Смотр художественной самодеятельности наметили провести накануне 29-й годовщины Октября. В запасе был месяц – срок достаточный, чтобы цеховые коллективы смогли отрепетировать свои программы. Для Савина не составляло особенного труда контролировать их подготовку, тем более, что в деле проверки большую рьяность проявлял уполномоченный районного отдела культуры – молодой прыщавый малый, недавно закончивший училище. Наверное, чтобы казаться старше, он, обращаясь к Дмитрию Ивановичу, называл его строго по фамилии.
– В программе некоторых цехов, товарищ Савин, совсем нет материала о текущем моменте! – важно и официально сказал он как-то, побывав на репетиции в заводском клубе. – Это непростительное упущение необходимо исправить в двухдневный срок!
Дмитрий Иванович сделал вид, что тотчас готов исполнить замечание, а сам в душе посмеялся над рьяным работником. Правда, раздавая на следующий день предложенные уполномоченным тексты по цехам, он всякий раз напоминал, что это не его собственная прихоть, а указание из райотдела.
Плохо ли, хорошо ли, а месяц подготовки пролетел незаметно, и в конце его, когда Савин подробно знал программы всех цехов, ему уже стало небезразлично, как пройдёт смотр, как исполнит свою программу сводный хор, выступлением которого откроется и закроется важное мероприятие. За время общения с самодеятельными плясунами и певцами Дмитрий Иванович привык к ним, многое знал о них, многие ему были симпатичны, и многим самодеятельность помогала забыть житейские невзгоды.
Вы читаете продолжение. Начало здесь
Районные власти уделяли заводскому смотру особенное значение, потому что завод являлся единственной промышленной организацией района и, естественно, было важно знать, как там обстоят дела. Особенно интересовался Несвицкий. Он зачастил на репетиции, с Савиным был сух, вежлив, будто и не было месяц назад обострений в их недолгом общении. Вместе с ним приходил Скубис. У того на крупном белоглазом лице была написано, что он не имеет глубокого интереса к самодеятельности, да и зачем она, когда в министерстве отчёта о ней не требуют, план не спускают, и вообще смешно, как считал Ян Вильгельмович, веселиться с полупустыми желудками.
Повышенное внимание районного руководства к смотру было приятно Дмитрию Ивановичу. Поначалу казавшаяся пустой, эта затея позволила ему почувствовать себя на особом счету. Хотя никогда прежде он тщеславием не страдал, но теперь оказанное доверие сладко льстило самолюбию, и поэтому хотелось подготовить и провести этот смотр как можно эффектнее. Думая так, он невольно начинал мучить себя вопросами. Эффектнее для кого: для самого себя, для руководства? И когда пытался ответить, то отчётливо понимал, что всем этот смотр виделся по-разному. Будь его воля, он бы вообще не проводил его, потому что смотр выглядел фальшиво, проведением его старались угодить всем.
Выходило, что и Савин старался угодить. И как не мучай себя, не переживай – ничего теперь не изменить. Поэтому он смирился со своей ролью, резонно рассудив, что для него, человека в районе нового, совсем неплохо зарекомендовать себя с наилучшей стороны, а дальше будет видно. В любом случае это не помешает. И он остановил сомнения, правда, поймав себя на противной мыслишке, из которой получалось, что впервые в жизни задумал извлечь для себя какую-то пользу из создавшегося положения, пусть пока и неопределённую.
В день смотра участников самодеятельности освободили от работы, с утра провели ещё одну репетицию и бесплатно накормили в заводском буфете. Время для выступлений отвели в пересменку, приказом директора укоротив на час первую смену и отодвинув начало второй с таким расчётом, чтобы времени хватило и на доклад Несвицкого.
Несвицкий уложился в полчаса. Закончив читать, он сошёл с трибуны, вернулся на первый ряд, где расположилось городское и заводское начальство, и кивнул Скубису: мол, давай команду. Ян Вильгельмович подал знак Савину, а тот в свою очередь махнул белобрысому пареньку, сидевшему около бечёвки, с помощью которой открывался бархатный тёмно-вишнёвый занавес. Занавес судорожно задёргался, собрался в одну сторону, спрятав в складках паренька. Небольшой, густо набитый зрителями зал неистово зааплодировал хору, пирамидой возвышавшемуся на сцене и состоявшему из двадцати девяти человек; количественный состав соответствовал числу лет Советской власти. Вот перед хором появилась ведущая – школьная учительница пения, – и зал замер, ожидая, что она произнесёт.
– Песня о Сталине! – торжественно объявила учительница и, по-военному – через левое плечо – повернувшись к хору, взмахнула дирижёрской палочкой.
Дмитрий Иванович стоял позади выглядывавшего из бархата паренька и ликовал от неожиданного приступа радостного возбуждения, нахлынувшего с первыми аккордами баяна и усилившегося, когда двадцать девять человек на удивление слаженно пропели первую строку. У него аж мурашки побежали по спине. Возвышенное состояние продолжалось до тех пор, когда, вздохнув последний раз, баян замолк, а зал загремел аплодисментами.
– Закрывай! – приказал Дмитрий Иванович пареньку.
Как только занавес закрылся, участники хора заулыбались, зашевелились, мужчины принялись вытирать рукавами рубах вспотевшие лбы. Аплодисменты не утихали, и Савин подал знак хористам, а пареньку скомандовал:
– Открывай!
Хор напряжённо замер, а ведущая, заметно покраснев, неловко поклонилась залу, потом ещё раз... Мало-помалу аплодисменты утихли, и учительница объявила следующий номер:
– Песня о партии!
Вторую песню исполнили так же дружно, как и первую, но аплодисментов заработали меньше, и учительнице-дирижеру более не пришлось краснеть перед зрителями. После хора, выступления которого Дмитрий Иванович расценил как удачное, готовились выступить чтецы. Когда со сцены унесли скамейки, и учительница объявила фамилию чтеца – слесаря ремонтного участка – и он вышел на сцену, стеснительно поёживаясь, то Савин насторожился от неестественной тишины в зале. Ему показалось, что все почему-то перестали дышать. Он покосился в зал и увидел карабкающегося по ступенькам на сцену Скубиса.
– Занавес закройте, идиоты! – зарычал он.
Ничего не понимая, Савин толкнул паренька и тот торопливо начал перебирать бечёвку, испуганно посмотрев на директора. В это время Скубис дрожащей рукой схватил Дмитрия Ивановича за плечо и отчаянно зашептал, кивнув на портрет Сталина в глубине сцены:
– Вы что делаете?.. Что делаете?
Дмитрий Иванович посмотрел на репродукцию вождя и почувствовал, как ужас парализует тело. Савин не верил своим глазам: портрет висел усатой головой почти вниз... Вот почему несколько секунд назад у всех в зале перехватило дыхание, когда хор ушёл со сцены и перестал загораживать собой поруганный портрет вождя... Скубис в это время захромал к портрету и быстро, но аккуратно снял его со стены.
– Кто вешал портрет?! – злобным шёпотом спросил он у Савина.
– Я вешал... – не сразу ответил тот, будто собственными словами подписывал себе приговор.
– Сейчас же повесь как надо!.. Помоги! – приказал директор слесарю-чтецу, застывшему рядом.
Пока пристраивали портрет, Савин лихорадочно соображал, почему он оказался перекошенным. Ведь портрет вешал собственными руками, вешал правильно – и вдруг такое! С портретом управились быстро, Скубис заковылял к выходу со сцены, угрюмо приказав:
– Продолжайте!
Опять раскрыли занавес, чтец замер на краю сцены и начал что-то декламировать, но его никто не слушал. Шокированный несколько минут назад ошеломляющим зрелищем, зал пришёл в себя, и теперь все обсуждали неправдоподобный эпизод, говорили шёпотом, но и от шёпота в зале стоял гул.
Савин в щелку наблюдал за начальством, стараясь понять их реакцию, но почти все сидели невозмутимо, только Несвицкий о чём-то перешептывался с начальником милиции. Это перешёптывание не предвещало ничего хорошего. Наблюдая за ними, Дмитрий Иванович был уверен, что после смотра ему придётся объясняться. Если объяснение будет в райотделе, то на него тотчас заведут дело, вызовут и опросят свидетелей – и под суд... От такой перспективы ему сделалось дурно, и он еле успел укрыться в маленькой гримёрной, где по стене сполз на пол. Выступали солисты и танцоры, объявляла номера учительница, парнишка дёргал занавес, а Савин ни на что не реагировал. Причудливые образы заполнили его сознание, он попал в общество людей-призраков и вдруг понял, что весь сегодняшний день – не настоящий день, всё, что сейчас произошло и происходит, – это сон, потому что никто и никогда, на его памяти, не осмелился наяву надругаться над портретом вождя.
Дмитрий Иванович просветлел головой только к тому моменту, когда Скубис начал вручать грамоты. Он стоял на сцене около накрытого кумачом стола и долго тряс руки подходившим победителям. Савин пытался помочь директору, но тот не обращал на него внимания. Не обратил и тогда, когда объявил смотр закрытым. Дмитрию Ивановичу показалось, что директор вовсе забыл о нём, с необычной поспешностью отправившись провожать районное начальство. Следом за ними и зрители покинули зал, даже мальчишка, закрывавший занавес, и Савин остался один. Он спустился в пустой зал, сел среди голых скамеек и взгляд его, против воли, вперился в глаза вождю, смотревшие на Савина из глубины затемнённой сцены. Они показались необыкновенно хитрыми и насмешливыми, они словно говорили: «Теперь я всё знаю о вас, товарищ Савин! Вы скрытый враг народа и ответите за это по всей строгости!»
Голос торопливо заглянувшего в зал заведующего клубом отвлёк Савина от мыслей, заставил вздрогнуть.
– Скубис велел вам явиться к нему! – крикнул заведующий от двери.
Дмитрий Иванович молча поднялся, молча протиснулся мимо гладко причёсанного заведующего, глядевшего испуганно и выжидающе. В этот момент Савину стало уже безразлично, что с ним будет дальше, на него навалилась апатия, и поэтому, наверное, он не постучал, входя к Скубису, и ничего не сказал – застыл как изваяние. Директор сидел за широким столом, нервно копался в стопке бумаг и, казалось, не обращал на него внимания. Наконец нашёл нужный лист и взглянул на Савина, вздохнул:
– Не хотел я тебя отпускать, и не отпустил бы, но ты сам во всём виноват... Вот тебе командировочное предписание, держи. Командирую тебя в распоряжение министерства. Завтра же поезжай!
– Завтра праздник! – вырвалось у Савина.
Скубис минуту или две иронически и жалостливо разглядывал его и покачал головой:
– А ты, оказывается, наивный как ребёнок... – И резко продолжал: – Мне что, доказывать тебе надо, уговаривать, чтобы завтра твоего духа не было в Пронске! Впрочем, – он на мгновение задумался, – если хочешь спастись, надо сегодня, сейчас уехать, не дожидаясь глубокой ночи. Я бы на твоём месте так и сделал. А то, боюсь, что рассвет будешь встречать не в постели, а в месте менее приятном... Думаешь, они простят тебе сегодняшний фокус?!
Савин поначалу слушал директора с раздражением, но чем дольше тот говорил, тем смысл его слов становился всё отчетливее. Ему вспомнились недавние переживания на сцене, взгляд вождя, вспомнилось, с каким подобострастием провожал Скубис начальство... Почему-то некстати вспомнились предвоенные эпизоды, когда его сослуживцы неожиданно не являлись на работу, а работал он тогда в УШОСДОРе по Московской области, – организации солидной, государственной важности, где дисциплина была на первом месте. Потом, правда, через какое-то время просачивались слухи о тех сослуживцах, что они, оказывается, вредители и враги народа, и арестованы... Теперь, после слов Яна Вильгельмовича, Савин по-настоящему понял своё незавидное положение. Он тяжело посмотрел на Скубиса и глухо спросил:
– Что я должен делать?
– Немедленно уехать!
Савин помолчал, соглашаясь, а после долгой и мучительной паузы извинительно взглянул на директора:
– Как с семьёй быть? Кому дела сдать?
– Семья не пропадёт... В войну без тебя выжили, а сейчас мы поможем. Да и не насовсем ведь уезжаешь. Вот съездишь, обоснуешься на моей родине, оглядишься, а потом, если понравится, и семью сможешь забрать. Платят там сейчас хорошо. Думаю, не пропадешь… А с делами твоими мы тут сами разберёмся!
– Почему вы решили, что меня пошлют в Прибалтику? – спросил Савин, обратившись на «вы», хотя прежде, когда оставался наедине, обращался по-простому на «ты».
– А потому, что сейчас укрепляют и развивают западные районы. Разве непонятно? Так что ты время не тяни. Благодари... – Скубис указал пальцем в потолок и стал говорить тише, – что у меня разнарядка под рукой и я тебя законно командирую в распоряжение министерства, а так и не знаю, что бы было, хотя можно предвидеть: ничего хорошего... Так что съезди пока к матери, погости у неё, а объективку и прочие документы на тебя перешлём в министерство. Завтра, не дай бог, наши ребята хватятся, а тебя нет в нашем районе. Сразу ко мне: «Где Савин?» А я им в ответ: «Так, мол, и так, Савин срочно откомандирован в Москву!» Поскулят они, поскулят и затихнут. Им ведь тоже спокойнее, когда ты не будешь народу глаза мозолить. Нет тебя и нет... Так что желаю удачи! – Скубис поднялся из-за стола, подал руку и шумно вздохнул, словно дал понять, что сил для разговора более не осталось. Прощаясь, Савин хотел что-то сказать, но лишь махнул рукой и молча вышел из директорского кабинета.
Шагая Пушкарской слободой, Дмитрий Иванович пытался понять, что всё-таки произошло, произошло так непоследовательно, быстро, что у него не хватило времени разобраться в ситуации и обдумать свои действия. Что он сейчас сообщит жене, как объяснит поспешный отъезд, скорее похожий на бегство?! Ведь не скажешь, что всему виной явился неправильно установленной портрет Сталина. Она ведь не поверит, что из-за этого нужно срочно их бросать. Она и ребятишки ждут его возвращения с работы, а он, появившись, тотчас расстанется с ними, толком ничего не объяснив.
В конце концов он решил сказать жене, что посылают его в командировку на месяц-полтора. К Новому году вернётся. «А вдруг в этой Прибалтике действительно понравится, – думал Савин, подходя к дому. – Тогда и семью можно перевезти. Глядишь, и жить станет легче, о куске хлеба для семьи голова не будет болеть...»
Встретили его по-праздничному: необыкновенной чистотой в избе, приодетыми ребятишками, да и сама Надёжка улыбалась по-особенному.
– Как смотр прошёл? – спросила она, помогая мужу раздеться.
– Хорошо прошёл – от начальства получил благодарность, – бодро соврал Савин.
– А у нас только что Густя была – в гости приглашала. Она завтра складчину собирает. Пойдём?
Дмитрий Иванович облокотился о стол, тяжело сел, а сказал ещё тяжелее:
– Я бы с удовольствием, да срочно посылают в командировку.
Тревога пробежала по её лицу, но она пока не воспринимала всерьёз слова мужа и поэтому сказала не так, как надо бы сказать, а чуть наигранно:
– Так завтра же всё равно выходной...
– Завтра мне необходимо быть в Москве... Скубис дал час на сборы. Так что пора в Хрущёво собираться...
– Врёшь ведь, – не поверила она. – По тебе вижу, что врёшь!
Он не стал спорить и доказывать, только твёрдо попросил:
– Собери что-нибудь в дорогу... – Чуть подумав, добавил: – Что-нибудь из тёплых вещей надо взять – зима на носу.
Его тон сразу подействовал на Надёжку. Радостное выражение исчезло с её лица, она послушно засуетилась, но остановилась, вгляделась в мужа, подошла к нему, и обняв, жалобно спросила:
– Бросаешь нас?!
– Зачем говоришь чепуху? Разве могу вас бросить, если полгода назад сам пришёл. Разве забыла?
– То было полгода назад... А теперь мы надоели... Скажи правду!
– Ничего не скажу, повторю только, что меня направляют в Прибалтику. Я говорил, что Прибалтика перед войной вновь стала нашей, и теперь там развивают промышленность, в специалистах большая потребность – вот и посылают меня. Немного обживусь и вас к себе возьму.
– Всех возьмёшь?
– Нет. Тебя одну в Князеве оставлю...
Надёжка отпрянула от мужа, отступила на шаг, ещё раз пристально посмотрела в глаза, всё ещё до конца не веря.
– А как же будешь до станции добираться в такую грязь и темень? – испытующе спросила она, проверяя его в надежде, что он проговорится о своём розыгрыше.
– Дойду как-нибудь – невелико расстояние.
После этого ответа она поняла, что муж не шутит, и сразу навалилась забота:
– Ой, подожди, я к Вере сбегаю. Алексей в последние дни стал приезжать из лесничества на лошади – он тебя отвезёт.
Накинув полушалок, она выскочила из избы, а Дмитрий Иванович устало прикрыл глаза и незаметно наблюдал за ребятишками, затаившимися на печке и осторожно выглядывавшими из-за занавески.
– Что прячетесь как мышки? – спросил Савин у ребят. – Идите ко мне.
Бориска с Ниной будто ждали приглашения: тотчас сползли с печки, забрались к отчиму на колени и начали стеснительно переглядываться. Сашка с печки не показывался.
– Слыхали, о чём с мамой говорил? – спросил Савин у младших. – Начальство посылает меня на новую работу в далёкую страну на берегу моря. Народ там говорит не по-нашему. Там много сосен, песка, а в песке люди находят янтарь.
– Он вкусный? – спросила Нинушка.
– Янтарь не едят, а делают из него украшения. Например, бусы. Вот ты вырастешь большой, станешь невестой, и мы тебе купим бусы. Будешь их носить и радоваться.
– А мне? – скуксился Бориска.
– Ты – мальчик, а мальчики бусы не носят. Все тогда будут над тобой смеяться!
– Не будут...
Дмитрий Иванович улыбнулся:
– Хорошо. Вырастешь большим, и тебе купим бусы. А для того, чтобы побыстрее вырасти, надо слушаться маму и вообще хорошо вести себя. А ты ведь непослушный.
– Я буду слушаться, – поспешно сказал Бориска. Он хотел ещё что-то добавить, но в этот момент, тяжело дыша, вернулась Надёжка.
– Мам, ты слышала, что Бориска обещал слушаться?! – спросил повеселевшим голосом Дмитрий Иванович у жены, а та на его вопрос не обратила внимания.
– А ну-ка, быстро на печку, – турнула она Бориску с Нинушкой. – Не мешайтесь под ногами... А ты, – обратилась она к мужу, – садись за стол – поешь на дорогу, а то Алексей сейчас подъедет. Лошадь только запряжёт.
Надёжка загремела в кухне заслонкой, громыхнула чапельником и достала из печи сковородку тушёной картошки, поставила на стол. Ребята хотели вернуться к столу, но она не пустила их. Дмитрий Иванович взял вилку, чуток поковырялся в сковородке и позвал:
– Садитесь все. Вместе поужинаем.
Младшие быстренько спустились с печки, следом за ними нехотя подошёл к столу Сашка. На отчима он не смотрел, а когда Бориска начал вертеться – дал ему подзатыльник. Бориска сразу успокоился, почувствовав силу, и от сковороды более не отвлекался.
Вскоре и Алексей ввалился в избу. Он был закутан в военную плащ-палатку, палатка была волглая, с тёмными пятнами от дождя.
– ...Д-дать, я готов, – натужно выдохнул Алексей. – Здрасти, кого не видел.
– Очень хорошо, Алексей Семёнович, – протягивая руку для пожатия, сказал Савин. – Сейчас выезжаем.
Ребята сразу застыли, не зная, что делать, а у Надёжки мелькнули слёзы.
– Успокойся, Надюша, всё будет прекрасно. Как прибуду на место – обязательно напишу... Собрала чемодан? Вот и хорошо, вот и хорошо, – немного растерянно говорил Савин, надевая пальто, и не мог заставить себя взглянуть на жену. Только перед дверью обнял её, поцеловал и заботливо сказал: – Береги себя!
В сени вышли гуськом. На крыльце Дмитрий Иванович задержался, поцеловал жену ещё раз и, чтобы не терзать душу, поспешил к повозке. Надёжка сразу слилась с темнотой, только контуры избы немного выделялись в народившемся за последний час тумане, а когда Алексей понукнул лошадь, и повозка глухо покатила по сырой луговине, то и сарай пропал в тумане, и изба пропала, и вся усадьба.
За селом туман сгустился, Алексей молчал, всматриваясь в дорогу, а Савин от одиночества и тоскливых мыслей задремал, и ему начало казаться, что кто-то преследует их. Когда Дмитрий Иванович открывал глаза – преследователь пропадал, но едва начинал дремать, преследователь опять появлялся; Савину даже казалось, что он слышит, как чавкает грязь под его грузными ногами. От пугающего видения на душе делалось неспокойно, жутко. Савин косился на молчащего Алексея, закутавшегося от сырости в плащ-палатку, на едва выделявшуюся дугу над лошадиными ушами и на малое время отвлекался, забывал о видении и пытался угадать, что ждёт в ближайшие дни, выстраивал план действий, хотя и понимал, что, как думает, никогда не сбудется, а жизнь всё устроит по-своему.
В Больших Полянах, свернув налево, они изменили маршрут, потому что к этому времени Савин окончательно всё просчитал и всерьёз предполагал, что в Хрущёве его могут ждать. Чтобы сбить с толку возможных встречающих и не даться им в руки, он на всякий случай решил ехать до села Старожилово.
Алексею объяснил просто:
– Там поезда чаще останавливаются.
Поверил тот или нет – Савина не волновало, а заботило теперь лишь одно: незаметно сесть в поезд! Миновав Старожилово и добравшись до станции, они остановились в отдалении. Дмитрий Иванович попрощался с Алексеем, пожал ему холодную руку, а через пять минут осторожно заглянул в помещение станции, купил в кассе билет на ближайший поезд, но в зале ожидания не остался, а ушёл в самый конец безлюдного чёрного перрона.
Продолжение здесь
Tags: Проза Project: Moloko Author: Пронский Владимир
Вы читали продолжение. Начало здесь
Главы из первой книги романа "Провинция слёз" читайте здесь (1) и здесь (2) и здесь (3) и здесь (4) и здесь (5) и здесь (6) и здесь (7) и здесь (8)
Рецензии на роман «Провинция слёз» читайте здесь и здесь Интервью с автором здесь