Алексей обещание сдержал: привёз с лесхозовскими мужиками строевого леса и с ними же за два дня поправил дом и крышу перекрыл. Когда протопили печку, благо она сохранилась, даже труба не завалилась, то в избе сразу повеяло жилым духом. Утром, когда старшие дети ушли в школу, протопили ещё, и к их приходу дом прогрелся, оттаяли замороженные окна. Вера с Зиной Погремком помогли отмыть и отскоблить стены, пол ‒ только жить и жить.
Ниже вы можете прочитать окончание 2-й книги трилогии «Провинция слёз». На канале «Стакан молока» мы публиковали главы из книги. См. порядок публикаций:
Жгучий ветер марта (начало) - см. здесь
Счастливая круговерть - см. здесь
Сочетание Савиных - см. здесь
Первомайский сюрприз - см. здесь
В гостях у отшельника - см. здесь
Осиротела Надёжка - см. здесь
Пропали деньги и душа - см. здесь
Манящий свет - см. здесь
Бегство Дмитрия Ивановича - см. здесь
За лучшей долей - см. здесь
Охота к перемене мест - см. здесь
Явление золовки - см. здесь
Расставание - см. здесь
Далее читайте главу
Опять вдова
Надёжка в этот день находилась в хорошем настроении: главное сделано! А остальное как-нибудь утрясётся. Нужно будет, и Алексея попросит, и Вера с Густей помогут, да и Зина не откажется... В окно случайно заглянула и сестёр увидела, лёгких на помин, и обе чего-то жмутся друг к дружке.
– Вы чего, девки, опять ругать пришли?! – с нескрываемой заботой спросила она, когда они вошли в избу, и, как по команде, опустили глаза. – Вы чего такие? – уже с тревогой спросила она... Почему-то некстати вспомнилось, что они вот так же, вместе, принесли похоронку на Павла, так же тогда пугливо жались друг к дружке и прятали глаза.
– Телеграмма тебе из Алексина... – торопливой скороговоркой поспешно сказала Вера, словно боялась, что не успеет или не сумеет произнести тяжёлые и пугающие слова.
– Что с ним?! – вскрикнула Надёжка и почувствовала, как кровь застучала в висках.
– Вот, читай...
Развернула она телеграмму и отшатнулась от беспощадных, хотя едва различимых на бумаге блёклых слов: «... умер митя приезжай похороны мария ивановна...» И сразу все трое заревели в один голос. Надёжка осела на лавку, зашлась рыданиями, и никто не посмел остановить её. Вера с Густей выдерживали паузу, давая возможность сестре самой перебороть первый, самый трудный момент. Бориска осмелел первым. Он сел рядом и требовательно спросил:
– Что случилось? Перестань реветь!
– Ой, ой, ой, милый мой Борюшка, как же мы теперь будем одни-то жить?! Что же нам делать-то теперь, к кому головушку прислонить?!
Бориска увидел телеграмму, чтобы не разорвать, осторожно вытянул её из материнских рук и, приложив почти к самым глазам, прочитал. Потом посмотрел на мать, обнял её, как обиженную сестрёнку, и неожиданно уверенно сказал:
– Не переживай, мам, мы давно большие – не пропадём!
Слова Бориски вывели Веру и Густю из недолгого замешательства, они тоже подсели к сестре, начали вытирать ей слёзы, успокаивать. Уговоры сестёр на какое-то время подействовали, и Надёжка испуганно и жалостливо осмотрела детей, промокнула красные глаза и была готова вновь зареветь.
– Девки, чего же вы сидите-то? – неожиданно укоризненно спросила она у Веры с Густей. – Делайте что-нибудь... Нам ведь собираться надо, там ждать не будут! За лошадью идите, надо сегодня же ехать!
– Ой, – прихлопнула Вера ладонями, – ведь Алексей сейчас дома, он и отвезёт вас... Побегу скажу.
– Мам, а куда дядя Лёша отвезёт нас? – спросила Нинушка, не до конца понимая, что происходит.
Надёжка прижала к себе дочь, опять затряслась от рыданий:
– До станции... В Алексин поедем, папку нашего хоронить...
Нина захлопала глазёнками и, не в силах сдержать слёзы, заплакала, тоненько и жалобно попискивая. После неё дошла очередь и до младших. Те, как по команде, скуксились, подступили к матери, и она обняла их, и, глядя на это, теперь уж и сёстры засморкались, начали вытирать глаза и смотрели на Надёжку стеснительно, словно просили прощения за свою слабость.
Вера ушла, а Надёжка стала собирать сумки в дорогу. Положила ребятишкам запасные рубашки, завернула в платок паспорт. Когда завязывала узелок с документом, Густя достала из кармана юбки узелок поменьше. Распустила его и отдала деньги сестре.
– Вот, возьми, – попросила Густя, – пригодятся в дороге... – Надёжка начала отказываться, но та настояла: – Сейчас не время гордыню выказывать!
– Спасибо, милка, – поцеловала Надёжка сестру и опять заплакала.
– Мам, хватит! – твёрдо и грубовато сказал Бориска. – Где Димкин ремень для брюк?
– Поищи, мой хороший, поищи... А найдёшь – сам собирайся. Нам нельзя время терять!
– Не поеду я. Дома останусь!
– Сторож нашёлся... – В один момент обиделась Надёжка.
Бориска сразу потупился, начал смотреть куда-то в сторону, и Надёжка поняла, что теперь, если уж заупрямился, его не уговоришь. Решила пока отстать от него. Глядишь, одумается, пока будут собираться. А когда собрала ребят и оделась, всё же не выдержала – опять принялась за уговоры:
– Тебя ведь одного ждём! Хватит упрямиться, одевайся побыстрее, а то сейчас дядя Лёша подъедет!
Бориска ни словом, ни полусловом не отозвался. Как уставился в одну точку, так и продолжал буравить её глазами.
– Ладно, езжайте одни, – несмело подала голос Густя. – Может, так и лучше будет. Чего неволить парня?
– Ну, как вы тут, собрались? – спросила забежавшая в избу Вера. – Я сказала Алексею, чтобы он вас в Хрущёво отвёз... Там и поезда почаще ходят, и к Любе в Москве заедешь. Не вздумай одна добираться. Мало ли что случится!
У саней сёстры обнялись, опять раскричались, и, чтобы не затягивать бабьи причитания, Алексей понукнул лошадь и рысью выехал на льдистую дорогу. Надёжка прижала к себе ребятишек, накрыла их шалью от ветра и залилась горючими слезами, и никто её не успокаивал, не жалел. Лишь за Большим Селом Алексей повернулся, толкнул в бок:
– ...Д-дать, хватит... Хватит реветь белугой. Радоваться должна...
– Чему же мне радоваться?! – не поняла она.
– ...Д-дать, тому! Может, ездить перестанешь! А то: туда-сюда, туда-сюда – последние копейки прокатываешь. Нешто так живут?!
«А как живут-то?! Ты хоть видел, пенёк максаковский?! – сердито подумала Надёжка и ничего не ответила зятю. – Где был-то дальше Князева, чего видел? Войну – и ту в лесу просидел!»
Закрыв глаза, она будто провалилась в забытьё и увидела Дмитрия Ивановича. Увидела зримо, подробно – до последней мелкой чёрточки. Припомнила, как он бежал за поездом, провожая, как пытался что-то сказать... И теперь Надёжка знала, что он хотел попрощаться, наверное, сердцем чуял свою близкую смертушку.
Надёжка почти отгадала.
Когда Савину становилось особенно одиноко, он отправлялся на кладбище, стоял над могилой матери, умершей сразу после отъезда Надёжки, мысленно говорил с ней, и после таких посещений на душе делалось немного легче, он словно запасался терпением. Только оно могло дать силы перемочь временные трудности. Он даже начал загадывать, когда сможет перебраться жить в сарай, а чтобы не терять времени, начал понемногу благоустраивать его, собираясь приспособить под временное жилище. Сарай просторный, из камня-известняка, когда-то отец мастерил в нём тарантасы, повозки, и назывался сарай вполне достойно – каретным. Савин хорошо помнил, как рядом с сараем дымила кузня, в которой он помогал отцу ковать шины, шкворни... Наведя в сарае относительный порядок, Дмитрий Иванович провёл в сарай электричество, соорудил «козёл» и, однажды воспользовавшись отсутствием сестры, перенёс первые вещи. Но окончательное переселение оттягивал – ждал подходящего момента в настроении сестры, чтобы поговорить спокойно, не обостряя отношений. Но она, как-то застигнув брата за укладыванием инструментов, ехидно продекламировала:
Им овладело беспокойство,
Охота к перемене мест
(Весьма мучительное свойство,
Немногих добровольный крест).
‒‒ И это всё, что ты можешь сказать?
– Ты не вправе говорить на эту тему, – сдержанно сказала Мария Ивановна. – Сколько бы мы сейчас не поливали друг друга грязью – всё-таки останемся каждый при своём мнении. Поэтому ты просто обязан согласиться со мной: будет лучше, если ты переберёшься на родину своей жены.
Перестав с ней разговаривать, он к концу дня перенёс свои вещи, навесил замок и ушёл на ночное дежурство. И ругал себя за прежнюю нерешительность, поддавшись которой, позволил конфликту стать хроническим. Теперь ничего этого нет и надо жить достойной жизнью, которой так не хватало в последние месяцы.
Всю ночь он пил густой чай. Поэтому и спать не хотелось, и усталости утром не чувствовал. В эту ночь пришла неожиданная рациональная мысль. Поддавшись ей, он решил, что проще переделать сарай под дом, чем строить новый. Ведь это выгодно со всех сторон. Надо только поставить печь, настелить пол, перебрать потолок и заменить крышу. Да веранду пристроить для пущего шика. Пожалуй, до осени вполне можно успеть, хотя бы без веранды. Вот и ладненько будет, и живи тогда – не тужи!
Он зашёл в магазин, купил хлеба, постного масла, яиц, подходя к дому, очень захотел яичницу... В сарай можно было пройти через двор дома, но он проявил настырность и независимость и пошёл через свою половину огорода, протиснувшись в раздвинутые доски забора. Подойдя по спрессованному снегу к сараю и увидев около него вещи, Савин сразу понял, что это его вещи; он только вчера перенёс их из дома, а теперь они валялись на снегу... У него задрожали руки, и, открывая замок, он не мог от волнения попасть ключом в личинку замка. Когда повторил попытку, то заметил, что замок чужой! И если до этого момента он старался не думать о причине, по какой вещи оказались на улице, то, обнаружив чужой замок, он прошептал с такой ненавистью, будто сестра стояла перед ним и могла услышать его слова: «Будь ты проклята!»
Несколько минут он сидел на ящике с инструментами, обдумывая как поступить. Самой первой была мысль тотчас сломать замок, занести вещи в сарай и жить спокойно, ни на что не обращая внимания. Но, чуть поостыв, решил не унижать себя подобным образом. Сестра, быть может, только и ждёт того момента, чтобы ещё поиздеваться. Так есть ли смысл помогать ей в этом?! Он решил пока отнести вещи к соседям, а потом уж принимать окончательное решение.
Инесса будто давно ждала его, и пригласила в дом:
– Заходите, Дмитрий Иванович, – давно поджидаю вас, чтобы поделиться своими соображениями... Да, я поражена не менее вас! Представляете, я чуть не упала, когда увидела, как ваша сестра срывала сегодня замок... Только рассвело, – торопливо говорила она, закрывая ворота, – я понесла золу на огород... Слышу – где-то неподалеку стучат, а, пригляделась, – это же Мария Ивановна орудует, да не одна! Какой-то незнакомый мне мужчина сбил замок, помог вашей сестре выбросить вещи на снег, потом они навесили, как я поняла, свой замок и удалились. Вы представляете?! – жаловалась она, будто обидели её самою, когда Савин проследовал за ней в дом, осторожно ступая по чистым половицам. – Всё это выглядело настолько дерзко и нереально, будто всё происходило во сне!
Он оставил в коридоре узел с вещами, разулся перед порогом и пошёл в дом в носках, держа перед собой авоську с продуктами и представляя всю нелепость своего положения. Конечно, никому он тут не нужен с узлом мокрых вещей, с ящиком для инструментов. Да ещё некстати стыдливо подумал, что Евсей, наверное, на работу не отправился, сейчас наверняка сказанёт что-нибудь эдакое, начнёт учить уму-разуму.
– Дмитрий Иванович, вы пока отдохните на диване, а я чайник вскипячу, – сказала хозяйка, но прошла не в кухню, а в комнату и там с кем-то зашепталась. Видимо, с мужем.
То ли от этого шепота, то ли от только что пережитых волнений Савин почувствовал, как страшно заболела голова, будто её проткнули насквозь чем-то горячим и острым, а перед глазами заколыхалась красная пелена. Находясь во власти этого ощущения, боясь от испуга пошевелиться, он подумал, что так, наверное, можно потерять сознание, и следом за этой мыслью надвинувшаяся пелена заслонила его от окружающего мира... Вернувшаяся через минуту Инесса Феоктистовна обнаружила гостя неестественно раскинувшимся на диване и, сразу поняв, что с ним плохо, попыталась нащупать пульс и попросила мужа срочно привезти врача. Евсей вернулся через полчаса: с врачом и санитаром. Общими усилиями Савина перенесли в машину, отвезли в больницу, где, не приходя в сознание, через два часа он скончался. «От обширного кровоизлияния в мозг», – как позже написали врачи в медицинском заключение.
– Вот здесь, на этом диване, ему стало плохо, – рассказывала через два дня Инесса Надёжке, когда та немного высохла от слёз, умыла с дороги ребятишек. – Всё произошло так неожиданно, что даже я, врач, растерялась. Хорошо Евсей был дома и помог. Но, – Инесса развела руками, – обширное кровоизлияние делает человека практически обречённым... Ну, всё, хватит об этом.
Выслушав хозяйку, Надёжка отправилась к Марии Ивановне и, когда ей открыли, услышала лицемерное приглашение к чаю и взяла себя в руки, отбросила робость.
– Я не чай пришла фыркать, а предупредить, что с завтрашнего дня вся моя семья переезжает на жительство в этот дом, потому что имеет законное наследство на его половину! Поэтому попрошу к завтрашнему дню освободить одну комнату, спальню и половину кухни! – Надёжка с такой уверенностью в своей правоте сказала это золовке, таким решительным и победным взглядом посмотрела на неё, что та молчаливо замерла, испуганно потупила взгляд и даже отшатнулась от Надёжки, словно боялась, что она набросится и разорвёт.
Ни слова более не сказав, Надежка шибанула дверью и гордо вышла вон, в душе решив, что сюда более не ступит её нога, потому что в последний момент перед своими грозными словами, она решила лишь припугнуть, одержать маленькую, но победу над ненавистным человеком, и это вполне удалось ей. Она не чувствовала слёз, когда возвращалась к Инессе, они лились сами собой, и она не обращала на них внимания.
Ночь перед похоронами Надёжка простояла рядом с читалкой, приглашённой по настоянию Инессы Александровны. Вслушиваясь в тягучие слова, произносимые заученной скороговоркой, и время от времени крестясь, Надёжка вдруг поняла, что делает это с удовольствием, с удовольствием же смотрит на лампадку, горящие свечи – и от всего этого на душе рождалось просветление, все события последних дней воспринимались уже не как горе, а как безысходная необходимость; от сознания этого постепенно приходило смирение, появилась маленькая надежда на будущую жизнь. Эти чувства даже изменили отношение к местной дурочке Шуре, пришедшей следом за читалкой и раздражавшей поначалу Надёжку надоедливым дерганьем головы и неприятным фырканьем, а более всего раздражала её цветастая юбка. Но даже к этой Шуре она теперь прониклась снисхождением и не обращала на неё внимания, занятая мыслями... Ночь, сперва тянувшаяся нескончаемо, незаметно истаяла, будто её и не было вовсе, и пришёл новый тревожный день.
Когда начало светать, читалка ушла, а далее всё происходило как во сне. Из дальнейших событий этого дня она по-настоящему запомнила два момента: когда вынесли гроб из морга и когда на могилу поставили два венка из вощёной бумаги. Дважды она по-деревенски причитала, и дважды рядом кричали ребята. В первый момент, когда увидела покойного мужа, совсем не похожего на себя, даже испугалась, словно это был чужой человек, а когда дотронулась губами до его ледяного лба, то невольно отпрянула. Её подхватили под руки и держали, пока засыпали могилу, а она тупо смотрела на растущий холмик и от стеклянных слёз ничего более не видела вокруг.
Первыми уехали с кладбища фабричные рабочие, присланные на помощь. Немногочисленные соседи отправились по домам пешком. Когда вышли за ограду – Нинушки рядом не оказалось. Вернулись, начали искать и нашли её, наверное, через полчаса в дальнем углу кладбища, где, забившись под замшелую липу, она не по-детски, с причитаниями, плакала, и её долго не могли успокоить.
Уезжала Надёжка на следующий день. Евсей отвёз на вокзал, высадив, не стал дожидаться поезда, и, распрощавшись, оставил их одних, и в эту минуту Надёжка впервые до конца почувствовала своё одиночество, беззащитность, о которой, пока жила с Дмитрием Ивановичем, никогда не думала, даже в те месяцы и годы, когда он бросал. Даже и тогда она считала себя его женой, и это помогало не пасть духом. Сейчас же она вдруг почувствовала себя совсем по-иному; тоже самое, наверное, чувствовали и ребята, сиротливо жавшиеся к ней и пугливо смотревшие по сторонам. Когда подошёл поезд, она не выдержала, не сдержала слёз и, ничего не видя перед собой, повела детей к вагону. Ей помогли забраться, подсадили ребят, Нина отыскала нужные места.
Расположившись, Надёжка потупилась, не желая показывать слёзы незнакомым людям, а когда поезд тронулся, мало-помалу успокоилась, задремала и незаметно перенеслась в мир сновидений... Почему-то очень быстро увидела Павла... Уж сколько раз видела его после гибели, но это всегда происходило во сне, а сейчас он нашёлся по-настоящему, наяву и от этой обжигающей сердце мысли у неё побежали мурашки по коже. Она хотела вскочить и побежать к нему навстречу, обнять, туго-туго прижаться и никогда более никуда не отпускать, даже на войну, но увидев, что он сам потихоньку идёт по вагону, она решила затаиться, чтобы сделать ему приятную неожиданность, такую, наверное, для него долгожданную! Да и как не быть ей долгожданной, когда столько лет прошло, а он ещё и детей-то своих по-настоящему не видел! Только Сашку, наверное, немного помнит, а Бориску и Нинушку встретит и не узнает... Жалко, что Сашке ничего не сказали, а то подошёл бы к поезду в Скопине, хотя бы увидела, узнала, как он в общежитии перебивается. Надёжка замерла, прислушиваясь к словам песни, которую пел его отец, подыгрывая себе на баяне, и удивилась: это когда же он выучился так хорошо играть?! По-прежнему умилённо слушая его голос, она вдруг испугалась, когда вспомнила о Володьке с Димкой. «Ой, что же я скажу теперь Павлу, как же отвечу?! Ведь у меня ещё муж был, вот дети от него! Ведь не поверит Павел, что без радости вышла. А как было не выйти, когда дети с голоду пухли?! Паш, прости! Я ведь все эти годы всегда думала о тебе. Мы ведь теперь заживём всем на зависть. Вот как!» И словно в подтверждение своей мольбы она услышала слова песни и поняла, что Павел всё ей простил и ни в чём никогда не укорит. «Рядом наши два окна, два зелёных деревца...» – пел он и во все глаза смотрел на неё, смотрел...
– Мамка, мамка, – донёсся настойчивый шёпот Нины, и Надёжка очнулась от лёгкого толчка. – Побирушка идёт!
Очнувшись от голоса дочери, она почувствовала, как исчезает такое желанное видение, и поняла, что дочь говорит о слепом музыканте... Это его голос она странным образом приняла во сне за голос своего первого мужа и теперь не могла смотреть на него, боялась. Не открывая глаз и обхватив голову, она сказала Нинушке:
– Сама подай ему...
Какое-то время Надёжка сидела разбитая, чувства её смешались, и она не могла собрать разбегавшиеся мысли, чтобы окончательно расстаться с ненужными грёзами, забыть всё, что было в жизни до этой минуты, и жить по-новому, переступить через себя. Она даже застыдилась своих слов, сказанных Павлу во сне, когда чего-то нагородила ему о Дмитрии Ивановиче. Она не должна была так говорить, он не заслужил этого!
Открыв глаза и оглядев попутчиков, Надёжка спросила у дочери:
– Мы долго едем-то?
– Долго... Скоро Скопин будет!
– Батюшки мои, – встрепенулась Надёжка, – это что же – я всю дорогу проспала?! Ребят кормила?
– Кормила... Они тоже спали.
– Помощница моя... Что бы я без тебя делала?! – похвалила она дочь, прижала заулыбавшихся сынишек: – Ничего, ребятушки, ничего...
В какой-то момент она подумала, что устала от пустых поездок, ей захотелось навсегда остаться только со своими детьми, растить их, ни на кого не надеясь, не думая более ни о каких мужьях. Захотелось быстрее добраться до Князева, попасть в привычную жизнь, убедиться, что эта жизнь будет теперь до конца дней, и не переделать её, не изменить. Хотелось только одного: чтобы никто не мешал, не пытался навязать что-то своё, а там уж как бог даст. С этими мыслями она на попутной машине под вечер удачно добралась до Пронска.
За Пушкарской слободой, у расставанных вётел как из-под земли появился Бориска. Он остановился перед ними и молча смотрел на мать, сестру, братьев, будто не видел их тысячу лет.
Первой пришла в себя от неожиданной встречи Надёжка.
– Ты чего, сынок?! Или опять что-нибудь случилось?!
– Ничего... Просто жду вас. Чего вы так долго-то? Второй день здесь сижу!
От слов сына ей захотелось разреветься, плакать долго, чтобы никто не останавливал, не мешал, но вместо этого она даже слабо улыбнулась:
– Вот и дождался... Пошли, желанный ты наш!
От вётел они гуськом спускались к селу, и показалось оно Надёжке родным и тёплым, и опять почему-то захотелось плакать. Вспомнилась поездка, вся жизнь вспомнилась, одним мигом пролетела... И то ли от воспоминаний, то ли от усталости начала кружиться голова, и не терпелось скорее добраться до дому, сесть на лавку и долго-долго сидеть, не шевеля ни рукой, ни ногой.
– А вон тётя Вера воду из колодца достаёт! – радостно сказала Нинушка, когда прошли крайнюю избу Кривошеевых и спускались к Бутырскому порядку.
– Живее, ребята, живее! – поторопила Надёжка, хотя ей не хотелось сейчас встречаться с сестрой: как всегда, боялась укоров, на которые Вера никогда не скупилась из-за Дмитрия Ивановича, всегда была настроена против него.
Что ж, она как в воду глядела: действительно не сложилась с ним жизнь. Больше было надежд. И как ни крути, а сестра всё-таки оказалась права. А она, Надёжка, виновата теперь перед ней навсегда, и никогда прежде не испытанный стыд за самою себя сделал ноги ватными, налил слабостью, да так, что вдруг не осталось сил идти. Она осела на снег и от слёз ничего не видела вокруг.
Вера их заметила. Она бросила вёдра, коромысло и побежала навстречу. В одном месте поскользнулась, чуть не упала, но выровнялась и, продолжая бежать, махала и махала сорванным с головы платком, обращая на себя внимание. Вот добежала, нагнулась и что-то начала говорить сестре.
– Родная моя, желанная, вот мы и вернулись навсегда, как ты хотела. – В ответ шептала Надёжка, когда её поднимали со снега. – Прости, за всё прости меня...
Конец второй книги.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Пронский Владимир
Главы из первой книги романа "Провинция слёз" читайте здесь
От автора.
Благодарю читателей за терпение и неравнодушие, но уж таковы были условия публикаций. Готовя отдельные главы, я вместе с вами вновь и вновь проживал судьбу Надёжки, судьбу нашей семьи. Не всегда она стопроцентно копировалась, оставалось место художественному вымыслу, ибо невозможно ‒‒ хоть напиши сто романов ‒‒ показать судьбу отдельно взятого человека и его семьи, описывая натуру до мелочей. Всё-таки роман ‒ художественное произведение, а оно выстраивается по своим законам и высвечивает наиболее острые эпизоды, создающие сюжет из наиболее интересных и запоминающихся сцен, некоторые из которых драматичны в своей основе. Драматизм минувших лет коснулся многих наших семей, редко какую обошли потери, и всё-таки мы выстояли, преодолели все беды. Нынешняя жизнь тоже не лучезарна, страна и люди подвергаются новым испытаниям ‒‒ внешне другим, но, по сути, прежним, когда страдают люди, происходит сшибка характеров. И хочется надеяться, что Господь окажет милость, отведёт беду великую, чтобы человек жил и не думал тревожно о дне завтрашнем.
До новых встреч!
С уважением, Владимир Пронский.
P.S. Главы из третьей книги романа "Провинция слёз" читайте здесь