Дмитрий Иванович подходил к Пушкарской, оставив далеко позади прыгавшего на костылях Петухова, когда увидел сидевшего у телеграфного столба Байдикова и не сразу узнал его, одетого не в барсучью безрукавку, а в вылинявшую рубашку из саржи, и с коротко постриженной бородой. Когда Савин подошёл ближе, Степан Васильевич поднялся навстречу, первым подал руку. Савин ответил рукопожатием и на секунду приостановился:
– Доброе утро, Степан! Как жизнь?
– Жизнь моя заново началась после нашей весенней встречи, – поспешая за ходко шагавшим Савиным, улыбчиво и заметно волнуясь ответил Байдиков. – За это время окончательно решил к тебе на завод устраиваться. На днях в райсобесе дали направление в психиатрическую. Говорят, пройдёшь комиссию – с радостью в пенсии откажем... А я что-то боюсь один ехать в Рязань – отвык от городов, совсем одичал.
– А что же не поехал с нашим Петуховым? Он вчера ездил в госпиталь за Пономарёвой. Они, правда, зря проездили, да и не в саму Рязань, а куда-то в сторону, но зато мой сосед Фокин с ними к рязанским врачам увязался. Вот бы с ним заодно и махнул.
– Если бы знать... Да и, признаться, унизительно искать у людей сочувствия. Ведь после разговора с тобой я не одну неделю сомневался. Только не подумай, что не верил тебе, нет – верил, но боялся, что за твоими словами ничего не стоит; согласись, что говорить проще, чем делать что-то конкретное.
– Не пойму тебя, – удивлённо посмотрел на Байдикова Дмитрий Иванович. – Ты что, дитя малое? Так, что ли? Я обещал помочь по-мужски – делом. А уж всякие там «сю-сю» разводить не умею!
– Обиделся? – Байдиков остановился, испуганно посмотрел на Савина.
– Нет. Ты мне – прямо, и я тебе так же... Когда думаешь ехать в Рязань?
– Хоть сегодня... Документы при мне.
– Вот и хорошо. Сейчас с завода отправится машина до станции – с ней и поедешь! Деньги на дорогу есть?
– Есть немного. Свои были и в Городище занял.
– Вот и прекрасно!
Вы читаете продолжение. Начало здесь
Почти всю Пушкарскую они прошли молча, а перед проходной Дмитрий Иванович остановился, попросил:
– Подожди меня здесь.
Ждать пришлось недолго. Через полчаса Степан Васильевич сидел на брезенте в кузове полуторки и подставлял лицо струе по-утреннему свежего ветра. От радостного возбуждения Байдикову хотелось петь, ощущать встречные лучи солнце. Всем своим существом Степан Васильевич впитывал несшиеся навстречу события. В этот день все они казались ему приятными, значительными, ни на что не похожими. Это ощущение теперь являлось самым радостным, помогало преодолеть возникавшие трудности.
А начались они с того момента, когда он спросил на вокзале, где находится психиатрическая больница. Курносая и темноглазая дежурная долго смотрела на него, что-то соображая, и боязливо переспросила, на всякий случай отступив чуток назад:
– Это Голенчино, что ли?
– Вот уж не знаю, как эта больница у вас называется... – неожиданно покраснел Степан Васильевич.
– А ты, сердечный, по какому делу-то туда нацелился?! – по всегдашней привычке любопытничать спросила дежурная, намётанным глазом распознавшая в Байдикове неопасного человека.
Тот немного оправился от смущения и захотел ответить какой-нибудь дерзостью, но промолчал, решив спросить дорогу у молодого железнодорожника в замасленной спецовке, шедшего из буфета. Когда спросил, то заметил, что и он тоже смотрит как-то необычно, будто у Байдикова на лбу стояло особое клеймо. Наконец железнодорожник всё-таки понял, чего от него хотят и сочувственно ответил:
– Это надо через весь город добираться. Так что... – Парень развёл руками и отправился по своим делам.
Не сразу добравшись до больницы, терпеливо и стойко сносил последующие мытарства в стационаре в ожидании врачебной комиссии, словно специально приехал подурачить врачей, поиздеваться над медсёстрами и подразнить своим послушанием санитаров, терпеливо дожидавшихся буйных жертв. И это было лишь началом.
Всё превозмог Байдиков. И вот пришёл тот день и час, когда он получил в больничной канцелярии справку, в которой, как казалось, обтекаемо и заковыристо говорилось, что гражданин такой-то освидетельствован медицинской комиссией и признан здоровым. Получив справку, он хотел пуститься в пляс, закричать от радости, но вместо этого спокойно и с достоинством вышел за ворота больницы.
Недалеко от вокзала Байдиков зашёл в закусочную, съел бутерброд с селёдкой, выпил два стакана чаю, и от этой небогатой еды, а более от обстановки и ощущения свободы у него ещё более поднялось настроение. Поднялось настолько, что он не удержался и бросил двугривенный нищему старику в лежащую у его ног фуражку. Старик благодарно поклонился, пожелал доброго здоровья, а Байдикову показалось в его облике что-то знакомое. Через несколько шагов Степан Васильевич остановился, будто невзначай оглянулся... Лицо действительно показалось знакомым. Он задумался, вспоминая, где видел этого старика, и чем дольше вспоминал, тем яснее осознавал, что неоднократно видел этого нищего, даже, показалось, разговаривал с ним. Старик, заметив на себе его внимание, тоже взглянул на Байдикова и тотчас отвернулся...
И Степан Васильевич узнал его. Конечно же, это лесник из Князева! Фокин! Удивление быстро сменилось любопытством, и Байдиков подошёл к старику, решив окончательно убедиться. Неожиданно это ввергло нищего в замешательство. Страшно ощерившись, он плюнул в Байдикова и зашипел:
– Что здесь делаешь, барсучий враг?! Уходи, пока голову не проломил!
– Тимофей Кузьмич, что с вами?! – спросил Байдиков и на какое-то время растерялся от неожиданности.
– Уходи, зверь, милиционера кликну! – Фокин смотрел безумными глазами, скалил розовые голые дёсны, и Байдикову вспомнилась психиатрическая больница, где он видел именно такие безумные лица, и сразу расхотелось говорить с Фокиным, особенно после того, когда он закричал на всю улицу:
– Смотрите, люди, этот чокнутый отшельник у меня пинжак с деньгами украл, всё до копейки подчистил... – Попрошайка чуть не задохнулся от ярости, но почти сразу же плаксиво заскулил: – Подайте, Христа ради, подайте горемычному на пропитание...
Байдиков поспешил уйти прочь, но и за углом вокзала долго слышалась ругань Фокина, его истеричные крики. В какой-то момент Байдиков подумал о Фокине как о больном человеке и сделалось нестерпимо жалко старика. Теперь Степан Васильевич ругал себя за поспешность, за отсутствие сострадания, хотя... Странно вёл себя Фокин, как человек, уличённый в чём-то постыдном, а не как попавший в беду.
Смешанные чувства овладели Байдиковым, пока он дожидался поезда на ближайшей к вокзалу тихой улице. Встреча с Фокиным подавила радостное чувство освобождения. Степан Васильевич не мог изжить в себе чувство вины перед лесником, за то, что бросил земляка в незнакомом городе. И как ни заставлял убедить себя в обратном, как ни пытался не думать о нём, нет – сумрачные мысли преследовали до подхода поезда, грызли до самого Хрущёва, и только перед Князевом, куда Байдиков добрался на попутке в сумерках, подзабылись.
Подходя к дому Дмитрия Ивановича, он вспомнил о самом себе, о своих предстоящих хлопотах. И сердце заныло от радости, захотелось побыстрее увидеть Савина, поделиться с ним.
– Ну вот... – не сказал, а выдохнул Байдиков, едва увидев вышедшего из избы Дмитрия Ивановича. – Полноправный гражданин Советского Союза прибыл в ваше распоряжение!
– Перестань трещать! – нахмурился Савин. – Расскажи по-человечески.
– А что говорить, если ты и не рад моему счастью?!
– Извини... Не хотел обидеть. Вижу, у тебя всё в порядке, если сердишься... Что теперь намерен предпринять?
– На завод устраиваться... Ты же обещал.
– Обещал, помню. Помню и то, что говорил тебе о необходимости поработать на первых порах обыкновенным слесарем, а уж после будем думать, как применить твоё образование.
– А на большее я и не рассчитывал. Да и не должность мне нужна, а общение, коллектив. Среди людей я быстрее поверю в самого себя.
– Уже поверил, если сделал первый шаг, самый трудный. Ведь любая, самая дальняя дорога начинается с первого шага. А сейчас иди домой и отдыхай. Приходи как-нибудь на днях на завод.
– Можно завтра?
– Приходи, если не терпится.
Степан Васильевич растаял в темноте, а утром ждал у проходной завода. Коротко поздоровались. Ничего не расспрашивая, Савин сразу послал его в поликлинику:
– Зайди к врачу и получи справку о состоянии здоровья. Потом приходи в отдел кадров.
– У меня же есть заключение областной больницы! – с обидой в голосе и во взгляде возразил Байдиков.
Савин поморщился:
– При поступлении необходима справка установленной формы.
– Так бы и сказал, – по-детски шмыгнул носом Степан Васильевич и направился в поликлинику, благо она находилась рядом с заводом.
В регистратуре быстро отыскали карточку Байдикова, вклеили в неё заключение из областной больницы и направили к врачу. Дежурный терапевт послушал мосластого пациента, измерил кровяное давление, проверил зрение и слух. Изучив вклеенное заключение, попросил медсестру выписать справку о состоянии здоровья. Быстрота, с какой Байдиков получил необходимую справку, удивила, но сейчас некогда было радоваться везению, и быстрее, быстрее на завод. В отделе кадров культяпый хмурый мужик в застиранной и выгоревшей гимнастерке долго изучал его документы и нехотя предложил написать заявление о приеме.
Когда Степан Васильевич закончил писать, начальник успел оформить ему пропуск, забрал заявление, промокнув чернила пресс-папье, вложил его в папку с надписью «Личное дело». Потом поднялся из-за стола, подошёл к сейфу и извлёк оттуда несколько листков бумаги.
– Вот вам карточки на хлеб и продукты... Отовариваться будете в нашем заводском магазине, правда, лишь со следующего месяца. – Посчитав дело сделанным, культяпый вернулся к столу, взял какие-то бумаги, а Байдиков, радостно и крепко зажав в кулаке карточки, вышел из тесной комнаты отдела кадров, предъявил охраннику пропуск и оказался на территории завода.
Оставшееся время до обеда, который провёл с Дмитрием Ивановичем, и после, до самого окончания рабочего дня, Байдиков находился в сладком полусне. Его определили на литейный участок, вручили зубило, молоток и рукавицы с фартуком и показали, как обрубать неровности литья. Выполняя эту малоквалифицированную работу, Степан Васильевич был, тем не менее, счастлив. Он принюхивался к задымлённому воздуху, приглядывался к окружающим людям – и во всём находил радость, ему уж казалось, что заводским воздухом он дышит всю жизнь, всю жизнь знает этих не особо разговорчивых хмуроватых людей.
В раздевалке Байдиков не задержался, хотя почувствовал здесь более дружеское отношение, но сам не мог шутить с малознакомыми людьми. Да, он не хотел спешить, догадываясь, что со временем всё это произойдёт естественно... Он ещё в областной больнице решил: поступит на работу – перестанет ловить барсуков. Это занятие не может продолжаться бесконечно, он будет жить как все люди. Ему надо было снять петли в двух норах, в которых не успел снять до отъезда в больницу, и тогда он мог считать себя абсолютно безвредным рабочим человеком, а не жалким отшельником!
В одной норе снял петлю этим же вечером. В неё попался молодой лисёнок, успевший превратиться в зловонный сгусток прелой плоти. Не притрагиваясь к нему, Степан Васильевич вытащил лисенка из норы сухой рогатулькой, ею же выковырял углубление и закопал его вместе с петлёй. Бессмысленная гибель зверька придала решительности, и уж в сумерках он решил отправиться ко второй, дальней норе. Но, когда совсем стемнело, всё-таки вернулся, отложив поход до следующего дня, а после шагал лунным лесом в приподнятом настроении, шёл шумно, чего с ним никогда не бывало, словно доказывал себе, что теперь он обычный человек и ему незачем красться. Завтра в дальнем лесу он снимет оставшуюся петлю и тогда сможет сказать, что да, действительно с прошлым покончено навсегда…
Отшельника нашли через две недели, ходившие по грибы князевские ребятишки: случайно забрели к норам и, наткнувшись на торчавшие из земли сине-фиолетовые распухшие ноги, наполовину изъеденные червями, – побежали в село, не помня себя от испуга... Рассказали взрослым, те – Петухову. Недолго думая, Егор Кирьянович в первой же избе взял лопату, топор и, прихватив без дела шатающегося похмельного Баркова, поспешил в лес, наказав Зубареву сообщить участковому.
Когда выехали за Князево, то норы нашли сразу. Барков остановился около торчащих из земли ног, зажал нос:
– Здесь стоять невозможно – через минуту вырвет...
– Никто не вырвет, если сам не отдашь... Берись за лопату, нечего языком молоть!
Барков вздохнул, поплевал на руки и начал копать, стараясь не смотреть на распухшие ноги. Песчаный грунт подавался легко, и вскоре Барков заметил барсучью шкуру. Потянул за неё – одежда...
– Иди, посмотри, – позвал он Петухова, сидевшего в стороне. – Это, кажись, Степан Васильевич. Он всю жизнь в такой одёжке ходил!
– Да, действительно отшельник, – удивился Петухов. – Сколько веревочке не виться.
– Ну, чо, дальше, что ли, копать? – нехотя спросил Барков.
– Погоди... С ним тогда хлопот не оберёшься: гроб заказывай, могилу копай, то да сё... Здесь и похороним. Ему барсуки заранее жилье выкопали. Ты пока возьми топор и, чтобы не сидеть без дела, сработай крест подходящий. Сейчас участковый подъедет, и разделаемся.
Участковый прибыл к вечеру. Он неслышно появился перед Петуховым и хмуро спросил:
– Что у вас тут?
– Отшельника в норе задавило...
– Кто это вам сказал?
– Дак шкура на нём!
– Шкуру, Егор, можно и на тебя одеть: хочешь барсучью, хочешь козлиную... Откапывать надо полностью, чтобы провести опознание по всей форме. Ясно?! – твёрдо сказал плотный и крепкий мужик с погонами лейтенанта и в мятой фуражке, совсем не похожий на милиционера.
– Пахом, – позвал Петухов Баркова, валявшегося на подстилке из листьев, – иди, докапывай.
– Мать вашу – начальства развелось! – заворчал Барков и нехотя поднялся, взял лопату. – Чего раньше-то думал?!
– Поговори у меня...
Сутуловатый Барков ещё больше согнулся, начал швырять землю, а когда труп освободился до пояса, набрал листьев и, обернув ими ногу, вытянул его из земли.
– Иди, опознавай, – позвал он участкового, курившего в сторонке на пару с Петуховым.
Тот поднялся, подошёл и носком сапога повернул непослушную голову Степана Васильевича, всмотрелся в лицо.
– Он, он – я сразу его признал, бедолагу, – вздохнул Барков.
– Надо всё тело осмотреть, – будто сам с собой говорил участковый. – Может, есть следы насильственной смерти... А ну-ка, поверни его.
– Вам надо не меня, а Мишку Фокина сюда бы притащить... Тот в похоронной команде служил – опыт есть, а мне за мертвяка гребостно браться, да и не нанимался я вам. Что хотите, то и делайте, а меня в эту заваруху не втягивайте... У меня жена в передовиках ходит, а то, коснись, и себя ославлю, и её!
– Слушай, чего его осматривать, – осторожно сказал Петухов участковому, уловив его нежелание заниматься хлопотным делом. – Всем известно, что отшельник по норам шастал... Вот шею-то и свернул себе.
– Что предлагаешь? – спросил участковый, явно желая увидеть в Петухове единодумца.
– Предлагаю произвести захоронение... Факт смерти установлен. Смерть наступила в результате несчастного случая. Сейчас вернёмся и каждый оформит документы: ты – свои, я – свои. Что тут голову ломать...
– Такие дела следователь закрывает... – замялся участковый.
– Ну и закроет... Авось, вместе работаете... Пахом уже и крест успел выстругать... Всё по-христиански... Закапывай, Пахом, нечего время терять, а то уж скоро стемнеет.
– Да что я за дурака, что ли, состою, – швырнул Барков лопату. – Весь день не жрамши, а они командуют: то откапывай, то закапывай! Командиры. На фронт бы таких командиров! Вас бы так, когда окочуритесь! – Барков в сердцах плюнул и пошёл прочь.
В Князево он вернулся в сумерках. Около избы Савиных заметил сидевшего на крыльце Дмитрия Ивановича. Тот окликнул:
– Пахом Николаевич, это вы?
В Баркове ещё жила злость, и он не хотел откликаться, но когда Савин спросил повторно, то нехотя отозвался:
– Ну, я, а вам-то какое дело?!
Савин подошёл, спросил по-дружески:
– Пахом, объясни, пожалуйста... А то кого ни спросишь – никто ничего не знает... По селу ходит слух, что ты сегодня в лес ездил... Там будто кого-то в норе придавило?!
– Зря говорить не будут... Вы отшельника всем заводом в Городище ищете, а он от вас в норе схоронился...
– Его что же, в морг отвезли? – спросил Савин у Пахома, никак не отреагировав на насмешливые слова, а про себя отметив, что у всех здешних людей к Байдикову – даже мёртвому – ироническое отношение, словно он был шутом гороховым.
– Зачем в морг?! – раздражённо притопнул Барков, будто Савин знал, что Байдикова закопали в норе, а сейчас притворялся, что не ведает этого. – Там же, в лесу, и похоронили. Хотя я раньше ушёл, и они, наверное, всё без меня сделали.
– Постой, постой, – не понял Савин. – Кто это «они»?
– Разве непонятно? Петухов с участковым. Петухову не захотелось возиться с отшельником и хоронить по-человечески, вот он и подговорил милицейского, чтобы без лишних для себя хлопот обстряпать это дельце.
– Ты знаешь, чем это пахнет?! Это, друг мой, пахнет дискредитацией, и это серьёзно... Где сейчас Петухов?
– Откуда мне знать, чем пахнет этот Петухов и где он... Должно быть, к себе в слободу отправился... Ну, ладно, – виновато замялся Барков, – я пойду…
Он растворился в темноте, а Савин стоял перед крыльцом как оглушённый. Еле дождался Савин утра, а как рассвело, – скорее в Пронск. Сразу на квартиру Скубиса. Директор спал, а когда проснулся и, заспанный, появился в двери, то удивлённо и насторожённо спросил:
– Что случилось?!
Ян Вильгельмович долго не мог понять сбивчивый рассказ, а как понял, то по-дружески похлопал его по плечу:
– Не переживай. Не всякое страдание оправдано. Похороним слесаря, как полагается, так что совесть твоя останется чистой, а заодно и наша просветлится.
– Но ведь варварство должно быть наказуемо! Я не понимаю, как такой бездушный человек, как Петухов, может руководить людьми?! Он же своими действиями дискредитирует Советскую власть!
– Ну, допустим, не твой Петухов руководит людьми, а партия. А насчёт дискредитации ты правильно говоришь. Этот вопрос мы не оставим без внимания – поставим райком в известность. Есть ещё вопросы?
– Главный решён... Остальные решатся в процессе, – с облегчением в голосе ответил Савин.
Все вопросы, связанные с Байдиковым, решили по пути на завод. А когда пришли, Скубис распорядился послать рабочих рыть могилу, сколотить гроб и привезти Байдикова из леса. Нашли и сопровождающего, когда Скубис позвонил начальнику милиции, объяснил ситуацию и посоветовал:
– Я, будь на твоём месте, приказал бы участковому на себе притащить мертвеца в Пронск!
Поговорив с главным районным милиционером, Скубис дал Савину лист бумаги и твердо сказал:
– Пиши!
– Что? – не понял Дмитрий Иванович.
– Тебе, как вновь избранному секретарю заводской парторганизации, лучше знать! Твоя личная причастность к Байдикову обязывает проинформировать райком партии о поведении Петухова!
– Это же донос!
– Считай, как хочешь, но в принципиальных делах необходимо сохранять твёрдость и не поддаваться уступничеству. Иначе нам, как партийцам, грош цена!
– Можно изложить своими словами? – после неловкой паузы чуть насмешливо спросил Савин, не ожидавший от директора такой резкости.
– Своими, своими... Я пока по цехам пройдусь, чтобы не мешать...
Савин тем не менее не стал писать в райком, решил поступить достойнее: самому пойти и всё рассказать секретарю по идеологии с глазу на глаз.
В райкоме, не сразу отыскав нужного секретаря, Савин объяснил суть визита, постарался, чтобы сообщение не стало наушничеством, а было понято с правильных партийных позиций. Впрочем, как показалось Дмитрию Ивановичу, районный идеолог слушал невнимательно, с гримасой раздражения на лице, постоянно доставал из нагрудного кармана кителя роговую расческу и, вроде бы незаметно для посетителя, расчесывал волнистые чёрные волосы, кое-где побитые ранней сединой. Правда, ни разу не перебил. Только когда Савин замолчал, он мрачно сказал:
– Ваши слова к делу не пришьёшь. Попрошу вышесказанное изложить в письменной форме.
– Я не хотел бы, чтобы мой визит был официальным... – попытался возразить Дмитрий Иванович, но тот, сильно картавя, повторил:
– Попрошу изложить в письменной форме! Бумагу возьмите у моего секретаря!
Вернувшись на завод, Савин увидел у проходной заводскую лошадь и нескольких хмурых мужиков около телеги. На ней что-то лежало, накрытое брезентом. Дмитрий Иванович приподнял брезент и увидел до несуразности распухшее лицо Степана Васильевича...
Похоронили Байдикова без речей, без бабьих причитаний. Савину показалось, что всем сделалось стыдно и каждый, кто участвовал в похоронах, нёс часть общей вины, и поэтому было не до разговоров и обсуждений причины гибели – все всё знали. Поминок, конечно, никаких не организовывалось. После похорон все разошлись по рабочим местам, а Скубис, увидев возвращающегося Савина, позвал его к себе.
– Ты чего там намудрил-то? – спросил он, захлопнув дверь кабинета.
– Где «там»?! – не понял Дмитрий Иванович.
– В райкоме... Где же ещё! Сейчас звонил Несвицкий – тобой интересовался... Что ты ему наговорил?
– Ничего особенного... Заявление оставил...
– Мне, значит, не доверяешь?! К идеологу побежал! Погоди, этот Несвицкий намажет тебе скипидаром кое-какие места. Пожалеешь, что побывал у него!
На Савина вдруг навалилось упрямство:
– Жалей не жалей, а дело сделано. Я поступил по совести и раскаиваться ни в чём не желаю и слова свои назад не возьму, а уж кто и как воспримет их – это меня совершенно не интересует.
– А зря! Если бы всё так легко и просто получалось, тогда и заботы никакой. А то ведь некоторые люди могут из ничего такое раздуть... Тем более Несвицкий! Ты его плохо знаешь, а я хорошо помню, как он стал идеологом. Ведь до этой должности он в райфо сидел, на счётах стучал, потом его на курсы послали... Вернулся – стал уполномоченным, потом инструктором, потом секретарём по идеологии! И всё за один год. Не каждый так сумеет. А его словно кто-то за руку тянет. Такого человека остерегаться надо, а ты с плеча рубишь... Всё это тебе по-дружески говорю.
Продолжение здесь
Tags: Проза Project: Moloko Author: Пронский Владимир
Вы читали продолжение. Начало здесь
Главы из первой книги романа "Провинция слёз" читайте здесь (1) и здесь (2) и здесь (3) и здесь (4) и здесь (5) и здесь (6) и здесь (7) и здесь (8)
Рецензии на роман «Провинция слёз» читайте здесь и здесь Интервью с автором здесь