Я вздохнул, отвлёкшись от тетради. Лодка с опущенными, а точнее попросту брошенными веслами, без груза отнесла меня далеко, я даже не узнавал мест. Было в этом что-то новое, необычное. Я был совершенно один среди лёгких ветров и свежего дыхания воды. Никаких удочек, никаких целей – только я и огромное пространство воды.
Волны плавно набегали и разбивались о борта. Я замер, слушая их ровные, будто шепчущие о чём-то удары, смотрел на светло-зелёную пену и водоросли, что набились на вёсла. Вода окружила меня со всех сторон и просто молчала, показывая тем самым, что готова побыть со мной, узнать о том, что наболело, и тихо помочь. Воды были со мной, молчали и грустили, дышали вместе…
Решил лечь на дно лодки, сложив руки за головой, и просто смотрел на небо. Мне нравилось, что плыву без цели и ориентиров. Я понимал, что теперь мне не нужно никуда спешить. Смотрел и смотрел в синеву, слушал удары волн, меня качало тихо и хорошо, словно я укрылся в колыбели.
Я закрыл глаза, и перед взором невольно пронеслась недавняя поездка, разговоры с Таней. Надо будет ей позвонить к вечеру, предложить встретиться. Я будто опять увидел её белые волосы, тонкие плечи, колени, и жмурился, улыбаясь. Вдруг в этой тишине меня кто-то окликнул, голос показался надрывным и далеким, щемящим.
Я поднялся и увидел, что Витя Малуха идёт ко мне по воде. Тихо перешагивая по волнам, он прикладывал руку к глазам, пытаясь среди влажных брызг и стона воды различить, где же затерялась моя лодка. Я застыл, глядя на него и надеясь, что он пройдёт мимо. Он звал меня. Начинался сильный дождь, и под его шум Малуха сумел найти путь и пошёл точно на меня. Я поджал ноги, когда он переступил борт и сел у кормы. Грустно смотрел, скрестив руки на гру_ди.
– Витя, прости меня за всё, ведь я же ничего не знал, не думал, что так может все обернуться.
Он ничего не ответил, а пересел ближе, взялся за весла. Я смотрел, как красиво играют мышцы его рук. Мы набирали скорость так стремительно, что казалось, лодка вот-вот поднимется и, сделав в небе несколько кругов над дождливым Воронежем, унесётся далеко к звёздам.
– Прости, – снова сказал я.
– Да брось ты, – ответил он. – Я звонил тогда, потому что в запой ушёл, выпить нужно было на что-то. И правильно ты сделал, что ничего мне не дал. Забудь. Знаешь, как сильно меня к стакану тянуло! А теперь вот совсем нет. Я свободен, совсем свободен.
Он поднял руки, которые опять стали крыльями, усыпанными блестящими звёздами. Они были красивы, но так огромны, что я невольно сжался и задрожал. Не знаю почему, но сказал:
– Витя, а я вот плыл без всякой цели и думал до того, как ты пришёл, что и я тоже свободен.
Он засмеялся, подставил ладони под дождь. Вода быстро набиралась, и он пил её с рук. Потом отдышался, вздохнул и сказал:
– Серёжа, так храни всегда в сердце это внутреннее ощущение свободы. И не убивайся так ни по поводу моей смерти, ни вообще. Вот видишь, как мне хорошо теперь стало. Но пойми правильно – за эту черту, которую я перешёл, ты не спеши, не всё так просто. Мне за прыжок предстоит заплатить по полной, и недолго мне дали, чтобы побродить ещё здесь, повидаться с людьми. Сейчас я свободен, по-настоящему, как никогда, но скоро я отправлюсь в тёмные дали, где долго буду одинок. А виной тому мой поступок. Так что ты не спеши. Если бы я не спешил, как дурак, то был бы свободен вечно. Разве что… спеши любить.
Он молчал, любуясь своими крыльями.
– Конечно, жизнь – это постоянная неудача, проигрыш, потеря. Я это понял, но сделал неправильный выбор. А ты пойми и поступи по-другому. В мире живых всё обратимо и всё исправимо, это главное. Знаешь, как я вчера вечером после падения, видя себя со стороны на асфальте, обратно просился? А всё, дело сделано, ничего не изменишь. На меня только строго смотрели неизвестные существа с крыльями, как у меня, и молчали. Потом вот гулять отпустили, объяснив, что будет дальше. Ты живи, братец, живи себе, и ни о чём не печалься понапрасну. Видимся мы с тобой в последний раз, старичок. Даже после того, как ты завершишь свой путь здесь, мы вряд ли снова сможем говорить. Цени жизнь, цени тех, кто рядом. И главное скажу ещё раз – спеши любить. Мне пора. Прощай, Серёжа!
Он взлетел в небо, расправив крылья.
Я открыл глаза – дождь равномерно бил мне по лицу, словно постукивал пальцами. Раздался сильный гудок. Я резко поднялся, схватившись за весла. Неведомая сила вовремя вывела меня из сна – рядом проплывал огромный катер, и, если бы я не проснулся, мы бы стол_кнулись, что стало бы для меня почти равносильным тяжёлой ава_р_ии на дороге. По крайней мере, я бы точно не выжил, и улетел бы следом за Малухой, если бы в том мире мне это позволили.
Я отдышался и проводил глазами катер, на котором люди показывали мне какие-то обидные знаки и что-то кричали. На дне лодки лежала распухшая тетрадь, я поднял её, зачем-то раскрыл на какой-то случайной странице, будто хотел вспомнить прочитанное, и убрал за пазуху, надеясь, что она высохнет и каракули, оставленные много лет назад шариковой ручкой, не расплывутся окончательно.
Вот же угораздило меня, думал я, налегая на вёсла и пытаясь узнать места, куда меня вынесло, чтобы добраться до дачи. Короткий сон, несмотря на его яркие краски и переживания, вернул мне силы. Я чувствовал себя маленькой точкой в океане. Казалось бы, вот оно – одиночество. Но с обеих сторон был город, в котором проживал миллион человек, и получалось так, что я находился в самом ядре этого мира. Да и что нужно для того, чтобы прогнать чувство одиночества? Просто… достать телефон и набрать номер.
Я нащупал в кармане мобильный. Ещё перед отплытием перевел его в беззвучный режим. Было несколько пропущенных, но я даже не стал смотреть, от кого, и сразу набрал Таню. Ждал с улыбкой, когда же услышу её голос, глядя на песчаную косу пляжа далёкого левого берега.
– Да, привет, – сказала она заспанным голосом. Ну конечно же она отдыхала после поездки, как я не подумал об этом! – Нет-нет, всё в порядке. Я и сама хотела тебе позвонить, чтобы ещё раз сказать за всё спасибо! Мы вот спим вдвоём с Галей.
Я стушевался, не понимая, о ком идёт речь, а потом вспомнил, что у куклы есть имя.
– Завтра же, наверное, займусь ей, буду шить-кроить, – сказала она.
– Таня, знаешь, а ведь я позвонил сказать тебе… – я замолчал.
Вот сейчас я должен произнести что-то особенное, раз уж начал. И я, закрыв глаза, улыбнулся. Но, понимая, что такие вещи не произносят по телефону, и она наверняка меня не поймёт, прошептал:
– Давай встретимся как можно скорее, это ведь возможно? Ты и сама сказала, помню…
– Серёж, конечно, только не в ближайшие дни, хорошо? – перебила она. –У меня вот-вот начнутся экзамены, поэтому я буду только готовиться.
– Хорошо, договорились. Но как только все твои экзамены завершатся, ты мне обещаешь встречу?
– Да.
– Вот и отлично. Удачи тебе, Танюша.
– И тебе.
Я услышал гудки и вздохнул. Странно как-то всё и глупо устроено.
Когда я выгреб к даче, дело шло уже к вечеру. Я закрепил лодку и пошёл к домику. Упав на кровать, я включил торшер. Вспомнил о тетради – она была за пазухой.
2. 8
Мишенька, с тех пор, как я оказался в Орловской пси_хиа_трич_еской бо_льн_ице, прошло сорок лет… Я начал вести эти записи, и думал завершить их быстро, а прошло уже два года, как я оставил первые строчки еще в той, первой тетради. Столько ещё всего нужно рассказать, но не знаю, успею ли… Неумолимо время, и с каждым днём чувствую, что здоровье моё не оставляет мне выбора и будто зовёт поспешить. Всю жизнь я пытался постичь тайну времени, и не сумел. Иногда мне казалось, что оно замедляло бег, а в иные дни рвалось, как шальной конь, я лишь успевал оглядываться на мельтешение и суету. И тогда я понимал, что время – это скорый поезд, идущий без остановок, и обратный ход невозможен. То, что увидел, ощутил секунду назад, уже не вернуть никогда, впереди будут новые ландшафты, события, но и они промелькнут так же быстро.
Вот и сейчас я на минуту отвлёкся от рукописи, чтобы посмотреть в окно. Ранняя, дружная весна. Недавно сошёл снег, но лёд на водохранилище стоит – мутный, некрепкий. По нему могут разве что бродить галки с воронами. И хотя ещё холодно и не сезон совсем, я приехал на дачу, пишу, согреваясь чаем. Прохладно, даже пар изо рта идёт. А всё потому, что писать о прошлом могу почему-то только здесь. Пробовал не раз на квартире – и тихо, и уютно, а не идёт строка. Только вот здесь, на втором этаже, картины прошлого оживают, всплывают голоса, которые я записываю, как слышу, в виде диалогов. Сейчас восемьдесят второй год, и ты, Мишенька, живешь у отца, мы видимся редко. Ты ходишь в школу, в первый класс. Летом-то у тебя будут первые каникулы, и, как я надеюсь, хотя бы часть из этих дней ты проведёшь со мной. Когда ты рядом, мне особенно легко и хорошо пишется. Просто я смотрю на тебя, отвечаю на твои незамысловатые вопросы и представляю, как ты вырастешь, прочтёшь мои тетради, и они дадут тебе что-то. Какую-то опору, понимание того, что было и что есть. Я так надеюсь и верю, притом совершенно искренне, иначе давно бы забросил всю эту писанину.
Раз ты дошёл до этих строк, значит, эта самая писанина всё же не кажется тебе слишком заунывной, скучной и пустой. К сожалению, получается так, что ты от страницы к странице узнаёшь горькую правду обо мне. Я стал очевидцем многих событий, но на самом деле мне нечем особенно похвалиться перед тобой. Ты и так это уже понял. Но я счастлив, что в моей жизни были философ Карл Эрдман, врач Алексей Лосев, старец Афанасий… и медсестра Лиза.
В лече_б_нице время текло медленно, и каждый день напоминал предыдущий. Когда Кощей мучил меня ин_сулино_терап_ией, я и вовсе терял ощущение времени, оно растворялось, как и я сам. Потом были дни моего возвращения к себе, о чём я уже написал. Время шло, увядали листья в парке, аллеи стали золотыми. Если раньше начинался дождь, то я не спешил укрыться, а всё так же сидел под липой и слушал его равномерный шум. Теперь же дожди стали затяжными и холодными. Странно, но тогда я, как ребёнок, будто снова учился жить и открывал простейшие законы природы. Они казались мне новыми, неизведанными. Потом пришла зима, наступила весна, и опять было лето. Находясь в лече_б_нице, я чувствовал, как она давит и меняет меня. Я бы никогда не смог воскреснуть для новой жизни, если бы не чувство – большое, живое и крепкое, которое внезапно пришло ко мне, схватив и подняв к небу душу.
Сейчас я пытаюсь вспомнить взгляд медсестры Лизы. Это и радостно, и больно одновременно. Впервые мы встретились в конце мая сорок второго года. Тогда минул ровно год моей изо_ляции от мира. За всё это время у меня не было ни одного посетителя – или никого не пускали по указке из органов, или, что скорее всего, у меня просто никого и не осталось. Родители были где-то далеко, как я думал, надеясь только на то, что они живы. А что касается друзей, знакомых, они уже давно вычеркнули моё имя из памяти. И понимание этого, конечно, угнетало меня. Там, в мире за стенами бо_льн_ицы, я давно для всех умер. То, что я нахожусь здесь равносильно тому, если бы я просто уто_нул тогда в реке. Как-то я решил поговорить с Лосевым, задать самый непростой для меня вопрос – а есть ли вообще какие-либо сроки у моего лече_ния, а значит и шанс, что я покину когда-нибудь стены колонии? Алексей Сергеевич сочувственно вздохнул – мы с ним никогда не говорили об этом, но, видимо, он хорошо знал, кто распорядился упрятать меня здесь. Поэтому и ответа на мой вопрос у него не было. Он также знал и о том, что Кощей с курсом инсу_линоте_рапии пытался превратить меня в ничтожество, аморфное существо, и каким-то образом Лосев сумел помешать этому.
Минула холодная снежная зима, она запоминалась тем, что всё время хотелось есть – с каждым новым днём вой_ны пайки на бо_льных урезались. Это, конечно, можно было понять, но нелегко пережить. Не помню точно, в это ли самое время, или уже ближе к весне, к нам в бо_льницу стали поступать ране_ные советские солдаты. Враг был уже на подступах. Я сдружился тогда с лейтенантом Ворониным, это был парень моих лет. Понимая, что мне нечего терять, я открылся ему во всём, рассказав, как и почему попал сюда. Он был весельчак, балагур, хотя положение его вряд ли могло вызвать смех – ему ампу_тир_овали ногу. И ещё Воронин всем сердцем ненавидел немцев. Именно сам народ, он не делил их на злых захватчиков и хороших мирных одураченных людей, считая, что виноваты все, и всех надо наказать. Поэтому на мой рассказ он отреагировал странными словами:
– Да тебя не в лече_б_нице надо держать, а орден дать! Надо же, какая отличная опера_ция, уничтожили целую группу немцев. Надо было их всех перебить!
– Но это же до вой_ны было, речь идёт о…
– Не говори глупостей, Звягинцев. Хороших немцев не бывает, – я не спорил, но, помня Карла Леоновича, наотрез не соглашался с лейтенантом.
Воронин говорил это искреннее. За ним и за другими гос_питализированными воинами ухаживал персонал психи_атри_ческой клин_ики. Также вместе с ране_ными появились и новые лица, среди них – как раз Елизавета Львовна. Это была чудная тихая девушка с грудным ребёнком на руках. Малыша звали Марк. Он был шумный, требовательный, но и персонал, и пациенты улыбались, лишь только видели молодую маму с ребёнком. Поначалу она пугалась бо_льных, но потом стала привыкать. Старец Афанасий очаровал её так, что она позволяла ему нянчить Марка, удивляясь при этом, как быстро малыш успокаивается и засыпает на руках, трогая ладошками будильник на шее блаженного, как блестящую погремушку.
Трудно сказать, кто был отцом чудного ребёнка. Скорее всего, юный воин, сражавшийся где-то на фронтах. Его наверняка призвали до рождения сына, и он никогда не видел Марка, а только представлял, как он выглядит. Если, конечно, этот солдат до сих пор жив. Эта мысль была гадкой, но я почему-то сразу стал представлять себе, что Лиза осталась одна с младенцем на руках, нуждается в поддержке и защите. Что таить – я с первой минуты крепко полюбил её, и это чувство помогало мне выживать и сохранять рассудок, что было сложнее всего.
Помню, в первые дни лета сорок второго года я пришёл, как обычно, отдохнуть в тени любимой липы. На скамеечке, где обычно сидели два пожилых паци_ента с расстройством памяти, почему-то были не они, а сестра Лиза с ребёнком. Она кормила Марка гру_дью, не замечая меня. И я смотрел, не в силах оторвать глаз, и странная жгучая сила наполняла меня, будто не грудной малыш, а я напивался из женского родника.
Её гр_удь была белой и нежной. Марк причмокивал, закрыв глаза. Я краснел от неловкости, но чувствовал, что и от неё, и от крепкого ствола дерева, от сочной травы и бескрайнего неба – со всех сторон я получал то, что называется энергией жизни. Боюсь, Мишенька, тебе будет не совсем легко понять то, о чём я говорю, просто через это надо пройти. Увидеть Лизу с ребёнком, так откровенно и близко, для меня было сродни тому, как если долго пролежать на дне колодца, а потом с трудом подняться по срубу, вдохнуть свежего воздуха и ощутить на лице горячие лучи солнца. Она была этим светом. Молодая, красивая мама, символ жизни, победы над злом, которое тучами неслось к нам. Видя её, я не верил, что завтра может случиться что-то плохое. Нет, на небе есть высшие силы, вестники Весны, и они помогут повернуть всё вспять. Да и неважно это всё, только она одна, Лиза, важна теперь. И Марк – просто чудо, он будет нашим мальчиком, решил я. Он обязательно будет самым счастливым человеком на земле, я сделаю всё для этого.
Мне хотелось, чтобы этот миг, пока она кормит ребёнка и не замечает меня, длился вечно. Я улыбался. Ноги затекли, и я невольно пошевелился. Лиза вздрогнула, резко подняла взгляд и увидела меня, скрытого в листве. Мы лишь на миг встретились глазами. Её были чистыми, хорошими, но вмиг они изменились, наполнившись ужасом. Милое лицо искривилось, и Лиза, вскочив, крикнула так пронзительно, что на миг замерла жизнь во всех корпусах бо_льн_ицы. В тот же миг проснулся Марк и заголосил ещё громче. Я вскочил, словно поднятый из засады зверёк, и помчался прочь в другую сторону. Бежал что было сил, упал на траву, и, сжав её, резал острыми стеблями ладони и плакал.
Да она же испугалась меня, потому что я – бо_льной!
Затаившийся бо_льной в тени дерева, что может быть хуже?
Ведь она наверняка подумала, что я замыслил против неё что-то плохое. А я… просто любил. Но как теперь быть? Она станет избегать меня, и вполне понятно, почему. Между нами неминуемо и всегда будет пропасть. Что же такое, что же? Меня трясло. Я знал, что, если больше не увижу Лизу, если она станет бояться и избегать меня, то я просто сгину, или сам наложу на себя руки в этой проклятой бо_льнице. Только она держала меня на плаву жизни, сама того не зная. И понимание этого было хуже всего.
Бедная, бедная девочка, медсестричка, испугалась меня. Она совсем не готова к работе в психи_атрич_еской клин_ике. Здесь, конечно, хватает странных и опасных людей, но это же ко мне не относится… Как же ей будет тяжело здесь, жить с ребёнком на руках, вокруг бо_льных, дожидаясь неизбежного – прихода немцев. Я попытался представить мир её глазами, и ужаснулся. Особенно вообразив, как страшно находиться в самом беззащитном положении – с малышом у гру_ди, и увидеть довольно молодого пациента, который не сводит с тебя глаз…
И всё же бо_льница – это не большой город, где люди могут потеряться. Мы ещё не раз пересекались с Елизаветой, и, конечно же, она меня сторонилась, краснела и отводила глаза. Ей было неприятно, что я видел её тогда. Так что я, Мишенька, так ни разу с ней и не заговорил, ничего не объяснил, хотя и любил с каждым днём только сильнее. И очень ревновал и к лейтенанту Воронину, на которого Лиза всегда смотрела, как на героя, и даже к старцу Афанасию, который стал для Марка и Лизы пусть потешным, но всё же добрым и ласковым дедушкой. Он смотрел на них, улыбаясь, но я почему-то ещё тогда заметил в глазах Афанасия тоску и даже слёзы…
Тогда я полюбил по-настоящему. И настоящей моей радостью стало то, что концерты старца Афанасия и учителя музыки Мешковского вновь возродились. Завсегдатаями на них были лейтенант Воронин и Лиза с Марком. Медсестра заметила, что игра на скрипке благотворно влияет на ребёнка, да и блаженный как-то особенно старался в эти минуты, словно играл для ангела. Потом я любил остаться вдвоём с Ворониным. Он сидел на траве, вытянув единственную ногу. Грустил, умиротворённый музыкой. Несколько раз я порывался попросить его поговорить с Лизой, чтобы он объяснил ей, что я вовсе не бо_льной, и жалею, что оказался тогда в той глупой ситуации и готов извиниться. Но всего этого я ему, конечно, не сказал.
– Вот кончится скоро вой_на, погуляем тогда, – любил он подбодрить людей, в том числе и меня.
– Ты-то да, а вот мне что вой_на, что мир, быть здесь, – прошептал я.
– Не скажи. А вот хочешь, я письмо напишу командиру нашей части, что, мол, есть в бо_льнице такой хлопец, молодой и крепкий, без ранений, не то, что я. Что скажешь?
Я не знал, шутит он, или нет, но Воронин говорил спокойно:
– Ты на фронте нужен, Звягинцев. Не знаю, какие там за тобой до вой_ны грешки водились, это сейчас всё до времени забыть надо. Так что, если ты не трус, а настоящий товарищ, так давай добро на моё письмо. Что, по рукам?
Я ответил согласием. Воронин помолчал, и затем я понял, что идея эта пришла к нему не вчера:
– Знаешь, я с Лосевым об этом уже говорил. Если будет распоряжение, тебя со справкой на передовую, конечно, не пустят. Но вот служить в тыловых частях, в обозе сможешь. Сейчас это не менее важно.
Об этом разговоре я вначале и забыл вовсе, не думая, что лейтенант – такой же парнишка моего возраста, сможет хоть что-то исправить в грубом мире, где к тому же шла такая вой_на. Поэтому я просто грустил, слушая скрипичную трель старца Афанасия и не понимая, почему всё в моей жизни идёт так криво и трудно, будто не Воронин, а я обречён идти напролом бедам на одной ноге…
...
Часть 1.1
Часть 2.13
...
Автор: Сергей Доровских. Все произведения автора ЗДЕСЬ
https://proza.ru/avtor/serdorovskikh
Почта Н. Лакутина для рассказов и пр. вопросов: Lakutin200@mail.ru
Наши каналы на Дзене:
От Сердца и Души. Онлайн театр https://dzen.ru/theatre
Николай Лакутин и компания https://dzen.ru/lakutin
Тёплые комментарии, лайки и подписки приветствуются, даже очень!!!
