За окном неистовствовал ураган. «Эка, расходился, того и гляди крышу снесёт», - мысленно ухмыльнулся Филипп двоякому толкованию мысли, сидя у печи с убаюкивающе потрескивающими поленьями. «Снесёт – не снесёт, вопрос риторический, а жизнь течет, продолжается. Такова диалектика, независимо от присутствия крыши, или отсутствия оной, и от её прежнего месторасположения. И, как бы, горько не было на душе, как бы ни копошилась в груди назойливая боль, неумолимое и равнодушное время делает своё дело. Сорок дней тому, как дед, тихо и спокойно, никого не оповестив, ушел в мир иной, оставив на моё попечение спутницу его жизни бабу Полину, невольно перешедшую под моё покровительство и ответственность. Тащить её с собой в «каменные джунгли», дело заведомо пропащее, а остаться в этой забытой богом дыре, лишившись работы, квартиры и прочих благ цивилизации, глупость несусветная. Назрел извечный, русский вопрос: «Что делать?» А, действительно, что?? А черт его ведает! Пока не знаю».
Шаркая чунями, подвязанными пеньковой веревкой к ступням, передвигая ноги как по лыжне, подошла баба Полина: - Слухай, Хвиля, чо сказать-то хочу. Можа хватить тибе телепаться туды-сюды, туды-сюды, быдто ка...ях у проруби. Оставайся тута! А работенка туточки сыщется. Давеча слыхала, учихалка у школу потребна, кажись хомячка, чи хамичка. Да, гляди, и бабёнку какУ сосватаем. Их тута, вековух- без мужниц, да брошенок - перестарок, как слепней на корове. А ты, вона, какой виднай! Мужик – хват- нарасхват! Вона, Улька, баба-то какА! Кровь с малаком! Так и зыркает на тибе глазишшами!!»
- Баба Поля! На какой такой «расхват»? Я и в несепарированном виде совсем даже ничего, как мне представляется. И один уже привык жить, надоели вечные ссоры и свары. Работа, сын да вы - моя жизнь, и это всё, что мне нужно.
- То-то и оно! Бобыль бобылем. Нешто енто справно? Аки лешак на топях, один одинёшенек. С тоски-то выть не зачни. А Максимка – ломОть отрезанный, летом, с институту умотает на вольные хлеба, и поминай как звали. Эх, Варька, Варька! Коза драная! Такого-то мужика, да проворонить! Зенки-то, на каком месте выросли? Добрай, совесливай, не скупердяйнай. А Максимушка-то, каков! Сушшый Иванушка-дурачок! Кучеряв, статен, лицом бел. Весь в тебя, Хвилипушка! А ие лихоманка носить, беспутницу. Боль, она, моя задушевная, Хвилипушка, Варька-то. Так и не сподобилась о себе весточку спроворить. Дед уж богу душу отдал, не дождавшись, не поговоримши с дурой, я, поди, единым духом упокоюсь, не увижу беспутницу забулдыжную. Растили, внучку, холили, и… – на тебе, Боже, что нам негоже. Всё жалость окаянная. Дитё без родителев, вот и сгубили девку. Умотала. Ни дитё, ни муж, ни я с дедом, никто не нужон ей был. И полилась в уши сердобольного, безотказного Филиппа старая, заезженная, с пластинки «на рёбрах», мелодия о неудавшейся жизни бабушки Полины, которую Филипп вызубрил как «Отче наш».
- Вот скажи-ка мне Хвиль, на кой ляд тебе нужон ентот город? Чистый Содом и Гоморра! Коротал бы времячко у нас, в деревеньке. Ни клят, ни мят. Ты ж мине заместо внучка! Внучку-то мы с дедом выпестовали, а умишка не дОдали. Не сподобились. А, что с Варькой ты спутался, божий промысел это. Вот те крест! Земной поклон тебе за душевность твою, за заботу. Кабы б не ты, давно б рядком с дедулей полёживали б на погосте. От тоски б помЁрли, когда Варька хвостом вильнула, да почезла невесть куды, и сгинула. Души-то наши и так в клочья рвались, как сынок наш сложил буйну головушку на проклятой войне, а невестка-то молода, нос по ветру, Варьку нам всучила, мол, обустроюсь, заберу, да и была такова. Вот и Варя вся в неё видать, нутром вышла.
Бледный язычок пламени в серебряной лампаде вдруг заморгал и погас, словно задутый ветром. Баба Поля, сокрушенно покачав головой, взяла спички, скамейку и тяжко вздохнув, свершила попытку восхождения на подозрительно шаткий стул.
- Баба Поля! Ну, куда тебя несёт? – хватая её за полу юбки, возмущенно произнёс Филипп. - Не знаешь, как ноги, руки с позвоночником в одну кучку ссыпать?? Давай, я, зажгу лампадку.
- На кось вот, фитиль выдвини и аккуратненько его запали, - подавая небольшую вязальную спицу Филиппу, поучительно произнесла баба Поля. - Степенно, гляди делай, не заломай ничего. Да иконостас на пол не завали. Вдругорядь мы с дедулей на пару зажигали.- И она, шепча молитву, заплакала.
Филипп, ловко проделал все манипуляции с лампадкой под чутким руководством досужей бабы Поли. Неловко повернувшись, не успев спросить у неё, справился он со сложной технической задачей, или напартачил чего, как хлипкая табуретка издала жалобный писк, закачалась под его весом, накренилась, теряя две ножки одну за другой, и с треском отправила Филиппа в свободное падение. Филипп невольно успел отпустить в адрес коварной табуретки нелицеприятный эпитет, беспорядочно взмахнув руками, снес со стены полочку с безделушками, больно ударился локтем, и приземлился на груду деревяшек, секунду назад считавшихся табуреткой.
- Ииии! – тоненько заверещала баба Полина, истово крестясь. - Убилсииии!
- Да ничего я не убилси, - кряхтя, и потирая травмированные места, пробурчал Филип. – Живой я, вашими молитвами.
- Живой?! И кости целы??- продолжала креститься баба Поля, заискивающе поглядывая, то на Филипа, то на икону Божьей Матери.
- До свадьбы заживет.
- Хвиляя! Голубок ты, наш сизокрылый! Эк, тебя, прошибло! Небось, и головушкой дюже треснулси? Нешто поспел?? Сватов засылать? До кого? До Ульянки?
- Баба Поля!! Никого, и никуда посылать не надо! Я сам, если что, дойду! Головой может и треснулся, но, ноги целы.
- Ну, ладно, не серчай, голубчик. Не к добру всё енто! Нечистый балует!
- Ну, начались страшилки! Табуретка хилая для моей комплекции, вот и рухнула. А ты сразу – не к добру, нечистый! А что не к добру то, бабаня? Что разжирел и неуклюжий? - попытался пошутить Филипп со старухой.
- Ох, быть беде! – простонала баба Поля. - Неспроста потухла лампадка. И не напрасно богородица оттолкнула тебя.
- Баба Поля! Да что за «опиум для народ»? Это все цепь непредвиденных событий.
- Какая там цеп?! Знак это божий!
- Тёмная ты, личность, баба Поля. То у тебя нечистый балует, то Богородица с табуретками шуткует. Ну, пусть, по-твоему, будет. А если, по-твоему, чего беду накликаешь? - сердито произнес Филипп, в очередной раз нежно поглаживая начинающие синеть ушибленные места. - И скажи мне, убогому, чего это Богородице вздумалось на меня гневаться и так неадекватно себя вести? Живу, хлеб жую, плохого никому не делаю, а с табуреток летаю? А вдруг -это необычный, скажем так, нестандартный посыл сверху со знаком плюс? Благая весть. Ты об этом не подумала?
- Кака така блага?? – искренне возмутилась баба Поля. – Може статься, енто дед меня до себе кличить. Чтоб я пиявкой на тибе не сидела.
«Однако, разбойничьи у дедов методы, старух к себе призывать! Низвергать людей с табуреток, это уже дед беспределом занялся!» - подумал Филип, но высказался по - иному. - Ой! Баба Поля! не говори чепухи. Какая пиявка? Поедешь со мной и будешь у меня там пиявкой жить…ой! - «И вправду «крышу снесло»! Вот тебе и двоякое толкование!» - И будешь там у меня жить припеваючи! – густо покраснев, поправил свою оплошность Филипп.
- Господи Иисусе! Спаси и сохрани! Куды это мине черти понесуть?! Вясна на носе, делов куча! А квочек-то своих с кочатком, куды подеваю? А козочку Настёну с козлом Дормидонтом куды? На балконы?
Такого нюанса Филипп, конечно же, не учел. - С собой заберем! У меня же дача есть! За городом.
Грустными глазами посмотрела баба Поля на неразумного Филиппа. – А не будя тады у тибе никакой дачи, – горестно сказала она. - Вот тебе мой сказ. Мир не без добрых людёв, подмогнуть, ежли чего.
Причитая и охая, баба Поля зашаркала на кухню, мурлыкая себе под нос какую-то заунывную песню о тяжелой женской доле. Через пять минут на плите призывно, как соловей Разбойник, свистел старинный медный чайник с помятыми боками. Нежно позвякивала посуда артели «Тринадцать лет Октября». И вскоре на ней отчаянно вкусно благоухала сельская домашняя снедь: отварные яйца, котлеты, горячая картошка «в мундирах», душистый «шиньон» петрушки, сметана с впаянной в неё ложкой, луноликие, с поджаристой корочкой блинчики с творогом, и запотевший жбан с ледяным домашним квасом. – Иди сюды, Хвилипок, повечеряем маленько.- Хватить тары-бары разводить. Ими пузо не набьёшь.
- Даа! По-царски! Я, и в вправду проголодался, слюнками истек, глядя на такое сокровище! – потирая руки, произнёс Филипп. – Однако, расстроила ты, меня, уважаемая баба Поля, своим упрямством. Изрядно! - усаживаясь за стол, сказал он. - Но оно- и укрепило мою решимость, и я объявляю тебе свою волю - ты едешь со мной, и это не подлежит обсуждению!
- Ишь ты, каков живчик! А сюды, до мине, кишка тонка? Али в заду залипло? Не зли мине, Хвиля! Со своей хаты ни ногой! Ступай себе, с богом! Кручина сдавить грудя, прияжжай, завсегда рада буду, а так, ни-ни!
Раздосадованный Филипп глубоко вздохнув сказал:- Ну, и вредная ты, бабка, баба Поля! Будь, по-твоему. Посмотрим, что из этого получится.
На лице бабы Поли засияла ослепительная улыбка победителя во все одиннадцать зубов: - Ты, Хвиля, на мине дюже не серчай. Мы тибе с дедом за заботу твою, да за ласку, дом отписали и скарб кое-какой. Скопидомничали с дедулей помаленьку, да тятя с мамкой с сумой не подворашничали. Наскребли по сусекам детишкам на молочишко. Тяжко было хранить нажитое в лиху годину, да вот сохранили, не проели, не прОпили. Помру, продашь. На бельишко, да на харчишки хватить. Всё Варьке берегла. А оно, вишь, как вышло-то? И где мыкается пустельга, да и жива ли?
Обескураженный таким поворотом дела Филипп, на бабы Полин эмоциональный спич, не придумал ничего лучшего, чем скромно промолчать. « Разговор о «пустельге», его бывшей супруге, настроение не поднимал, и не вызывал радости великой. И бабе Поле лишний раз бередить душу, занятие удручающе-мерзостное.
«Да, Варя, намотала ты мне на спицу километры нервных волокон, но расстался я с тобой относительно легко. О Максимке думал, а не о тебе. Насильно мил не будешь. И мне, в отличие от бабы Поли, одинаково фиолетово,что мухой об пень, что пнем по мухе; жива ли ты, где ты, и есть ли у тебя семья и сколько у тебя детишек».
За окном стемнело и в комнате становилось душно от раскаленной печи. Филипп встал, открыл окно. Свежий ветер ворвался в комнату, подняв занавеску. Вместе с ветром в окно ворвался треск мотоциклов.
- Чуток завеснило, и бесы на мотоциклетах тут как тут! – заворчала баба Поля. - Всеношная будя. Рявуть, хуч святых выноси, супостаты.
Сгустившуюся темноту прорезал сноп яркого света. Из-за поворота выскочило нечто, по размерам соперничающее с паровозом, с огромным тендером-прицепом. Скрипнуло тормозами и остановилось, едва не протаранив хлипкий забор. Свет погас. Филипп, вытирая слезящиеся после яркого света глаза, вглядывался в темноту. В ней постепенно прорисовывались очертания огромного черного джипа.
- И чаво ето ты, там увидал? - полюбопытствовала баба Поля.
- Машина подъехала, не понятно к кому. Надо свет во дворе включить.
- Дык, енто, видать, к Ульке хахаль, Вовка, с суседнего села прикатил.
-С какой радости у хахаля Вовки с соседнего села такой локомотив? Нет! Это к тебе гости. Встречай хлебом-солью.
- Каки-таки у мине могут быть гости? С кладбишша? Все мои гости давно на погосте, - рифмой заговорила баба Поля.
Наконец, глаза привыкли к темноте, и Филипп увидел, как открываются тяжелые двери джипа. Из правой показалось что-то округло-упругое, плотно обтянутое белой материей, внизу увенчанное двумя элегантными полусапожками, затем, мушкетёрская кремовая шляпа, прикрываюшая подобие курточки «до пупка», отороченной мехом какой-то непонятной «выдры». Так искусно замаскированное «это», нельзя было не узнать. Сердце слегка дрогнуло. Варька!
Из левой двери сипло пыхтя, шариком выкатился некий господин, масштабом примерно один к четырем, относительно Варьки, тоже в белом, шарообразном костюме-тройке, туго обжимающем необъятное чрево, и бабьим голоском брезгливо пропищал: - Азохен вэй! Варюша, солнышко мое! Какая дикая дырища!
Солнышко-Варюша в карман за словом не полезла, и тут же парировала: - Боря! Не забывай, ты родом отнюдь не из Тель-Авива. Ты из Бердичева.
- Хвиля! Чаво язык-то прикусил? Ответствуй, кого нелегкая принесла?
- Гостей, баба Поля, Гостей! Да, не пугайся ты. так! Не с кладбища. Сейчас увидишь.
Дверь открылась, и в светлицу ворвалась расфуфыренная дама под толстым слоем «штукатурки» на лице, отдаленно напоминающая Варвару. – Бабулечка!! Дорогая! Приветик! Как же я соскучилась по тебе! Она широко расставила руки, и как медведь двинулась вперед, с намерением облобызать и задушить бедную бабу Полю в горячих родственных объятиях.
- Никак Варя?! Варяяя, - протяжно произнесла баба Поля, зарыдала в голос и стала медленно опускаться на землю. Филипп успел подхватить старуху и зло произнёс: -Чем обязаны столь высокому визиту?
- Филипп?? – притворно удивилась Варька, выгнув нарисованные брови дугой, словно Филипп подобно джинну, вот-вот вылетел из древней амфоры.
- Он самый. Прошу любить и жаловать. Так чем обязаны?
- А все же, зачем ты здесь?
- А я, видишь ли, в какой-то мере соцработник. Если будет угодно – волонтер по уходу за неприкаянной старостью.
- Какой же ты, Филя, молодец! Я всегда верила в твою порядочность!
- Весьма польщен!
- Большое тебе, спасибо, но теперь ты свободен. Мы с Борисом Наумовичем забираем бабулю к себе.
- Вот как? Ну, ну!
Будто бы ничего экстраординарного не произошло, баба Поля в мгновение ока вернулась из небытия: - А ишшо чего?! Ишь, прыткаи какия! Оне с Наумычем забирать мине сподобились! Щас! Скокмо по миру болталася? Ни слуху, ни духу, а тут на табе – забирать! А накося, выкуси! – и баба Поля сунула Варьке под нос большую, узловатую комбинацию из трех пальцев. – На скарб мой, поди, позарилась? Нету табе тут скарбу! Усё Хвиле отписала!
- Бабуля! Да, что ты такое говоришь? Мы с Борисом Наумычем люди состоятельные, и своего «скарба» у нас предостаточно! Боря! Боря! Ну, где ты там? Иди сюда! Познакомлю тебя с бабушкой!
В комнату колобком вкатился кругленький Борис Наумович. Элегантным жестом приподнял несуществующую шляпу, прищелкнул кукольными каблучками, и с шиком, по кавалергардски кивнул головой, бросив на стену «зайчик, отполированной как линза фотоаппарата, лысиной: - Цацкис, Борис Наумович. Адвокат. Филантроп.
- Боренька! Давай попробуем убедить бабушку уехать с нами! Ей у нас ведь будет очень хорошо! Правда, Боря?
- Таки, да! Разумеется!
- Ты, вот чо, Наумыч, - пошла в атаку баба Поля. – Не встревай-то свиным рылом да в калашный ряд! Зараз возьму клюку, ды взгрею по маковке, и весь сказ! И ты, Варька, уймись! Не ровён час, осерчаю, да и вытолкаю тебя с хахалем взашей! С Хвилипком я поеду!
И тут, теряющий на глазах лоск Борис Наумович, как будто только сейчас, заметил присутствие Филиппа: - Дико извиняюсь! А вы кем будете?
- А я уже представился вашей, гмм… супруге. Филипп. Можно без отчества. Соцработник.
-Боже ж мой! Так-то ж просто цимес! Помогите нам с Варварой уговорить бабушку, и перенести её вещи в автомобиль. Только в прицеп! Я, знаете, не желаю ощущать в салоне нежелательное амбре. Я хорошо заплачу. Он запустил руку куда-то глубоко под пиджак, и вытащил на свет божий распухший, как щека от больного зуба портмоне, и стал сосредоточенно рыться в его недрах, откладывая грязно-зелёные бумажки в сторону. Наконец он извлек откуда-то со дна бумажку бело-ржавую, с цифрой пять и тремя нулями, и протянул её Филиппу: - Это вам благодарность за ваши многотрудные заботы о беспросветной старости.
Внутри у Филиппа что-то щелкнуло, как в электрочайнике, и он почувствовал движение горячих пузырьков в направлении головы. Лицо его принимало багровый оттенок: - А бабушку куда мне грузить? В багажник? Филипп медленно поднимался со стула…
- Ах, ты, аспид!! – вновь взвилась оскорбленная баба Поля. – Ах, ты, Гидра! Ишь, бабка яму засмердела! Да, я, тя, щас!! -она схватила кочергу, и тоже стала медленно подниматься с дивана.
Борис Наумович смертельно побледнел и попятился назад, упёршись кормой в дверной косяк: - Я, пожалуй, пойду, - пролепетал он. - Дела, знаете, дела!
- Чеши, мил человек, нужник в конце двора!
- Вон!! – рявкнул Филип.
От мощного удара лбом, дверь чуть не слетела с петель. Борис Наумович испарился.
- Варька! И ты, уходь! Знать тибе боле не желаю! – Указала перстом на дверь баба Поля. Через минуту, джип, взревев мотором, исчез из их жизни навсегда.
-Ну, вот и все, баба Поля. Вот тебе и знамение свыше! А то – дед тебя зовет к себе! Не мог наш дед такое учудить. Это, баба Поля, нечистый мне рёбра пощекотал, – улыбнулся Филипп.
Прошел месяц. На даче, насвистывая какую-то разухабистую мелодию, Филипп споро размахивал рубанком. Строилось добротное жилье для кочета с кудахтающим семейством, с отдельным входом для Дормидонта и Настёны. На лавочке под раскидистой яблоней, баба Поля, не переставая стучать спицами, пристально посмотрела через очки на Филиппа. «Знатнай свитерок свяжу Хвилипку. Ужо постараюсь».
Уважаемые друзья и гости канала! Не забывайте оценивать рассказ).
Благодарю Вас за внимание и поддержку канала).
И ещё один жизненный рассказ, который оценили читатели
