В конце апреля с войны пришёл Верин муж ‒ Алексей Виноградов. Добирался он две недели с Дальнего Востока без особенной радости, хотя, конечно, интересно было после почти пятилетнего отсутствия поглядеть на родное село, поговорить со знакомыми ‒ это верно. Но мрачные известия, какие получал из дома, пока все эти годы служил в хозяйственном взводе при аэродроме, ещё задолго до демобилизации убили в нём счастье предстоящего возвращения. Он знал о гибели сына Фёдора, смерти старшей дочери, знал, что у него есть внук, и что этот внук вместе со своей распутной матерью живёт в его доме. Сам Алексей домой почти не писал, и не потому, что не хватало времени, а из-за необъяснимого недовольства, поселившегося в душе с тех пор, когда Вера сообщила, что привела в дом соседскую Галю, а та ждёт ребёнка. Вот что оказалось не по нутру. Он не знал подробностей, но тот факт, что какая-то задрыга поселилась у них без ведома Фёдора, не давал ему покоя. Почему Вера прежде его самого не спросила? Может, ребёнок и не его сроду! Мало ли кто с кем собачится в молодости ‒ всех и привечать?! С того письма и родилась в Алексее отчужденность: мол, валяйте по-своему и не ждите моего слова. Поэтому и молчал, и не находилось сил написать жене письмо, когда узнал о гибели Фёдора.
Вы читаете продолжение. Начало здесь
И во взводе ни перед кем не сопливился: у всех свои беды. Зато, когда получил от Веры сообщение о смерти Маши, не сдержал себя, сорвался, написал короткое, но беспощадное письмо, ибо не мог понять, как могло такое случиться. Когда человек гибнет на фронте, это объяснимо ‒ война, а как объяснить смерть девчонки в тылу, кого винить, как не мать! Правда, через неделю, когда чуток поостыл, то решил написать помягче, вроде как извиниться, но так и не написал... А потом война на Западе закончилась. Думали вот-вот по домам распустят, да не вышло, как думали: с Японией приказали разделаться. Сначала-то и не знали, что кампания окажется быстрой ‒ приуныли... А потом, когда за считанные недели разбили Квантунскую армию и по всему миру наступило затишье, их аэродром всё чего-то держали и держали в боевой готовности. Почти полгода томились. Первой партии демобилизованных устроили торжественные проводы: с музыкой, прощанием со знаменем. Алексей демобилизовался во второй.
Почти всю страну из конца в конец пересёк, пока не сошёл в Хрущёве, а оттуда ‒ где на попутках, где пешком ‒ добрался до Князева, и, наверное, за всю войну ни разу так не колотилось сердце, как колотилось, когда поднимался в последний перед селом подъём из Шамятинской лощины. А когда, шагая Отрубами, всё ближе подходил к дому, то хотелось плакать, хотелось поздороваться со всем селом, и он здоровался: с ребятишками, большинство которых не узнавал; со старухами, осенявших крестным знамением; со стариками, уважительно снимавшими кепчонки... Он был готов поклониться дереву, птице, ранним бабочкам, порхавшим в низине у моста. Он даже в своём заикании находил удовольствие и был готов бесконечно повторять неизменное «...Д-дать», словно вместе с этим заветным словом отдавал, дарил душу и сердце. А когда оказался у своего дома и увидел игравшую на солнышке Варю, то не смог ни слова сказать, ни полслова... Подхватил дочку на руки, поцеловал и почувствовал, что задыхается от слёз.
‒ ...Д-дать, Варюшка, миленькая... ‒ повторял он и повторял, и более не находилось в эту минуту иных слов.
Не помнил, как прошёл сенями, как, машинально пригнувшись, ввалился в избу, не выпуская из объятий дочь, и замер на пороге. Увидел испуганно глянувшую на него Галю, прижавшегося к ней мальчонку и услышал из кухни голос Веры.
‒ Кто там пришёл? ‒ спросила она у Гали, но та ничего не ответила, заворожённо смотрела на Алексея, и Вера нашла её молчание необычным. Насторожённо выглянула из-за дощатой перегородки, выскочила мужу навстречу и повисла у него на шее, зашлась рыданиями. Алексей растерянно смотрел на жену и не знал, что делать. Наконец он зашевелился, опустил Варю на пол и сказал:
‒ ...Д-дать, хватит, девки, реветь!
Он положил скаток на печь, разулся и босой пошёл к столу, держа под мышкой вещмешок. Неторопливо развязал его, немного покопался и достал Вере, Гале и Варе по одинаковому миткалевому платку, пояснил:
‒ ...Д-дать, подарок вам... А это ‒ мальчугану, ‒ и подал Гале сандалеты: ‒ ...Д-дать, летом будет бегать...
Пока Алексей раздавал подарки, Вера достала мужу валенки.
‒ Вот надевай... Пол-то холодный, ‒ ласково сказала она и услужливо нагнулась, встала на колени, чтобы помочь одеть.
Но Алексей отстранил её:
‒ ...Д-дать, сам, ‒ и, посмотрев на валенки, улыбнулся: ‒ ...Д-дать, мои, довоенные, сберегла...
Пока Алексей, будто новые, рассматривал и примерял валенки, Вера начала собирать на стол, радуясь, что муж не стал расспрашивать ни о Фёдоре, ни о Маше... Ведь все последние месяцы, пока каждый день ждала Алексея, она страшилась именно этих вопросов и думала о той минуте, когда сядет рядом с мужем и он спросит о детях... Что сказать ему, как ответить?! Хотя и знала, что вопросов не избежать, но не хотелось услышать их вот так сразу, когда и без этих вопросов не знаешь, за что хвататься скорей ‒ всё из рук от волнения валится. Когда Вера достала из подпола запылённую бутылку водки, полгода сберегаемую именно для сегодняшнего дня, то шепнула в кухне дочке:
‒ Сбегай, хорошая, за тёткой Надей. Скажи, что наш папка с войны пришёл!
Вера надеялась, что вместе с сестрой ей легче будет перенести тяжесть возможных вопросов о детях, с ней, быть может, не так больно ударят они, если всё-таки будут.
Так и вышло.
Увидев Надёжку, Алексей заулыбался, поднялся с лавки навстречу и, усадив рядом с собой, спросил, внимательно разглядывая её:
‒ ...Д-дать, как поживаешь, молодуха?!
‒ Хорошо живём, только хвалиться нечем...
Словно вспомнив что-то, Алексей жалостливо посмотрел на Надёжку, ему сразу расхотелось расспрашивать её. Спросил только о Павле ‒ когда, где погиб, ‒ и о Григории. Она коротко рассказала и горестно замолкла.
‒ ...Д-дать, значит, маешься? ‒ спросил Алексей после небольшой паузы.
‒ Как и все. Война хоть и закончилась, а жить-то легче не стало. Год назад-то как радовались, мол, всё ‒ отмучились! Нет, рано радовались.
‒ ...Д-дать, горюй не горюй, а дальше жить надо... Да ты, ...д-дать, и не теряешься... Сейчас шёл мимо вашего дома, вижу ‒ работник топором тюкает!
‒ Постоялец это... ‒ покраснела она. ‒ Нездешний он, на заводе работает.
‒ ...Д-дать, это и к лучшему, что нездешний... Может, позовёшь его? Белую голову раздавили бы за знакомство!
‒ Неудобно... Чужой человек...
Алексей не стал настаивать, пригласил женщин за стол, налил всем по рюмке. Взял свою, немного посидел, собираясь с мыслями и, понурив голову, тихо сказал:
‒ ...Д-дать, помянем ребят наших и всех, кого прибрала война... Царствие им Небесное...
Он осушил рюмку одним глотком и минуту или две не закусывал и не дышал. Вера с Надёжкой только пригубили из приличия, а Галя и вовсе отказалась. Ели молча. На столе стояла миска картошки в мундирах и неполная солонка соли; в миске тушёнка, привезённая Алексеем. После второй рюмки у Алексея покраснели глаза, он начал тереть их, но, видно, сдерживать себя уже не хватало сил, и он торопливо вышел из-за стола, выскочил в сени. Вера ‒ следом, но он вернул её, и за стол она уж не села. Поднялись из-за стола и Надёжка с Галей.
‒ Пойду домой, ‒ виновато сказала Надёжка сестре. ‒ Не переживай ‒ всё уладится. Что же теперь делать.
Алексея она увидела на крыльце. Он задумчиво курил и на Надёжку почти не обратил внимания, а когда она попрощалась с ним, ‒ молча кивнул в ответ. Домой Надёжка шла убитая мыслями. Она горько смеялась над собой, над своими попытками рассчитаться с обидой, нанесённой жизнью. От этих мыслей показались особо нелепыми встречи с Дмитрием Ивановичем, она только-только по-настоящему поняла, что совершила величайшую глупость, потеряла уважение людей, а главное, упала в собственных глазах.
Дмитрий Иванович продолжал работать. Она не показалась ему и, прошмыгнув в избу, попросила свекровь:
‒ Мамань, скажи ему, чтобы он не жил у нас!
‒ Кому «ему-то»? ‒ притворилась Акуля.
‒ Знаешь кому...
Свекровь бросила не дочищенную картофелину и нож в таз с очистками, удивлённо захлопала глазами:
‒ Ты чего мелешь-то?! Надо было раньше думать, а теперь, если не хочешь, чтобы на тебя люди пальцем указывали, живи с ним! Или не понравился чем? Может, и правда контуженный?! Тогда другое дело.
‒ Не об этом я... Я так не могу: не венчанная, не расписанная. Противно всё это!
‒ А вы распишитесь. Долго ли. К Егорке Петухову в сельсовет сходите ‒ документ вам выдаст. Чего тут придумывать... Иди, зови своего ненаглядного ‒ скоро ужинать будем, а пока пусть отдохнёт.
‒ Сашок, позови дядю Дмитрия, ‒ попросила Надёжка забежавшего в избу сына. ‒ Скажи, чтобы домой шёл.
‒ Сама скажи...
‒ Вот и правильно, ‒ похвалила внука Акуля. ‒ Ты не слушай мать, ‒ добавила она властно, ‒ занимайся своим делом, беги, гуляй ‒ слышишь, сколько ребятни на выгоне собралось? ‒ Когда Сашка улизнул, схватив в кухне кусок хлеба, Акуля напустилась на сноху: ‒ И не стыдно тебе? Что тебе мужик плохого сделал?! Твоих детей накормил! Тебе сердце отогрел! Я бы с такого пылинки сдувала, а она ‒ глядите-ка ‒ выкаблучивает! Советская власть волю вам дала, а вы уж и не знаете, что делать! Тебе бы такого мужика, каким мой Григорий был, ты бы у него повертелась.
Надёжка ничего не ответила, отправилась к Дмитрию Ивановичу. Подошла и молча встала рядом.
‒ Ты уж вернулась?! ‒ удивлённо и обрадованно прищёлкнул тот языком. ‒ Ну, как там ваш служивый, что рассказывает?
«От него дождёшься, ‒ подумала Надёжка об Алексее. ‒ Жди, когда раздадакается. Пока дождёшься, и слушать не захочется». Вслух же сказала почти равнодушно:
‒ Какие у него новости, когда хвалиться нечем и радоваться не от чего. Хоть сам вернулся невредимый ‒ и то благодать.
‒ А ты почему невеселая?
‒ Да так я что-то... Пойдём домой. Наверное, все руки отмотал. Будешь умываться? ‒ спросила она около крыльца.
‒ С удовольствием...
Она принесла из избы ведро воды, мыло, полотенце. Поливая из ковша ему на шею и спину, она чуть слышно спросила:
‒ Мить, а когда мы распишемся?
От неожиданного вопроса он на секунду замер, коротко взглянул на неё и улыбнулся:
‒ Да хоть завтра, если не возражаешь! Правда, завтра понедельник ‒ тяжёлый день ‒ пропустим его и сходим в сельсовет послезавтра, во вторник!
Надёжка посмотрела недоверчиво и испуганно, вздохнула.
‒ Или передумала? ‒ улыбнулся он.
‒ Неожиданно всё это.
‒ Ну вот... Сама предложила, сама же испугалась. Значит, моя рука и сердце тебе не нужны?! ‒ Дмитрий Иванович шутил, но чем большее веселье накатывало на него, тем большая озабоченность рождалась в душе. Он только-только понял, что сейчас как раз шутить-то и не следовало бы, но удержаться уже не мог: ‒ А в вашем колхозе выделят нам тройку с бубенцами?!
‒ С тобой серьёзно говорю, а ты зубоскалишь! ‒ обиделась она. ‒ Не хочешь, чтобы всё по-людски было, так и не надо, а смеяться надо мной нечего.
Он смахнул ладонью воду с шеи, взял полотенце. Когда вытерся, обнял её, хотел поцеловать, но она замотала головой, вырываясь:
‒ Совсем, что ли, ошалел?! Ребята же вокруг дома бегают!
‒ Значит, так, ‒ серьёзно и немного сурово сказал Дмитрий Иванович. ‒ Во вторник я напишу заявление и пораньше отпрошусь с работы, зайду за тобой, и вместе пойдём в сельсовет.
‒ Зачем тебе ходить туда-сюда? Я сама приду в Пушкарскую. Там и встретимся.
‒ Нет уж. Я, может, хочу на руках тебя отнести!
‒ Опять смеешься! ‒ надулась Надёжка, но теперь шутливо, и улыбнулась.
Во вторник утром Савин зашёл в кабинет директора до начала планерки и положил на стол заявление. Ян Вильгельмович молча прочитал написанное и спросил:
‒ Что это значит по «семейным обстоятельствам»? Насколько мне известно, ты не женат!
Савин улыбнулся:
‒ Вот потому, что не женат, и прошу отпустить после обеда, чтобы зарегистрироваться.
Скубис удивлённо заморгал рыжими ресницами, поднялся из-за стола и, прихрамывая, подошёл к Савину, пожал руку:
‒ Поздравляю! Удивил, удивил. Кто она, где живёт?
‒ В Князеве. Зовут Надеждой.
‒ Красивое имя... Слушай, ты всегда такой шустрый или здесь научился? Что-то не припомню за тобой такого. Помнится, даже лет двадцать назад ты не был таким сердцеедом! Где жить будете?
‒ У неё пока поживу...
‒ Ну, если только пока... Начинай строить свой дом. Рядом с моим. От завода поможем.
‒ Слишком большая помощь нужна.
‒ У неё дети?
‒ Трое. И свекровь. Муж на войне погиб.
‒ Смелый ты человек! Хорошо обо всём подумал?
‒ Теперь отступать поздно...
Отработав до обеда, Савин зашёл к себе на квартиру, сменил сорочку, вместо гимнастерки надел пиджак, почистил хромовые сапоги. Когда убирал щётку, заметил, как трясутся руки, усмехнулся: «Хорош я сегодня. Как перед рукопашной!» Это ощущение волнения и неловкости угнетало весь путь до Князева. Он вспоминал последнее время ‒ от знакомства с Надёжкой до сегодняшнего дня, ‒ и оно представлялось ему одним большим днём без начала и конца, словно все события начались в глубине времени и уходили в необозримое пространство, случайно подхватив его душу. Душа пугалась ожидаемой неизвестности, не могла равнодушно относиться к грядущим дням, а к текущим присматривалась с подозрением, не особенно веря в их благополучие, ибо ещё ни разу в жизни более или менее благодатные времена у него не шли чередой. Всегда они заканчивались резко, всегда приносили смятение и заставляли круто менять отношение к себе и людям.
Надёжку он неожиданно встретил у расставанных вётел. Накануне отпросившись у Зубарева и разузнав у Егорки, будет ли он завтра после обеда в сельсовете, она с утра начала собираться. А когда не стало сил ждать, с благословения Акули, пошла навстречу будущему мужу, заодно избавив себя от пытки, какая ожидала её, если бы она пошла по селу вместе с Дмитрием Ивановичем. Даже и теперь, пока дожидалась у вётел, несколько раз пряталась в заросшем кустарником отроге от случайных прохожих, не желая показывать себя, избегая ненужных вопросов. Она и его издали приняла за чужого, не узнав в пиджаке. Когда он почти поравнялся с вётлами, она неслышно вышла из-за них и молча остановилась, от волнения не зная, что сказать.
Он поцеловал, взял под руку.
‒ Как настроение? ‒ спросил ласково и немного насмешливо.
‒ Хорошее... Только немного страшно и стыдно.
‒ А стыдно почему?
‒ Знают меня все... И так все языки расчесали, а теперь и подавно никого не остановишь.
‒ Напротив. Пока мы не расписаны были ‒ давали обоснованный повод для сплетен, а теперь, вот увидишь, всё встанет на свои места.
‒ Так-то хорошо бы... ‒ От его уверенного тона Надёжка чуток успокоилась, забыла на время о переживаниях, а когда пришли к крайним домам слободы, ‒ они с новой силой заполнили душу, и она не могла смотреть в глаза прохожим, не чаяла побыстрее дойти до сельсовета.
Петухов их ждал. Он сидел на крыльце и, разложив на колене командирскую сумку, разглядывал какие-то бумаги. Оторвался от них в самый последний момент, когда Надёжка и Дмитрий Иванович остановились перед крыльцом, хотя заметил их издали.
‒ Здравствуйте! ‒ чуть поклонился Савин.
‒ А, это вы?! ‒ притворно удивился Петухов, на секунду оторвавшись от бумаг. ‒ Проходите. Я сейчас.
‒ Извините, но командир обычно впереди идёт...
‒ Шутить будете со своей женой, а здесь государственное учреждение! ‒ Егор с видимым сожалением затолкал мятые бумаги в сумку, разобрал костыли и, легко поднявшись с лавки, пошёл в коридор. Следом за ним двинулись они. Все молча вошли в холодное по-зимнему помещение сельсовета.
‒ Попрошу ваш паспорт! ‒ скомандовал Петухов Дмитрию Ивановичу, усевшись за обитый дерматином стол. ‒ С какой целью прибыли в наш район? ‒ рассматривая документ, спросил он.
‒ Где нужно, я уже заполнил анкету... А к вам, товарищ председатель сельского Совета, мы пришли по другому вопросу ‒ зарегистрировать брак. Так что потрудитесь исполнить свои обязанности, и не задавайте лишних вопросов! ‒ с лёгкой дрожью в голосе сказал Дмитрий Иванович.
‒ Значит, инженером работаете? Интеллигент! ‒ продолжал расспрашивать Петухов.
‒ Выполняйте, пожалуйста, свои обязанности! ‒ твёрдо и почти по слогам напомнил Савин.
‒ А вы не учите меня! С регламентом я знаком хорошо, а по сему должен знать, с кем имею дело. К примеру, где вы будете проживать, на территории какого сельсовета? Если в Пронске, то касательно вашей личности у меня нет вопросов, а если у гражданки Савиной, то тут мимо меня не пройти. Тут уж я хозяин!
Савин, в душе желая сказать Петухову всё, что думал о нём, всё же молчал, и не потому, что боялся, нет ‒ связываться не хотел, сегодняшний день марать. Петухов же воспринял молчание Савина по-своему и, довольный, засопел, вписывая имена новобрачных в замусоленную шнуровую книгу.
‒ Ну, вот, ‒ сказал он, отложив книгу в сторону. ‒ Объявляю вас мужем и женой!
‒ Спасибо, ‒ сухо поблагодарил Дмитрий Иванович, ‒ но нам хотелось бы получить свидетельство о браке.
‒ Через недельку зайдите, а сейчас бланков нету... Да, а чего же вы не целуетесь, молодожены?!
Савин даже не удостоил Петухова ответом и повёл Надёжку к выходу. Они молча прошли мимо нескольких домов, и когда оказались у рва, выкопанного в 41-м году и успевшего обрасти берёзовой порослью, Савин спросил:
‒ Теперь не стыдно слободой идти?
‒ Не-а, ‒ озорно ответила она и впервые за сегодняшний день улыбнулась.
Эта улыбка не сходила с её лица и позже, дома, когда пришли Вера с Алексеем, единственные гости за свадебным столом. Но в этот день, пожалуй, самой счастливой казалась Акуля. Она без умолку тараторила, хвалила Дмитрия Ивановича, Веру, Алексея... Поначалу стеснявшийся, Алексей мало-помалу разговорился, почти перестал заикаться, только однажды смутился, назвав Дмитрия Ивановича Павлом. Но, кроме Надёжки, эту оговорку, кажется, никто не заметил, а сам Алексей быстро забыл о конфузе, пропустив очередную рюмочку за счастье новобрачных. Савин почти не пил, только пригублял, не изменяя всегдашней привычке довольствоваться одной рюмкой, независимо от важности или торжественности момента. Он не обиделся на Алексея, когда тот назвал его Павлом, хотя некоторая вспышка мелькнула в душе, но тут же была сглажена искренностью поведения Алексея, с которым отныне состоял в родственных отношениях. Свояк успел разузнать о делах в селе, колхозе, и новости для него оказались неутешительными: его место в кузне занял слободской мужик, и Алексей теперь жаловался Савину, одновременно прося у него совета:
‒ ...Д-дать, скажи на милость, Иваныч, как мне дальше жить? Мы ведь с той оба, ...д-дать, по механической части, с железом дело имеем, даже на войне похожая судьба выпала! И вот теперь ты на своём месте, а мне, ...д-дать, что делать?! В полеводы идти? Пахать да навоз на полях разбрасывать?! Не для меня эта работа.
‒ Приходи к нам на завод.
‒ ...Д-дать, у вас по чертежу заставят корпеть... Я так не привык.
‒ Тебе, милок, надо Зубареву поклониться, ‒ посоветовала Акуля. ‒ Вон наш сосед Михаил Фокин до войны с вилами ходил, а ныне в колхозе счетоводом работает, четыреста пятьдесят рубликов огребает, да ещё двух помощников имеет!
Но Алексей и слушать старуху не стал: обречённо махнул рукой, посмурнел лицом, задумался о чём-то. Разговор замялся, а тут ещё прибежали с улицы Нина с Бориской, к столу прибились ‒ всё внимание им. А когда они торопливо поели и вернулись на улицу, то говорить совсем стало не о чем. И Вера, за всё время застолья не проронившая ни слова, шепнула Алексею:
‒ Отец, домой надо идти...
Он послушно поднялся из-за стола и уходил печальным, видимо, так и не решив для себя главного вопроса: как дальше жить, как найти замену работе, какую всегда любил, и какой теперь не оказалось.
Проводы гостей оказались недолгими. Вскоре Акуля прибрала со стола, устало села на лавку и протяжно, со вздохом, сказала:
‒ Теперь и помирать можно...
‒ Мамань, ты что на себя наговариваешь-то?! ‒ удивлённо посмотрела на свекровь Надёжка.
‒ Не наговариваю, а говорю, что есть... Теперь моя душа спокойна и за тебя, и за ребят ‒ не пропадёте с Дмитрием Ивановичем. А меня старик заждался, какого ему там одному лежать! Уж сколько лет дожидается...
‒ Праздники на носу, а у тебя бог знает что на уме? ‒ попробовала пошутить Надёжка, но Акуля ответила вполне серьёзно:
‒ Что мне ваши праздники! Навыдумывали, каких сроду не знали, сатану только тешите ими!
‒ Почему же... ‒ не сдержался Дмитрий Иванович. ‒ Первомай ‒ известный пролетарский праздник. В этот день сознательные рабочие всего мира заявляют о своей классовой солидарности!
На Акулю эти слова не произвели никакого впечатления, она не стала спорить, убеждать в своей правоте, а молчком ушла в спальню и до ночи не показывалась оттуда.
Продолжение здесь
Tags: Проза Project: Moloko Author: Пронский Владимир
Вы читали продолжение. Начало здесь
Главы из первой книги романа "Провинция слёз" читайте здесь (1) и здесь (2) и здесь (3) и здесь (4) и здесь (5) и здесь (6) и здесь (7) и здесь (8)