На следующий день, когда в поле, под жаркими солнечными лучами, Гриша на своём тракторе справлялся с травой, которая легко шла под косилку, укладываясь ровными рядами, он вспомнил Паулину. Слишком он груб был с ней вечером. Может стоило запустить в дом, да поговорить, объяснить?
Гриша корил себя за то, что не умел найти вовремя правильных слов, чтобы его наконец-то поняли. Тогда с Любой он тоже виноват, может стоило как-то объяснить иначе, как-то подоходчивей? Но как? В их семье мужчины трудяги, но вот разговаривать грамотно, да толково вовсе не обучены, что уж тут поделать.
С Любой тогда Гриша был груб. Он был убеждён, что, если говорить именно так, она обидится и перестанет ему докучать, но вовсе не предполагал тогда молодой парень, что осерчать девушка могла настолько серьёзно.
Придя к выводу, что с молодой девицей должны всё же разговаривать больше мать с отцом, нежели он сам, Гриша решился обязательно пойти к родителям Поли и поговорить, слишком уж заняты они своими делами, не обращают на девушку внимания, а она может начудить так, что всю жизнь потом расхлёбывай.
На этом поле стояла зелёным и ровным полотном люцерна, специально засеянная весной для коровьего стада. Покончив с ней, Гриша отправился на следующее, остановившись в самом его начале, чтобы перекусить.
Выскочив из трактора и достав свой узелок и расположился с той стороны трактора, где была тень, чтобы хоть немного остыть от этой жары. Гриша поднял голову и увидел идущего к нему отца Паулины Пантелеймона Матвеевича. Странно, но что нужно от него ветеринару в разгар рабочего дня?
Мужчина шёл так решительно, что Гриша сразу понял, что-то случилось. Вид у Пантелеймона был суровый, а подойдя к Гришке, он, не раздумывая и не здороваясь, пустил ему свой кулак в лицо. От неожиданности тот упал навзничь.
‒ Мало тебе девок, дочь мою решил попортить, ты только и умеешь, что чужие судьбы поганить, – Пантелеймон говорил так, словно всё зло мира заключено в Григории и ни в ком более.
‒ Ты сдурел что ли, али белены объелся. Да объясни хоть, что стряслось, – Гриша поднялся с земли, действительно не понимая негодование этого человека.
‒ Что ты брешешь, всё ты прекрасно знаешь, наделал девке пузо и в кусты? Да, когда ты уже за ум возьмёшься? – он вновь хотел выразить своё негодование кулаком, но не получилось, поскольку Гриша увернулся, позволяя Пантелеймону упасть.
‒ Вставай, Матвеич, да давай гутарить серьёзно, а не морды бить, так дело не решишь. Что случилось?
– Да что ты заладил, что случилось, что случилось? Прям строишь из себя невинность, кто девке ребёнка сделал? ‒ Гриша подал ему руку, но тот и не собирался пользоваться помощью, поднимаясь с земли самостоятельно, – девке 18, да как у тебя совести хватило?
‒ Не трогал я твою дочку, а вы за ней вовсе не следите. Говорит у тебя корова больная, у матери крыша на школе прохудилась, а ей со своим горем и идти некуда. Собой стало быть занимаетесь, а вам бы на дочку внимание обратить.
– Ты чего плетёшь? Какая корова больна? Да и мать дома шибко не говорит о работе, старается с дочкой разговоры вести, ‒ Пантелеймон уставился на Гришку, уверенный, что тот себе оправдания выдумывает, – ты давай, не городи тут, что ни попадя.
‒ Поля говорила, что заняты вы оба, а ей и поговорить дома не с кем.
– Поэтому ты девку привечать молодую стал, да пользоваться? Испортил Польку и в кусты? ‒ он вновь наметил ударить кулаком, но не тут-то было, Гриша увернулся.
– Слушай, да объясни толком, что случилось?
‒ Вчера сообщила нам дочь, что дитя носит. А мы то её учиться собирались отправить, счастливое будущее ей устроить хотели, а ты ей всю жизнь искалечил.
– Не уж то девчонка на меня сказала? ‒ Гришка удивился.
– Не сказала, да итак понятно, подсказали, что к тебе шастала она в последнее время. А ты, наглец, средь бела дня молодую девицу привечал в своём доме.
‒ Ну вот, хоть понятно стало. А то явился тут, размахал кулаками. Значит так, девку я не трогал, мала она совсем ещё, да и не для меня. На речке я вашу Полю выловил тут давеча. Гулял с Белкой, а дочь твоя топиться собралась. Вытащил, да расспрашивать стал, она сказала, что беременна, боится отца с мамкой. А ко мне приходила поговорить, потому что так и боялась признаться.
– Хочешь сказать и не ты отец дитя? ‒ грозный Пантелеймон стал отходить от своей злобы. Он выглядел растерянным, потому что вовсе не предполагал, что разговор в такую сторону его заведёт, – топиться говоришь? Нас боится? Да, что мы изверги разве с матерью, всё нянчимся с ней, как с дитём малым, а оно вона как. А кто тогда, если не ты?
‒ Я почём знаю? – Гришка достал сигарету, присел на землю, облокотившись на большое колесо трактора и закурил.
‒ И что с ней делать? – Пантелеймон задал вопрос не Грише, а словно в воздух. Он присел рядом с Гришей, взял у него сигарету, не спрашивая, да вздохнул, ‒ вот они детки, их ростишь, ростишь, а они пакости делать хотят.
Разобравшись с Пантелеймоном Гришка ещё долго отходил от этого разговора. Он не стал рассказывать мужику, который итак был расстроен хуже некуда, про то, что предлагала Поля женой стать Григорию. Достаточно и того с мужика, что дочь топиться в тайне собиралась. Ох и прав был Виктор Макарович, когда там на берегу, в день Ивана Купала назвал девку бедовой.
Сколько же она нервов помотала родителям, а может и это ещё не всё. Но Гришке с плеч долой, хватит с него, нужно ему своей жизнью заниматься. За последние пять лет устал он от одиночества, много всего передумал и больше своего счастья не упустит.
Вечером Гриша отправился к родителям Ульяны, чтобы поговорить с бывшей женой серьёзно. Он весь день обдумывал слова, какие надобно сказать, чтобы объяснить всё, что творилось у него в душе.
За пять лет, которые Уля отсутствовала, родители перебрались в Сосновку из другого села, которое постепенно мельчало. Мать Ули работала в библиотеке, а отец на ферме, а после закрытия школы в селе, стали разъезжаться и люди. Библиотеку закрыли, да и ферма начала уменьшать своё поголовье.
Уля вышла к Грише, накинув на себя платок. Было решено прогуляться в тот лесок, где недавно повстречались оба. Он взял с собой Белку, чтобы и та могла хоть немного побегать, да порезвиться перед сном. Пустив собаку вперёд, Гриша пошёл рядом с Улей.
‒ Поговорить надобно нам с тобой, Ульяна. Я за все пять лет много передумал, было время. Теперь хочу только с тобой жизнь свою связать, – он словно старался быстрее сказать все намеченные слова, чтобы не упустить ни одного.
‒ Ой, Гришенька, не тороплюсь я теперь. Сама тогда виновата была, кинулась замуж выходить от радости, что берут. А сейчас вот думаю по несколько раз прежде, чем что-то делать. Ошибиться опять боюсь.
– Думай, кто же тебе мешать станет, права ты, ‒ он соглашался, не совсем понимая к чему та клонит.
– А вдруг какая ещё девица тебе подвернётся? ‒ она смотрела вперёд, выдавая свои переживания Грише, чтобы тот их мог опровергнуть.
– Не было Улья за все пять лет никакой девицы. Научен я тем опытом, всё, довольно с меня. Хочу теперь жить спокойно, да счастливо. Тогда молодой был думал радость состоит в веселье, в том, чтобы себя мужиком чувствовать, когда девкам нравишься. А сейчас иначе рассуждаю. Мужик тот, кто дом свой наладил, жену счастливой сделал, да деток вырастил, в путние люди вывел.
‒ Это ты хорошо говоришь, жаль, что поздно так.
– У каждого свой путь, Уля, я вот сейчас стал взрослым, бывает и так, как есть. Выходи за меня замуж, да в дом возвращайся. Устал я без тебя, ‒ он остановился и взял за руки Улю.
– Подумаю я, обещаю, что подумаю.
Вечер был тёплым и приятным. Нет Ульяна не сказала, а она человек прямой, если что, то говорит, как есть, без утайки. Зная это, Гриша был почти уверен в том, что бывшая супруга вернётся в его дом и заживут они счастливо. И теперь уж он точно не станет глупости разные делать, в этом он убеждён.
Совсем поздно, когда Гриша уже сделал все огородные дела, полив грядки, да собрав на завтра несколько огурцов в поле, явилась Поля.
‒ Послушай, да что ты ко мне всё ходишь? – Гриша не стал пускать девушку в дом, а вышел сам на крыльцо.
‒ Чем эта Ульянка лучше меня? – она сжала зубы, уставившись на мужчину, ‒ я молодая, здоровая, детей вам нарожаю. А что толку с этой? Вы же развелись и нечего вновь пробовать, не будет толку у вас.
– Паулина, иди домой, давай я тебя отведу, родители, наверное, потеряли тебя. Ты почему отцу не сказал, кто отец малыша? ‒ он хотел взять её под руку, чтобы вывести со двора, но та вырвалась.
– Никого это не касается, не нужен мне Петька, я вас люблю, ‒ она смотрела ему в глаза, не отрываясь.
– Нет Поля, ты путаешь всё. Я люблю Ульяну, собираюсь на ней жениться, а портить мне жизнь своим баловством я тебе не дам. Уходи, ‒ он опять попытался взять девушку под руку.
Всё время, сколько Паулина разговаривала с Гришей, она держала вторую руку позади себя, словно утаивая какую-то вещь за спиной.
– Тогда будьте вы прокляты, ‒ выводя руку из-за спины, девушка подняла её вверх и бросила в лицо Грише горсть земли.
