Оставшись один, Дмитрий Иванович неторопливо пошёл с перрона, потом мимо новостроек соцгорода, и его преследовали навязчивые мысли о дальнейшей жизни, о том, как уладить отношения с сестрой, и стоит ли вообще это делать?! Он не понимал, как так получилось, что всегда они обожали друг друга, поддерживали, особенно после смерти брата в двадцатых годах. Когда сестру перед войной арестовали, Савин ни разу не усомнился в её невиновности. Уж кто-кто, а он-то знал её образ мыслей, наклонности и не допускал, что его сестра занимается контрреволюционной пропагандой! Оказалось, что тот самый человек, в недавнем прошлом мотавшийся по уезду и создававший комсомольские ячейки и комбеды, дававший к каждому празднику стихотворения в районную газету, – враг народа! И что самое главное, судя по публиковавшимся тогда спискам исключённых из партии, – таких врагов было много. Правда, ещё тогда приходили мысли о том, что в тех списках больше значилось мздоимцев, расхитителей, самогонщиков и очень редко упоминались отступившие от линии партии, хотя их, как догадывался Дмитрий Иванович, было значительно больше, а выявленное отступничество формулировалось запутанно и неуклюже. А если их было много, то сестру могли к ним причислить по недоразумению, и, конечно же, никто не станет проверять именно её... Всё-таки Дмитрий Иванович написал тогда жалобу в обком, настаивая на пересмотре дела сестры, за которую поручался как за самого себя. Через две недели его вызвали в райком по месту жительства и с прищуркой спросили, не ошибся ли он, написав необдуманное заявление?! Савин начал что-то доказывать, но инструктор – хороший знакомый! – перед его глазами порвал заявление, а в реестровой книге записал: «Дан ответ по существу». Этот поступок Савин оценил только после пронских событий, случившихся на смотре самодеятельности.
Вы читаете продолжение. Начало здесь
Чем дольше сейчас Савин рассуждал о сестре, тем более склонялся к мысли, что годы осуждения её сильно изменили. Изменили против её воли, и поэтому она озлобилась, перестала быть сама собой. «А ведь она не одна такая! – подумал Дмитрий Иванович. – Если так и далее пойдёт, то вскоре все мы разделимся на тех, кто был там и не был! После этого нас очень легко будет натравить, столкнуть лбами, мы тогда перегрызём друг друга! Хочешь не хочешь, а получается, что это кому-то нужно, кто-то сознательно это делает!» Страшные эти мысли заставили Савина растеряться, даже испугаться, будто о его внутренних рассуждениях мог узнать посторонний. И всё-таки, развивая их, он вспомнил, как писали в его служебных характеристиках: «...дела общественные ставит превыше личных». Значит, он, Савин Дмитрий Иванович, полезный для общества человек, а его сестра, Ушакова Мария Ивановна, – вредный, враг народа! Как же им после этого не озлобиться, как же не коситься и взаимно не подозревать во всех возможных и невозможных грехах?!
После этого открытия Савин почувствовал себя мелким, ничтожнейшим человечком, одним среди множества подобных. Он вглядывался в торопливых прохожих, пытаясь по выражению их лиц понять, догадываются ли они о своём ничтожестве, задумывались ли хотя бы раз в жизни о самих себе, о близких и знакомых? Или недосуг, нет ни секунды времени, чтобы остановиться, подумать по-иному и по-иному же взглянуть на себя!
От терзающих раздумий ему окончательно расхотелось возвращаться домой: не дай бог встретиться с сестрой, о чём-то говорить с ней в этот момент... Он решил отправиться к Бондарю, поделиться мыслями, прямо сказать ему: «Знаешь, дорогой Андрей Игнатьевич, до чего я сегодня докумекал? Нет, не знаешь... Тогда слушай, что скажу...» Что бы не идти в гости с пустыми руками, и зная натуру Бондаря, Савин купил поллитровку, селедку и отправился по знакомому адресу. Правда, пока шёл, душевный порыв угас, и он уж не видел особенной нужды тащиться к Бондарю, да и поймёт ли тот, о чём хотелось ему сказать. Ведь наверняка опять начнёт рассказывать о схватке с казаком... Поэтому и постучал в окно, надеясь в душе, что повезёт и хозяина не окажется дома. Но нет, открыл, хотя и не сразу. Прежде долго возился в коридоре, а потом спросил охрипшим голосом, который Савин едва-едва признал:
– Носит тут всяких... – открыв дверь, Бондарь, правда, сказал помягче: – Это ты, Мить? Заходи!
Хотя хозяин и сменил интонацию, но Савин всё равно почувствовал, что тот не особенно рад ему.
– Здравствуй, Андрей свет Игнатьевич! – Савин всё-таки попытался улыбнуться. – Совсем ты одичал в своей берлоге! А ну просыпайся! – И, пройдя в дом, поставил на стол бутылку.
Хозяин повеселел, надул от радости небритые щёки. Его оживление при виде бутылки окончательно отбило у Дмитрия Ивановича настроение, с которым он шёл, полагая, что здесь ему удастся отвлечься, поделиться сомнениями и тем самым облегчить душу. Но Бондаря более радовала предстоящая выпивка, а не он сам. И теперь Савин мог уверенно сказать, что напрасно надеялся на что-то. Так всё и вышло. После первой рюмки Бондарь вспомнил гражданскую, понёс какую-то околесицу. Савин только слушал его, а когда надоело – распрощался, к большой радости хозяина, даже не выпив на дорожку. Уходя, Савин решил сюда более не приходить и сразу подумал, что теперь остался со своими мыслями один на один, и никого более нет в родном Алексине, кто бы мог выслушать.
После Бондаря Дмитрий Иванович отправился домой. К удивлению, его встретили совсем не так, как он ожидал. Когда он вошёл и молча начал раздеваться, из кухни выглянула Глафира Петровна. Она посмотрела на сына, сказала чуть укоризненно, но ласково:
– Опаздываете, господин хороший!
Первое впечатление быстро сменилось следующим, более сильным. В доме всё было прибрано после спешного отъезда Надёжки, сделана небольшая перестановка, а на столе в зале стояла большая ваза с пахучим домашним печеньем. Дмитрий Иванович даже слюну проглотил. А когда заметил в кухне самовар, пыхтящий трубой в форточку, то удивлённо подумал: «Гостей они, что ли, ждут?» Савин сидел на диване и почему-то чувствовал себя скованно, будто попал к малознакомым людям. Когда же с улицы пришла сестра и стала очень мило что-то говорить, Савин окончательно сбился с толку от такой разительной перемены в поведении сестры и матери. И самое удивительное – они не скрывали эту перемену, даже немного бравировали ею, как бы давая понять, что они радуются отъезду снохи, чужих детей, а для него, своего сына и брата, они, конечно же, сделают всё так, как подобает близким родственникам.
Савин оказался не в силах оттолкнуть мать с сестрой, хотя за столом вёл себя холодно и немногословно, словно говорил всем своим видом, больше, конечно, сестре: «Это не ваша заслуга, а моё снисхождение!»
Внутренняя отчужденность сохранялась и в последующие дни, а когда родственные чувства другой стороны начинали проявляться уж слишком откровенно и назойливо, он словно делал шаг назад, сознательно сохраняя расстояние, которое при подобной назойливости не могло не сокращаться. И по-иному поступить не мог, когда чувствовал, как слабое это искусственное благополучие могло в любой момент разрушиться, ибо в основе его лежала не искренность, а родственный расчёт, в котором учитывались желания только одной стороны.
Это затаённое чувство жило в нём и в последующие дни. Поэтому он с неожиданным нетерпением, словно от союзника – пусть и заочного, ждал письма от жены, будто оно могло помочь в невидимом противостоянии. А когда перед самым Новым годом получил долгожданную весточку, то она оказалась самым лучшим новогодним подарком.
Письмо было таким желанным, что Савин выучил в нём каждое слово. Надёжка сообщала, что всё у них хорошо: доехали без приключений, потихоньку обживаются, Нинушка и Бориска начали ходить в Пронскую среднюю школу, Володька в Князевскую... Дмитрий Иванович радовался новостям, но когда сел писать ответ, то очень просил сообщить есть ли в чём нужда, если есть, то чтобы сразу сообщили и ничего не пыталась предпринимать в одиночку. В конце концов, ему и приехать недолго, а если работа будет препятствовать, то он и рассчитаться может запросто.
Он и не догадывался, что почти всё Надёжка выдумала, не нашла сил написать правду. Да и как напишешь, что Бориска не захотел учиться в новой школе, как его ни уговаривали! Кому нужна такая новость? А как повернётся язык сообщить, что остановились у сестры, а в своей избёнке жить нельзя: простенок вывалился...
Надёжка впервые узнала об этом, когда только подходила к селу и у расставанных вётел встретила Верину дочь. Она её сразу приметила. А вот выросшая за минувшие годы Варя, удивительно похожая на мать, только когда Надёжка несколько раз повторила: «Варя, Варюха дорогая, это же я, твоя тётка Надя! Неужели не узнаешь?!» – стеснительно заулыбалась, начала рассматривать её ребят, а больше всего – младшего.
– Это Володька уж такой?! – удивилась она.
– Это – Димок... Старших догоняет... Вы-то как? Как мать с отцом?
– Вроде ничего... А я, тёть Надь, замуж недавно вышла! – по-детски похвалилась племянница и неожиданно покраснела, а щёки стали на морозе совсем пунцовыми – хоть прикуривай!
– У мужа живёшь?
– Нет... Папанька не захотел отдавать меня. Боится – обижать будут.
– Зачем же за такого мужа выходить, если дерётся?!
– Да это я так сказала. Мой Виктор смирный – мухи не обидит.
– Тогда другое дело... – Надёжка на секунду задумалась и робко спросила: – Как наш домишко, стоит?
– Что ему поделается... Правда, маманька говорила, что простенок вывалился...
– Как это вывалился?!
– Не знаю... Ну ладно, теть Надь, я в Пронск побегу, а ты к маманьке зайди – она всё расскажет, – немного стеснительно и неловко сказала Варя.
От сообщения племянницы у Надёжки всё похолодало внутри, будто комок снега проглотила. Что же теперь делать, как дальше жить? Почему-то вспомнилось, как уезжала из Алексина, как ночь в Скопине коротала, не сумев одним днём добраться до Пронска. Ведь ещё в Алексине, хотя и рвалась из него, чувствовала в душе тревогу, а если Митя уж очень бы настоял, то, может быть, никуда и не поехала, смирилась с новой жизнью в чужом доме. А теперь что делать, теперь всех ребят заморозишь! Ей захотелось заплакать, зарыдать в голос. Если бы не было рядом ребят, то она наверняка не сдержалась бы, но, глядя на угрюмо молчавших Нинушку и Бориску, на Володьку и Димка, дергавшего за полу пальто, она погнала прочь слезливое настроение, даже попыталась улыбнуться:
– Веселей, ребятушки! Видите – крыши из лощины виднеются?! Там Князево, наш с вами дом... Пойдёмте быстрее, а то в ледышки превратитесь!
Ребята молчаливым гуськом пошли за матерью, а через несколько шагов Бориска забежал вперед и, удивлённо посмотрев на неё, спросил:
– А где же мы будем жить, если наш дом развалился?!
– Не дом, а всего лишь простенок! Это хорошему плотнику на полдня работы... А пока у тёти Веры поживём, потеснимся немного, что же делать.
– Нужны мы им больно.
– На все воля божья. Не чужие всё-таки.
До самого Князева никто более и словом не обмолвился. А когда перешли мост и вышли на Бутырский порядок, она спросила у старшего сына:
– Сынок, узнаёшь хоть что-нибудь или всё забыл?
– Помню... Помню, как вы с отцом Сашку искали, когда он от вас на чердаке схоронился.
– А ты знал и не сказал нам!
– Попробуй скажи! Сашка таких тумаков навешает...
Разговор сам собой оборвался, когда они увидели Алексея, расчищавшего снег около крыльца. Он их тоже заметил, но смотрел не шелохнувшись. Только когда они приблизились, удивлённо засверкал глазами и натужно сказал:
– ...Д-дать, я вас и не признал сразу. ...Д-дать, проходите в избу.
Уже в сенях Надёжка столкнулась с выскочившей из дверей сестрой; они обнялись и сразу прослезились.
– Откуда вы? Почему ничего не сообщили – Алексей встретил бы?! Не летнее время в дорогах колготиться, – приговаривала постаревшая Вера и радостно смотрела на сестру и ребят усталыми глазами. Легонько подталкивая, она пропустила их вперёд и начала помогать раздеваться. Около младшего остановилась, улыбнулась ему отдельно: – А ты, герой, кто, как зовут тебя?
Димка посмотрел на мать, на брата и сестру, словно спрашивал у них разрешения ответить незнакомой тётеньке, и, назвав себя, комично приподнял плечи, словно сделал это нечаянно и в будущем никогда не повторит.
Алексей зашёл в избу, когда все сидели за столом.
– Садись, отец, тебя ждём, – позвала Вера, но тот отказался:
– ...Д-дать, зять скоро придёт. С ним пообедаю. Вам самим места мало за столом. – Он хотел что-то спросить у Надёжки, но не решился и забрался на печь, начал там о чём-то вздыхать.
Как только пообедали, Надёжка собралась посмотреть дом. Вера отговаривала, а когда она настояла, то пошла вместе с ней, решив, что так даже и лучше: обо всём расспросит её, ни от кого не таясь. Пока шли, Надёжка коротко рассказала причину своего отъезда из Алексина, думала, Вера будет как обычно зудеть, но она успокоила.
– Ну и не переживай, раз такое дело! – сказала уверенно, словно заранее всё это предвидела. – Алексей попросит в лесхозе мужиков – помогут, не бросят в беде.
Как увидела она свой домишко, так и сердце кровью облилось: крыша провисла, балка вместе с половиной потолка опустилась одним концом до окна, занесённого снегом; он лежал по всей избе нетронутый, только точки мышиных и кошачьих следов испятнали целину. Пока Надёжка осматривала дом, Вера стояла молча, не решаясь что-либо сказать, и только встрепенулась, когда сестра закрыла лицо руками и начала всхлипывать.
– Перестань, не надо, – стала успокаивать Вера, – не такое пережили, а это-то...
Надёжка слушала сестру, растирала по лицу слёзы и не могла успокоиться. «Что же я такая разнесчастная, почему мне Бог счастья-то не даёт?!» – подумала она, и ей в этот момент расхотелось жить. Она вспомнила, как в войну вот так же обвалилась другая балка, тогда почему-то отремонтировали только один простенок, нет чтобы и второй заодно заменить... А теперь и голову не приложишь, не придумаешь как это сделать. Были бы деньги – тогда и особых забот не было, а задаром никто пальцем не пошевелит. Это в войну старики могли собраться и помочь за «спасибо», а теперь прошли те времена, тем более что у неё муж «инженер». Надо самой впрягаться в сани и в лес идти, дерева тягать, как когда-то в войну тягала. И как только она об этом подумала, то сразу почему-то слёзы пропали и на душе полегче стало.
– Пошли, что ли, назад, – вздохнула Надёжка. – Чего здесь пеньками стоять!
У Вериного дома она остановилась, спросила:
– Как Зина Погремок поживает?
– Чего ей поделается – по-прежнему собачится, от молодых не отстает... Если к ней собралась – не ходи, нечего там делать. Ровню надо по себе выбирать!
– Не ругайся, Верок, я только на полчасика... Давно ведь не виделись.
– Как хочешь! Ты ведь со своим инженером безумной сделалась!
Хотя Вера и ругалась, но Надёжка знала, что ругается она без зла, а поэтому ничего более не стала говорить, а повернула к Зининому дому. Когда подошла ближе, нежданная радость прокатилась по душе, как будто к такому человеку пришла, ближе которого не бывает на белом свете, а волнение такое вдруг родилось – какого при встрече с сестрой не было... Даже забылось, как Зина отбрила, когда она собиралась избавиться от беременности у Оксанки. Пошла посоветоваться, а Зина тогда как с цепи сорвалась: обозвала Дмитрия Ивановича кобелём и говорить ни о чём не захотела. Теперь даже обиды не осталось от тогдашнего разговора. Дверь, как всегда, оказалась незапертой, и Надёжка бесшумно вошла в сенцы, ощупкой нашла избяную дверь и постучала.
Окончание здесь
Tags: Проза Project: Moloko Author: Пронский Владимир
Вы читали продолжение. Начало здесь
Главы из первой книги романа "Провинция слёз" читайте здесь (1) и здесь (2) и здесь (3) и здесь (4) и здесь (5) и здесь (6) и здесь (7) и здесь (8)
Рецензии на роман «Провинция слёз» читайте здесь и здесь Интервью с автором здесь