Первое письмо Надёжка получила через месяц.
Второе – спустя полтора года: увидела под дверью, когда вечером возвращалась с огорода.
Она докопала землю под картошку – это радовало – и спешила в избу, где дочь укачивала младшего братишку, плохо засыпавшего в последнее время. Увидев письмо – вздрогнула и не сразу поняла, кто такой Савин Д. И.? Но, вскрыв конверт и вчитавшись в строчки, торопливо написанные размашистым почерком, вспомнила второго мужа, Митю, и само собой заколотилось сердце. От радости строчки прыгали перед глазами, она вчитывалась в крупные буквы и ничего не понимала, только последние слова, оказавшиеся почему-то мельче остальных, резанули сознание: «От сына не отказываюсь, а, как и полагается по закону, обязуюсь регулярно высылать на его содержание алименты...» Когда читала письмо во второй раз, то строчки слились от неожиданно набежавших слёз. «Грамотный... – подумала Надёжка. – Как пишет-то складно: «Считаю своим долгом сообщить, что я встретил и полюбил другую женщину, и ты вправе считать себя свободной». Конечно, зачем ему малограмотная деревенская баба с четырьмя детьми. Разве я пара?!»
Надежку не очень-то обидело, что муж сошёлся с другой. Бог с ним. Убивало другое: зачем столько времени обманывал, почему не мог сразу всё объяснить? Уж как-нибудь поняла бы. А то деньжонок на сына пришлёт, а десяток слов написать не соизволит – рука, наверное, отсохнет. Ещё, правда, две посылки присылал: манку и песок. Нет бы по отдельности положить, нет – нарочно перемешивал, чтобы чужие дети сахар не потаскали... Надёжка отвлеклась от мыслей, когда заворочался Володька. Она подошла к нему, у спящего поменяла подгузник, переложила на другой бок, тихо сказала:
– Спи, мой хороший, спи... Отец-то письмо прислал. Пишет, что никогда не забудет тебя, а ты посапываешь и знать ничего не знаешь.
Вы читаете продолжение. Начало здесь
Вскоре вернулись Сашка с Бориской. Они тихо прошмыгнули в избу – и сразу в кухню: начали греметь посудой; позже прибежала Нинушка.
– Мойте руки и за стол садитесь. Сейчас вам супу налью! – Она окликнула сыновей и убрала письмо, чтобы они не видели. – Без забелки сегодня обойдётесь. Вам было некогда в тёте Вере за молоком сбегать, а я огород копала. Так что впредь выбирайте: или суп с молоком хлебать, или до темноты в лапту играть!
Бориску упрашивать не пришлось, да и Сашка только для виду покривился, а миску опорожнил даже быстрее брата. Надёжка тоже села за стол, но есть совсем не хотелось. Она по-прежнему думала о письме, о муже, пыталась представить какая она, та женщина, оказавшаяся для него слаще... Немного перекусив и убрав посуду, она легла спать и, закрывшись подушкой, вволю наревелась; останавливать себя не хотела, потому что вместе со слезами выходила обида, на душе делалось легче.
Когда проснулась, показалось, что совсем не спала. Нехотя и тяжело поднялась, оделась и опять прилегла. Лежала с закрытыми глазами до тех пор, пока не услышала рёв выгоняемой на пастбище скотины. Пошла выгонять овцу. Едва открыла двор, овца, как ужаленная, выскочила из катуха, а следом за ней, торопливо переступая прямыми ножками, засеменили, подпрыгивая, два ягнёнка.
– Кре, кре, – замахнулась Надёжка на овцу, жадно смотревшую на хозяйку в ожидании подачки. – Потравы на тебя нету.
Овца испуганно шарахнулась и смешалась с соседской скотиной, подгоняемой к выгону. Надёжка дальше не пошла, вернулась и закрыла ворота. Около дома приостановилась, надеясь увидеть сестру, но Веру не дождалась – скотину выгонял Алексей – и решила, что это и к лучшему. Потому что скажи сестре о Дмитрии Ивановиче, как она сразу встанет в дыбки: мошенник – и всё тут! И разговора никакого.
Решила сходить к Густе – с ней поделиться новостями и посоветоваться, а прежде зашла в дом, проверила ребят: спят ли? А как убедилась, то быстрее на Большой порядок, пока Густя на пасеку не ушла, где стала работать после войны, когда в колхозе завели пчел. Оказалось, Густя нежилась в постели.
«Вот копуша!» – раздосадовалась Надёжка от нетерпения; ей хотелось скорее поделиться неожиданно пришедшей мыслью, а Густя, как назло, долго не открывала. Мысль была такой захватывающей, что Надёжка пока сама в неё не верила, даже пугалась. Поэтому, наверное, не сумев скрыть чувств, испугала и Густю, когда сказала ей в сенях, полусонной:
– Сестричка моя дорогая, уезжаю я нынче. Письмо от муженька пришло!
– Что случилось-то?! – заморгала широкая, приземистая двоюродная сестра.
– Говорю же – письмо пришло...
Густя с ещё большим удивлением и испугом посмотрела на Надёжку:
– Что случилось-то, спрашиваю?!
– Письмо пришло от Мити, разве непонятно? Вот собралась съездить к нему – Володьку показать, – растолковывала Надёжка, готовая заплакать от Густиной недогадливости. – Поэтому и прибежала попросить приглядеть за ребятами. Веру уж не стала тормошить, сама знаешь, как она относится к Дмитрию Ивановичу, – не отпустит к нему. Пришла тебе поклониться...
– Что случилось-то?
Надёжка горько рассмеялась:
– Бросил он меня – вот что... Пишет, чтобы не ждала – разводилась... Поэтому и решила съездить к нему с Володькой.
– А вдруг он с другой живёт? – осторожно спросила Густя.
– Ну и пусть... Я ему тогда сына отдам – пускай вдвоём воспитывают. Ему был нужен ребёнок, а не мне. Все уши прожужжал, когда расписались, а потом в кусты. Мне и троих хватит куда с добром!
Надёжка старалась говорить бодро, независимо, будто ничего и не произошло, но всё-таки не сдержалась: заморгала и уткнулась в рукав.
– Ну, хватит, хватит реветь! Езжай, раз уж собралась, а за ребятами посмотрю – не переживай! Они уж большие у тебя!
В то же утро, собрав Володьку, она на попутке добралась до станции Хрущёво. В поезд Надёжка попала через два часа, к вечеру добралась до Любы, переночевала у ней, а утром Николай проводил Надёжку до Белорусского вокзала
Вильнюс показался небольшим – с Москвой никакого сравнения, хотя она особенно и не смотрела по сторонам. По-настоящему запомнился только памятник Сталину на привокзальной площади и большая цветочная клумба... В поезде Надёжка познакомилась с попутчиками ‒ офицером с женой, и они подвезли Надёжку до места.
– Вот вы, Надежда, кажется, и добрались! – подсказал военный и указал на приземистый длинный дом, похожий на барак, и помог выбраться, подал сумку. Надёжка поблагодарила и сразу забыла обо всём на свете. Только приземистый дом перед глазами и бьющееся – не унять – сердце в груди. На ослабевших вдруг ногах она подошла к дому поближе и увидела женщину, вытрясавшую покрывало: красные узоры по белому полю... Узоры показались такими знакомыми, что, вместо того чтобы узнать что-нибудь о муже, Надёжка спросила у женщины:
– Где же вы такое покрывало взяли?
Курносая невысокая женщина удивлённо посмотрела на Надёжку и немного грубовато отчеканила:
– С родины привезла. Из Скопина! Наверное, такого города сроду не слыхали!
– Милка моя, родная, – запричитала задрожавшим от радости голосом Надёжка, – как же я не знаю Скопина, если сама я из-под Пронска!
– Правда, что ли?! – недоверчиво улыбнулась женщина.
– Вот те крест.
– Два года здесь живу, а землячку впервые встретила! Как же зовут тебя?
– Надеждой.
– А я – Ангелина... Какая нужда пригнала сюда? Неужели в наших краях совсем плохо стало?!
– К мужу я приехала... Проведать...
– К му-жу?! Кто это тут у нас такой ловкий выискался? Как фамилия?
– Савин.
– Иваныч, что ли?! – удивлённо заморгала Ангелина, и весёлое удивление пропало на её курносом лице: – Ты, видно, знать ничего не знаешь...
– Знаю – письмо недавно прислал... Где он живёт-то?
– Вот здесь, – кивнула Ангелина на дом. – Пойти, что ли, позвать?
– Я сама...
– Не ходи – он не один, – опять повеселела Ангелина и всё-таки пошла в дом, приговаривая на ходу: – Вот так Иваныч, вот так старый большевик!
От неожиданной встречи Надёжке стало не по себе: сделалось обидно, стыдно – не знала, куда деться и была готова провалиться на месте, особенно когда услышала задорный и насмешливый голос землячки, долетевший из коридора:
– Иваныч, вставай! Хватит нежиться – к тебе гости!
Ангелина вернулась, для вида встряхнула покрывало и собралась назад, да остановилась:
– А чей же это такой красивенький мальчик? – и хотела потрепать Володьку за руку.
– Наш... – гордо отстранилась Надёжка и пожалела, ругая себя, что связалась с этой Ангелиной.
Володька заплакал, и, успокаивая его, она не заметила, как появился Дмитрий Иванович, только почувствовала его взгляд... А когда посмотрела на него, то дух перехватило и все слова пропали. Ангелина, подхватив покрывало, ушла, а они стояли и смотрели один на другого, и было заметно, что Дмитрий Иванович внимательнее смотрит на Володьку, чем на жену.
Эта короткая сцена продолжалась, казалось, вечность, прежде чем он коротко и сухо сказал:
– Пойдёмте в комнату.
– Пусть сначала она уйдёт... – еле слышно сказала Надёжка, не глядя на мужа, готовая разрыдаться.
Он задумался и согласился:
– Хорошо, подожди здесь.
Дмитрий Иванович скрылся за дверью, а Надёжка присела на скамейку, чтобы не мозолить людям глаза, и потихоньку наблюдала, что происходит вокруг; ей казалось, что ещё немножко – и вся улица соберётся поглазеть на неё, подивиться... Правда, те люди, какие выходили из дома, на неё мало обращали внимания, но как только из дверей вышла она – в Надёжке всё заклокотало... Еле-еле сдержалась, чтобы не броситься на соперницу и не выдрать её растрёпанные рыжие волосы. В том, что она действительно увидела ненавистную соперницу, – Надёжка не сомневалась, потому что только она одна из всех прошедших мимо людей задержалась, задержалась ровно настолько, чтобы открыто усмехнуться и успеть показать своё презрение. «Ползи, змея, – ни дна тебе, ни покрышки!» – подумала Надёжка и отвернулась, сделала вид, что ничего не заметила и не поняла.
Как только ненавистная рыжуха скрылась за домом, из дверей выглянул Дмитрий Иванович.
– Заходи, Надюша! – пригласил он и немного отступил в сторону.
Она заметила, что муж очень хотел взять на руки насупленного Володьку, но сделать это не осмелился и лишь помог нести сумку. По длинному коридору шли молча. Молча же Савин пропустил жену в комнату, усадил на стул и, взяв латунный закопчённый чайник и попросив извинения, отправился за водой. Пока ходил, она успела оглядеть комнату и заметила в ней только кровать, щелястый стол и несколько стульев с наваленной на них одеждой... Дмитрий Иванович, как показалось, не появлялся очень долго – она успела переодеть сына, – а когда пришёл с парящим чайником, то заговорил не сразу, а сначала поставил на стол чашки, сахарницу, хлеб. Из кастрюльки с водой, стоявшей на полу, выловил кусок масла и положил на тарелку. Перед тем как всем сесть за стол, сказал:
– Пойдём, покажу, где можно руки помыть.
Она молча послушалась, взяла с собой Володьку, а когда вернулась – чашки уж были с чаем, а на тарелке лежали бутерброды.
– Садитесь – будем завтракать, – пригласил Дмитрий Иванович.
За это непродолжительное время Надёжка успела заметить, как муж часто поглядывал на Володьку, и, когда сели за стол, она сказала чуть насмешливо:
– Чего же сына-то на руки не возьмёшь?!
Он пугливо посмотрел на неё, словно не верил словам, а она подала сына, сказав Володьке, как большому:
– Иди, мой хороший, к папке.
Дмитрий Иванович взял сына осторожно, как стеклянную игрушку, долго, улыбаясь, рассматривал его, прыгавшего на коленях. Сын на удивление спокойно отнёсся к незнакомому человеку, даже не испугался, когда тот неожиданно прижал его к себе и, почти без слёз, глухо затрясся в плаче, хотя со стороны могло показаться, что он смеется.
– Мить, успокойся, не пугай ребёнка.
Савин ничего не ответил, только сильнее согнулся и тяжело-тяжело вздохнул.
– Как вы, отчаянные головы, сумели найти-то меня?! – спросил он, чуть успокоившись, и впервые долго и пристально посмотрел на жену.
– Долго ли нам?! – улыбнулась Надёжка. – В одном месте спросили, в другом. Потом Люба с Николаем помогли... Ты-то как тут?
– Работаю, фабрику расширяем – ничего особенного... – Дмитрий Иванович умоляюще посмотрел на жену, словно заранее просил, чтобы она не сердилась. – Надюша, извини, но мне надо показаться на работе и отпроситься, – ты ведь знаешь, как сейчас строго с дисциплиной, особенно здесь, в Литве!
Не хотела она отпускать его, пусть и на работу. Ей казалось, что он намеренно придумал отговорку, чтобы увидеть свою рыжую, переговорить с ней, а потом оставить её, Надёжку, в дураках... Вслух же, пересилив себя, ничем не выдала ревности:
– Иди, раз надо... За опоздание начальство по головке не погладит.
Савин действительно спешил на работу, чтобы написать заявление на выходной, а самое сейчас главное, – прийти в себя от неожиданного приезда жены, обдумать собственное поведение и попытаться объяснить Виктории, чтобы она правильно поняла его и ни в чём потом не упрекала. Виктория вышла не сразу, а только после того, как он сам заглянул в бухгалтерию. В коридоре она, раскрасневшаяся, показалась совсем рыжей, а глаза из зеленых превратились в чёрные. Эти перемены ей очень шли, и сейчас Савин лишний раз убедился, что она необыкновенно красивая. За последний год, с тех пор как они познакомились, Виктория всё хорошела, всё смелее возвращалась к жизни, забывая военные годы, отобравшие у неё мужа и сына: муж погиб под Белгородом в сорок третьем, а малолетний сын умер от скарлатины в эвакуации. После войны в свои тридцать два года она считала себя потерянной для жизни, не жила, а существовала, не видя ни в чём смысла. Поэтому, наверное, и в Литву приехала, чтобы хоть как-то растормошить душу, попробовать жить по-новому. Правда, оказалось, что одного желания мало. Кое-кто, конечно, ухаживал за ней, но к ухажерам, которые спешили тянуть в постель, в ней сразу рождалось отвращение. Так прошёл год, пока среди пёстрого фабричного люда она не выделила Дмитрия Ивановича. Приметила его сразу, как только он появился, и почему-то сразу родилось к нему материнское чувство жалости, хотя по возрасту он вполне годился бы ей в отцы. Первое время над ними посмеивались, учитывая большую разницу в возрасте, а потом привыкли и не представляли, чтобы Иваныч из конструкторского бюро и Виктория из бухгалтерии шли порознь.
И вот она опять рядом, а он не знает, как избавить её от унижения, в которое невольно вверг. Ведь если бы ещё недавно кто-нибудь сказал, что его жена-колхозница отважится приехать за тысячу километров из своего Князева, то он не поверил бы, что она способна на такое. Но теперь, после первых минут растерянности, нужно было изменить ситуацию, попытаться как-то объяснить Виктории приезд жены, хотя прежде он ничего не скрывал, она знала, что он женат, знала даже о его крохотном сыне. (Сам он узнал о Володьке из письма Веры, которая проклинала его и велела забыть сестру.)
– Вика, мне тяжело говорить, – вздохнул он после неуютного молчания, – но ты должна понять без лишних слов.
– Иваныч, понимаю, – чуть насмешливо, но с внутренней обидой в голосе сказала Виктория, сделав ударение на слове «Иваныч». – У меня нет к тебе претензий, потому что этого приезда следовало ожидать. Это не твоя вина, а моя беда. И не оправдывайся. На месте твоей жены я поступила бы так же. Иди к ним – ты ведь так мечтал увидеть сына. Теперь дождался – ты счастливый человек. И я не стану вам мешать. Прощай!
Три дня Надёжка прожила у мужа, и три дня не могла наговориться. Всё вроде бы решили, обо всём договорились, а она нет-нет да спросит о чём-нибудь, уточнит, хотя не раз и не два говорил Савин жене, что раньше осени в Пронск ему не выбраться, а если и приедет, то на немного: зачем напоминать о себе тамошнему начальству и испытывать судьбу?! Она, правда, сказала, что до осени далеко, и могла бы ещё разок приехать, но он и слушать не захотел.
– Разве мы можем рисковать нашим Вовуськой, – вздохнул, пестуя на руках сынишку, и рассказал, как две недели назад лесные «братья» повесили на пионерском галстуке русского мальчика.
Переночевав на обратном пути у Любы, на следующий день она добралась до Князева и начала жить ожиданием. Почти всё лето ждала.
…Она шелушила орехи, когда – словно кто кольнул – подняла глаза и увидела шагавшего вдоль порядка Дмитрия Ивановича в неизменной гимнастёрке и чёрных галифе... И сразу в краску бросило, и руки отнялись от неожиданности. А он подходил всё ближе и улыбался, улыбался... Она сразу всё простила, позабыла все огорчения и, не помня себя от радости, кинулась к нему. Он остановился перед ней, опустил сумку и обнял, туго прижал к себе, и какое-то время оба стояли не в силах вымолвить единого слова. Он первым пришёл в себя и, освободив её, необыкновенно ласково, как ей показалось, сказал:
– Пошли, Надюша!
Дома всё объяснил:
– Так уж получилось, что без предупреждения приехал... – Немного подумав, добавил: – Я ведь из Вильнюса сначала поехал в Подмосковье, потом у мамы побывал. Зато определился с работой, договорился о жилье, да и с матушкой увиделся. Она ведь совсем старенькая у меня, я же говорил... Так что и с ней повидался, и на работе меня ждут.
– Одного?! – вздохнув, испуганно спросила она.
– Почему же одного?! Вместе поедем, со всеми вещами. За нами машину пришлют!
– И ребята с нами?!
– Конечно... Куда же мы без них.
Надёжка хотела ещё что-то спросить, но не смогла – язык будто отнялся. Она взглянула на притихших Нинушку и Бориску, спросила:
– Слыхали, что отец сказал? Скоро в Москву жить поедем!
Дмитрий Иванович улыбнулся, поправил:
– В Подмосковье... На станцию Белые Столбы... Всё лучше, чем Князево. К тому же, – втолковывал Савин, более обращаясь к жене, – там можно найти работу за деньги.
Несколько дней Дмитрий Иванович пробыл в Князеве, а потом вызвал телеграммой машину, они заколотил дом и за полдня доехали до Белых Столбов.
На новом месте Надёжка устроилась на работу, хотя и непривычную. В Князеве знала всю колхозную работу, а здесь – лампочки, электричество, которого она пугалась, даже закрывала глаза, щёлкая комнатным включателем. Поэтому вся испереживалась, когда утром, оставив Володьку под присмотр соседки, пошла с мужем устраиваться на работу. Дмитрий Иванович написал за неё заявление, познакомил с бригадиром электриков, а потом сам долго и терпеливо рассказывал, как включается электромотор, как вода бежит по трубам из-под земли, как она заполняет водонапорную башню, а из башни, опять же по трубам, бежит в цеха завода и на поселковые колонки.
– Поняла? – спросил Дмитрий Иванович после объяснений.
– Не-а, – потупила она взгляд.
– Ну ладно, – вздохнул Дмитрий Иванович. – Тебе это и знать особенно не надо.
Он показал, на какую кнопку надо нажимать, когда загорится лампочка, а на какую – когда вода побежит из тоненькой трубки наверху башни.
– Вот, смотри и запоминай, – нажал он на красную кнопку, когда лампочка загорелась. – Нажала и отпусти, жди, когда лампочка погаснет, а из компенсационной трубки побежит вода.
– Долго ждать?
– Сейчас посмотрим... – Дмитрий Иванович глянул на карманные часы и убрал их. Ждать действительно пришлось недолго. Как только вода побежала с крыши башни, Дмитрий Иванович скомандовал: – Жми на чёрную кнопку!
Надёжка нажала на щёлкнувшую кнопку и сразу вспотела от волнения, а Дмитрий Иванович улыбнулся:
– Видишь – ничего страшного... Вот и вся работа. Сейчас иди домой и посматривай в окошко. Как лампочка загорится – сделай то, чему научил. Поняла?
– Вроде понятно...
– Вот и прекрасно. Со временем сама всё поймёшь окончательно, а сегодня тебя подстрахую.
На работу она устроилась в середине декабря, а в начале января получила первую получку. Пусть и за неполный месяц. Пошла получать зарплату вместе с Дмитрием Ивановичем. Когда он проводил к окошку кассы и посмотрел, как она старательно, прикусив язык, расписывается, то невольно улыбнулся, но ничего, правда, не сказал. А что ей до его улыбки, когда она получила из рук кассирши сто шестьдесят семь рублей и две облигации займа по десять рублей, хотя и растерялась, не зная, что дальше делать. Так и шла, зажав деньги и облигации в руке, до конца коридора заводоуправления, а на улице неожиданно расплакалась, и Дмитрий Иванович не понял её слёз.
– Что случилось, Надюш? – удивился он.
– Ничего не случилось... Просто это мои первые деньги! Ведь никогда и нигде прежде живой копейки не получала!
– А ведь действительно! – вздохнул и улыбнулся Дмитрий Иванович. – Даже не верится! Первую получку надо обмывать!
Они зашли в магазин, накупили конфет, пряников, печенья и после ужина устроили большое чаепитие. Дети, конечно, ничего не понимали, а Надёжке в этот вечер впервые по-настоящему стало радостно в своей четырнадцатиметровой комнате, в обычном станционном посёлке с запоминающимся названием.
Здесь, в самом начале февраля она родила своего пятого ребёнка, мальчика. Родила дома, днём, едва соседки успели разобрать ребят по комнатам. Вечером Дмитрий Иванович вернулся с работы, а у него уж второй сын кричит! Через несколько дней, при получении метрического свидетельства, новорождённого назвали Дмитрием, Димой, но отец называл сына по-старинному – Митей, как когда-то его самого называла мать, вкладывавшая в это слово всю свою любовь и особую трогательную интонацию, по которой в последние годы Савин скучал всё сильнее и сильнее.
Продолжение здесь
Tags: Проза Project: Moloko Author: Пронский Владимир
Вы читали продолжение. Начало здесь
Главы из первой книги романа "Провинция слёз" читайте здесь (1) и здесь (2) и здесь (3) и здесь (4) и здесь (5) и здесь (6) и здесь (7) и здесь (8)
Рецензии на роман «Провинция слёз» читайте здесь и здесь Интервью с автором здесь