна играла за счёт движения лодки.
– А что, болела?
–Да так, не так чтобы. Забудь.
Я знал, что он никогда не будет жаловаться, даже если отнимут ногу.
– Да так, сынок, ерунда какая-то бывает. Это, наверное, потому что воздухом дышу мало.
– А ты чаще ко мне приезжай, с мамой. Считай, что дача наша, общая.
– А помнишь дом-пятистенок в деревне, как латали его с тобой? Подпорки ставили, вычищали от хлама? И как пахали?
– Ещё бы, такое забудешь… Лучше не напоминай.
– А я о том времени часто вспоминаю, – он достал сигарету и задумчиво закурил.
Нет, отец, даже не буду спорить! Я знаю, ты с теплотой вспоминаешь «девяностые», хоть они и стали испытанием, которое не всякий бы выдержал. Ты любишь то время… потому что был моложе тогда. Не болела голова, не ломила спина, не ныли колени. Но зачем я стану говорить про это? Нет. Я просил:
– Мама сказала, ты компьютер хорошо освоил, который я тебе подарил, ноутбук маленький.
– Да, но я цель имел, не просто так. Собрать информацию обо всех родственниках и односельчанах, кто где воевал и как пог_иб на вой_не. Недавно все-все архивы выложили в интернет, а также и награды, причём с прикреплением сопроводительных документов, за какие заслуги орден или медаль.
– Да, это интересно.
– Ещё бы. Я даже думаю книгу написать, о фронтовиках нашей деревни.
– Дядя Гена много знал, он рассказывал. А вот знаешь, какой я дурак.
– Знаю, какой ты дурак.
– Да подожди, я о другом. Вот работаю, считай каждый день кого-то записываю на диктофон. И в основном тех, кто говорит чушь – записал и стёр. А дядю ни разу так и не записал. А ведь какая бы ценность была!
– И не говори.
– Нет, всё же дядя Гена родился до вой_ны, оккупацию помнил, – я помолчал, слушая предвечернюю тишину и глядя на слабый отсвет солнца, пляшущий на воде, как восторженный шаман. Высоко в небе крикнула и умолкла птица, словно прочла короткую поминальную молитву. – И по маминой линии многие тоже ведь воевали? Деда-то я помню, хотя мне пять лет было, когда он умер.
– Да, он тебя на колени любил посадить, нянчить.
– А я медальками его позвякивал, как погремушкой, мне нравилось. Сам-то не помню, мама рассказывала.
– С помощью сайтов тоже я многое о нём нашел. Он же ничего не рассказывал.... А почитай сопроводительные бумаги к его орденам! Рембо, или как там его, из боевиков. Только настоящий! Один, с пулемётом и гранатами восемнадцать немцев положил!
– Да, боевой у тебя был тесть.
– Хороший мужик, да. Жаль, из-за ран мало прожил. Сестра его старшая, Татьяна, погибла на фронте, санитаркой была. И двоюродный брат его тоже, интересный персонаж. Я про него как раз сейчас ищу подробности.
Мимо нас промчался катер, нетрезвые пассажиры махали нам руками.
– Вот чёрт, сейчас раскачает, - отец выплюнул окурок. – А звали его…
– Кого?
– Брата деда! Ты меня слушаешь?
– Конечно! – грести обратно было тяжело, я немного устал, но просить отца подменить меня на вёслах не хотел.
– Евгений Максимович Пряхин.
Я замер, подняв весла – капли падали вниз.
– Он был майор госбезопасности, участвовал в ликвидации Елецкой группы противника в бригаде войск НКВД. Погиб в начале июля сорок второго года. Посмертно награждён орденом за успешную борьбу с вражеской агентурой и диверсантами. Выдающийся, видимо, был человек, а сведения о нём такие скупые.
Отец даже не заметил моего изумления, или не придал значения – он не мог знать того, что известно мне о… Пряхине. Ведь это был он, вряд ли однофамилец... такого ранга.
– Что с тобой, отдыхаешь? – спросил он.
Жесткий офицер из воспоминаний Звягинцева, сталинский палач и мерзавец – мой родственник? Пусть не прямой, конечно, но всё же… Я снова взялся за весла, грёб машинально и молчал, несколько раз порываясь рассказать отцу о дачной находке и удивительной истории, в ней записанной. Но папа снова пересел ко мне спиной и забросил блесну, и я решил, что лучше пока помолчать.
Налетел ветерок, он принёс запах сырости, чистоты. Я поднял глаза – с левобережной стороны шли тяжёлые тучи, они заволокли небо и нависли тяжёлыми свинцовыми подушками над городом, который с исчезновением солнца побледнел, стал мрачным, сероватым. На миг опять всё притихло, и только вёсла били по воде, поднимались и опускались вниз, словно плывущие дельфины. Глухота обволакивала нашу лодку, но гром и молния вспороли её. Они всколыхнули водохранилище, будто подняли бурю в огромной ванной.
– Да, чудеса, – сказал отец, сматывая спиннинг. Он обернулся ко мне, думая, как бы помочь мне ускорить ход лодки. Вариантов не было. – Вот какая перемена. Сейчас накроет.
Волны стали бить по бортам, словно бросали в нас камни.
– А я знал, что так будет, – прошептал я, налегая все сильнее.
– И я знал.
– Странно даже, что у тебя клевало.
– Ну так, это же у меня.
Отец по-прежнему сидел спиной, и я видел, как дождь, начавшись тихо и резко усилившись, стучал по голове каплями, и волосы его с сильной проседью вдруг стали чернее, словно благодаря ливню он стал молодеть на фоне равномерного стеклянного звона.
Поёжившись от холода, я не переставал грести. Когда причалили, оба мы промокли и замёрзли. Я вспомнил, что и раньше, когда с отцом рыбачил в деревне, мы часто попадали в грозу, и возвращались, словно мокрые псы. «Ну и рыбачки!» - говорила в таких случаях мама.
Прибившись к берегу, мы зацепили лодку, побросав в ней всё снаряжение, и бежали, спотыкаясь, по размытой дорожке, ноги с чавканьем вминали траву-повитель.
– Какой тут твой-то дом? – папа бежал впереди, и запутался.
– Туда, туда правь! – засмеялся я.
В домике мы вытерлись старой занавеской – ничего подходящего под рукой не нашлось. Глядя на нас со стороны, можно было смеяться, а мама, видимо, причитала бы и бранила за то, что засиделись долго, что сами виноваты и теперь можем заболеть.
– У нас там осталось что согреться? – спросил папа.
– Ещё бы.
Гроза стихла, дождь стучал равномерно, тихо, словно шептал, звал ко сну.
– Это теперь надолго он зарядил, – сказал папа. Обсохнув, мы сидели на втором этаже, и капли стучали по крыше. – Надо бы за садком сходить.
– Надо, – ответил я, – ты пойдёшь?
– Нет, неохота.
– Вот и мне тоже.
Рыбалка – странное занятие, и многие вполне обоснованно не могут понять её логику. Если мы тратим время и силы ради поимки рыбы, то почему она… совсем не важна в итоге?
Я выключил торшер, и мы лежали с отцом в полной темноте на одной кровати, укрывшись одеялами.
– Спишь? – спросил я.
– Нет…
– А вот скажи, как думаешь, почему бывает, что дети и родители друг друга не понимают?
Папа помолчал, я слушал его хриплое от курения дыхание.
– Всё относительно, сынок, - сказал он. – И от времени зависит. Бывает так, что дети не понимают родителей, или наоборот. Когда ребёнок маленький, он не понимает родителей по одной причине, повзрослеет – находит другие.
– Ну а в общем?
– А в общем всё это идет к запоздалому раскаянию. Моего отца нет уже тридцать лет, и знаешь, я во многом, если не во всём, если смог бы повторить, вёл бы себя с ним иначе. Это не значит, что у нас были конфликты, совсем даже наоборот. Просто сейчас уже понимаю… а сделать, поменять ничего нельзя.
– Странная штука, – сказал я. – Ладно, давай спать, а то завтра мне на работу ехать.
– Спокойной ночи.
Папа заснул быстро, словно ребёнок, а я ещё долго смотрел в потолок, слушал дождь, равномерный храп и хриплое посвистывание отца, и думал…
Почему мы все постоянно совершаем какие-то ошибки, большие и малые, словно обречены на них? Вот и религии учат, что человек в силу несовершенства ежеминутно грешит. Христианство предлагает покаяние как выход, но ведь это не избавляет от повтора глупостей. У каждого допущенного промаха всегда найдется объяснение – причина им – незрелость, самоуверенность, тщеславие, нежелание слушать советы. Масса всего. Но в любом случае получается так, что жизнь – всегда неудача?.. Совершить какое-либо действие или промедлить – и то и другое станет ошибкой, просто с какой стороны посмотреть. Считать себя безупречным – ошибка. Считать, что имеешь право на ошибку – тоже. Все ошибаются и платят. Вот Звягинцев, если бы он не помог тогда старику донести книги, то, скорее всего, не попал бы в такой переплёт. В какой-нибудь другой – да, но не в этот. Но отказать пожилому человеку – разве это правильно?
Я повернулся лицом к стене и стал прокручивать в голове те или иные события из своего прошлого, и понял, что всё, до последней минуты, в том числе покупка дома, сегодняшняя рыбалка, чтение чужих записей содержит в разной мере элемент ошибки. Но тогда что же, стоит просто об этом не думать и всё?
Поняв, что не усну, я медленно встал и спустился на первый этаж. Какую бы ещё ошибку совершить? Я взял сигарету из пачки отца – она промокла, плохо зажигалась, и я тянул её, сидя на крылечке. В прохладном воздухе сильно пахло мясным варевом – кто-то из дачников припозднился ужинать. Меня окружали большие и малые детали чужой жизни. Казалось бы, вот мы, живём в городе, спиной друг к другу, но при этом совершенно чужды.
Где начинается чужое? За крыльцом моего дома. Но и он, этот дом, наполнен чужими переживаниями, вещами. И хотя бы это, раз мне не спится, нужно сегодня попробовать исправить.
Я бросил окурок, и, включив на первом этаже свет, стал собирать книги по истории КПСС, кассеты, обрывки и прочий хлам в коробку из-под телевизора. Я подумал – зачем нужно вообще… хранить на даче, в гаражах коробки от телевизора и других приборов, а не выбрасывать их сразу же после покупки? На всякий случай, а мало ли. Так и во всём мы поступаем, а потом жалеем, что жизнь наша наполнена сотнями ненужных связей, предметов, людей…
Закончив с уборкой, я взял в руки тетрадь… Случайно уцелевшая достойная вещь в море ненужного барахла. Тетрадь, а теперь ещё и отец поведали мне удивительную историю. Выходит, что я потомок палача, сломавшего судьбу хозяина этой дачи. Если бы я не раскрыл тебя, тетрадь, то и не узнал бы об этом. Прочесть тебя было ошибкой, равно как и не открывать вовсе.
Эта мысль вновь и вновь приходила ко мне, словно надоедливый, жадный до кро_ви комар в комнате, злиться на которого и отгонять, в общем-то, было лишено смысла.
– Завтра на работу надо, – сказал я, но понял, что вряд ли усну. А раз так, лучше почитать, чем мучиться в темноте от бессвязных философских мыслей. Тем более, осталось и не так много страниц, так что я успею дочитать воспоминания Звягинцева до рассвета.
...
Часть 1.1
Часть 2.13
...
Автор: Сергей Доровских. Все произведения автора ЗДЕСЬ
https://proza.ru/avtor/serdorovskikh
Почта Н. Лакутина для рассказов и пр. вопросов: Lakutin200@mail.ru
Наши каналы на Дзене:
От Сердца и Души. Онлайн театр https://dzen.ru/theatre
Николай Лакутин и компания https://dzen.ru/lakutin
Тёплые комментарии, лайки и подписки приветствуются, даже очень!!!
