Глава 19.
Февраль 1919 г.
Мороз нестерпимо обжигал горло, ветер бил в уши, трепал выбившийся из-под папахи чуб. Василий бежал по дороге, таща за собой по твёрдой колее салазки, в которых сидел маленький сын. Переливался разноцветьем, слепил глаза снег, проносились мимо голые будылья придорожного бурьяна, кричал в восторге Аниська:
- Батяшка, батяшка! Скорее!
Но вдруг Василий почувствовал, что слишком легко бегут санки. Оглянулся тревожно — не выпал ли мальчишка на ухабах — и остолбенел — пусто было позади него.
- Анисим! Ты где?
Где-то вдалеке прозвучал отголосок детского смеха. Прозвучал и затих.
- Анисииим!!! - в страшной тоске закричал Василий, но голос его внезапно пропал, и вместо крика из горла его вырвались хрипы. - Анисим!
Василий проснулся, тяжело дыша, сел. Наверху кто-то ходил, гремел мисками, ворчал себе под нос. Сквозь щели между половицами пробивался тонкий серпик света от керосиновой лампы. Здесь, в подполе, было тепло, гораздо теплее, чем в продуваемом со всех сторон амбаре. Пахло землёй, проросшей картошкой, залежалыми бураками.
Анисим… Сердце в груди сжалось страшной болью. За что? Мальчонку-то за что? Это нельзя оставлять безнаказанным. Только месть сможет утолить этот адский огонь в душе. Василий сжал кулаки так, что давно не стриженые ногти впились в ладони. Ах, как жаль, что заперт он здесь, под землёй. Не стали расстреливать его казаки, погнушались у бивать его беспамятного. Настанет день, и его снова поведут на казнь. В который раз? В третий. Настанет день, и будет поздно. Нужно бежать, нужно найти того старика, насладиться его страхом и муками, увидеть отблеск иного мира в его глазах. Бежать…
Василий сжался, мысли его лихорадочно метались. Ах, если бы не болела так сильно голова, то думать было бы гораздо легче! Однако голова болела и мысли путались, тошнотой подкатывала к горлу ненависть.
Взяв попавшуюся под руку деревяшку, Василий стал громко долбить, скрести стенку подпола.
- Эй ты, ты чего там делаешь? - крикнул сверху караульный казак.
Василий молча продолжал долбить.
- Стрелять буду, если не угомонишься!
Удары в стенку продолжились. Раздался револьверный выстрел. Василий затих, осторожно перебрался в тёмный угол за бочку с капустой, нащупал тяжёлый камень-гнёт.
- Ты чего там? - скрипнула входная дверь в избу. - Чего, говорю, палишь зря?
- Крыса скреблася…
- Ишо на крыс патроны тратить! Сдурел? - дверь закрылась.
- Эй ты… Живой? - караульный наклонился над подполом.
Василий смолчал, только крепче сжал в руке камень.
- Ах ты, господи… Не убил я его, часом… - пробормотал казак, открывая дверку. - Эй ты!
Тишина… Караульный, перекрестясь, стал спускаться вниз.
- Не видно ни черта, темно-то как…
Тяжёлый удар обрушился на его голову. Казак охнул, обмяк в руках Василия.
- Вот и хорошо… - прошептал пленник и принялся раздевать караульного.
Когда казак пришёл в себя, он уже лежал в одном нижнем белье, со связанными руками на утоптанном дне погреба.
- Попробуй крикни… - тихо сказал Василий. - Револьвер твой у меня. Мне терять нечего, хоть так, хоть эдак — всё одно помирать. А у тебя, небось, ещё жена молода.
Караульный дико вращал глазами, однако молчал.
- Кто тот старик, который Анисима… моего..?
Казак молчал. Василий вдавил мушку револьвера в его висок:
- Рассказывай. Я всё равно найду его. Мне теперь всё равно, я уже сказал.
Караульный вдруг заговорил. Торопливо, сбиваясь и глотая звуки:
- Это Андрон. Андрон Болдырев. У его четыре сына было, а все полегли. Ни одного не осталось. Двоих на войне с немцем, одного в Петрограде рабочий какой-то из револьверта застрелил. А одного… красные… того… Вот он и вызверился. Легко, думаишь, сынов-то…
- Его сыновья взрослыми казаками были и путь свой сами выбрали. А Анисим мой ещё несмышлёныш. На меня бы тот Андрон накинулся — я бы понял. А мальца не прощу ему.
- Не убивай его. Внуков подымаить он. Невестка от тифу померла, ребята малые осталися, так он их себе забрал…
- Не твоего ума дело. Мой Матвей где?
- В отряде у нас воюить. Давно уж. Ещё тогда пришёл, как вас с Дону погнали. Его Степан Забазнов, царствие ему небесное, под свою руку тогда взял.
- Степан?! Откуда он… Матвея знает..? Почему..?
- Так он жил с твоей Нюркой! - расхохотался караульный. - Как только вас, краснозадых, попёрли с Дону, так и сошлися они. На Стёпкину жану не поглядели. У Кирсана Степан заместо сына был.
- Вон оно что… - Василий в изумлении опустил руку с револьвером.
- Ага, вот что. Мать-то твоя с горя и померла. Васятке, баить, позору сколько…
- Ты откуда знаешь про это? - в голосе Василия явно слышались горечь и обида.
- Так братка мой старшой со Стёпкой, царствие ему небесное, в товарищах был. Они и служили вместе, и на войну уходили, и большевиков гоняли. Братка про тебя тоже гуторил. Про то, что от строевой тебя дохтора отстранили, а здря. Вона как наспротив своих казаков воюишь.
- Да, служить мне не выпало. А воевать пришлось… Ну, некогда мне с тобой лясы точить. А Степана, получается, уже нет в живых...
- Нету Стёпки. Нюрка-то убивалась как по нём, как убивалась… Венчанная жена так не голосила, как она. Всё жалела, что мало счастья им двоим выпало.
- Замолчи!
- Я, говорит, всю жизню с постылым прожила и всегда Степана любила.
- Замолчи!
- А Матюха поклялся, что будет рубить красных везде, где найдёт их. За Степана, батю свово названного, значицца, мстить.
- Замолчиии!!! - в ярости Василий схватил с земли какую-то тряпку и стал заталкивать её в рот караульного, покуда тот не выпучил глаза, задыхаясь. - Замолчи!
Опомнившись, он слегка ослабил кляп и поднялся наверх. Стараясь не шуметь, он закрыл дверку подпола, накинул на себя полушубок, сунул ноги в валенки и вышел из дома.
- Ты чего? - окликнул его часовой. - По нужде, что ли?
- Угу… - буркнул Василий.
- Экий ты… То в крыс палишь, то до ветру бегаишь. Большевичок-то наш что? Молчить?
- Угу… - Василий нырнул за угол куреня, перемахнул через плетень и, стараясь быть незамеченным, рванул к дому Андрона.
- Хто там? - раздался детский голосок из-за двери, когда Василий решительно постучался в дом Болдыревых.
- Посыльный до Андрона. Дело срочное!
Послышался звук отодвигаемого засова, детское сопение, голос старика, переспрашивающего, кого Бог на ночь глядя принёс.
- Меня принёс! - Василий, оттолкнув мальчишку, заскочил в избу. - Узнаёшь, сволочь?
Увидев наставленный на него ствол револьвера, Андрон встал:
- Тыыы???
- Я. Поквитаться с тобой пришёл. Думал, сойдёт тебе Анисим с рук?
- А ты не пужай! - холодно усмехнулся Андрон. - Я много раз костлявой в глаза смотрел, мне не боязно. Стреляй. Чай, не впервой на своих станичников руку подымаишь.
- Что, тебе, сволочь, мальчонка сделал, что ты его… будто врага какого изрубил? - глаза Василия в свете лампы казались стальными.
- Твоё семя, значит, враг.
- Моё семя?! А вот это — твоё семя! - Василий направил ствол револьвера на мальчишку, пытающегося прикрыть собой маленькую сестру.
- Нет… - Андрон побледнел. - Не трогай их. Христом Богом прошу, не тронь! Сиротки энто. Батю ихнего красные застрелили, мать от тифу померла.
- Своих жалко, да? Чужого можно… - голову Василия молнией пронзила боль.
- Виноват я… Во гневе был… - бормотал Андрон. - Перед Кирсаном да Нюрой повинился. Не вернёшь уже…
Снова вспышка боли в голове. Задрожало, поплыло всё в глазах. Застонал Василий, закусил губу и сквозь наплывающее марево увидел, как метнулся старик к висевшей на стене портупее.
- Стой!
Однако выстрел раздался, обожгло Василия болью, толкнуло резко к двери.
- Мимо… - сказал он и, вскинув в сторону Андрона руку, нажал на спуск.
Тяжело упало тело старика на пол. Василий перевёл ствол револьвера на мальчишку. Тот замер, не отрывая испуганных глазёнок от страшного гостя и заслоняя спиной скулящую сестрёнку.
Худенькие плечики его напомнили Василию об Аниське. Ведь сын был таким же — тоненьким, хрупким, горячным. Всё пытался помочь кому-то, защитить. Всплыло в памяти, как отбил он однажды маленького котёнка от стаи уличных собак, а потом притащил его домой, как заботливо выхаживал своего питомца. Кот… кот, наверное, жив. А вот Анисим…
Василий застонал от новой молнии, пронзившей голову, опустил руку и вышел вон. Ничего не видя перед собою, лишь угадывая тропинку, шёл он вперёд. Куда и зачем — теперь было всё равно. Всё мешалось в его сознании — подбоченившаяся, насмешливая Нюрка, Андрон, умоляющий не трогать детей, язвительный Кирсан, одряхлевший, едва ползающий, но полный ненависти к своему крестнику. Выплыло улыбающееся лицо Степана — того, молодого, с которым подглядывали из кустов за Эммой. Потом оно странно исказилось и стало подниматься в небо. Ах, да… ведь Стёпки больше нет на свете! Милашин голос… Казалось Василию, что говорит она что-то ласковое, а что — не разобрать. А потом всё погрузилось во мрак, густой, будто кисель, тягучий.
Очнулся Василий, открыл глаза — темно, только тлеет под образами лампадка.
- Где я? - прошептал почти беззвучно пересохшими губами.
- Тихо, тихо, родной… - рядом была Миланья. - Молчи, Христа ради…
Василий закрыл глаза и снова вокруг него закрутились лица каких-то людей, одних он едва помнил, других и вовсе никогда не видел. Потом явилась мать, утирая концом платка слёзы. За нею — старушка, лечившая его раны в одной из кубанских станиц. Как звали её? Кто же знает! Он и не спросил тогда. Не одного его выхаживала, а они её называли просто — мать.
Потом показалось ему, будто лежит он в санях, а сани бойко катятся по наезженной колее. Ржали кони, слышались голоса казаков, неслась вперёд повозка. И снова какие-то лица склонялись над ним, о чём-то говорили.
- Тиф, тиф у него! - слышался женский голос. - Видишь, горит весь!
- Куды ты его, заразного, ташшишь! - ругался мужской.
- К старухе знакомой, она его живо на ноги подымет.
- Всё одно помрёт!
- Да ведь жалко, братик родной же… - слезливо отвечала женщина.
«Кого это? - думал Василий. - Тиф… От тифа много померло. А меня куда везут?»
Он закрывал глаза и снова метались перед ним лица. Эмма… На той станции в Петрограде. Гогот матросов-анархистов, чей-то испуганный крик и она, раскачиваемая ветром. Повернулось тело, и Василий в ужасе закричал, забился — не Эмма это вовсе, а Нюрка.
- Тише, тише… - раздался над ним женский голос. - Успокойтесь, Василь Прохорыч. Вот, выпейте!
Губ его коснулось горлышко фляжки, во рту стало горько, но видение пропало. И снова мчали сани вперёд.
- … А я вот тебе, дочка, сказку расскажу! - гудел над головой добродушный стариковский голос. - Было у одного атамана три сыночки. Вот када стали энти сыновья в возрасте, собрал их атаман и говорит: «Сынки мои родные, покель ишшо я не стар, хочу вас ажанить». Сыновья яму и отвечають: «Спаси Христос, батюшка!»
Василий прислушался. Тёплый, мягкий верхнедонской говор звучал успокаивающе иласково. Будто лежал он, мальчишка, на печи, рядом братья, а старый дедушка Анисим, ковыряя шилом порванную сбрую, рассказывает байки.
- Говорить им атаман: «Вот что, детушки мои, возьмите по каленой стреле, выходите в чисто поле и стреляйте!». Сыновья взяли по стреле, бате поклонилися и вышли в поле. Старшак застрелил крымского мурзу, середняк кызылбашского купца…
- Какого? - переспросил смеющийся женский голос.
- Кызылбашского… Это, значицца, вроде татар кавказских. А третий попал в чиганаки.
- В болото?
- Туда. И подбил лягву.
- Ооой! - захохотала женщина.
- Старших детишков ажанил атаман на казачках станишных, а младшему задал трёпки. Не умеешь, говорить, зипуна добыть, рано жаниться.
Улыбнулся Василий. Впервые за долгие дни ему стало легче на душе, как будто в родной семье побывал.
И снова дорога, снова чужие голоса, снова слезливый женский голос кого-то упрашивает…
Очнулся Василий — кругом бело. Потолок белый, стены белёные, на окнах задёрушки марлевые.
- Где я?
- Очнулся? Нянечка! Сестра! - закричал кто-то. - Казак в себя пришёл!
Вбежала в комнату пожилая женщина в белом халате, следом молоденькая сестра с красным крестом на косынке:
- Карпухов! Как вы себя чувствуете?
Василий помолчал, соображая:
- Хорошо... спасибо… Где я?
- В Саратове. В госпитале.
В госпитале… Выходит, эта комната — больничная палата, а на соседних кроватях лежат раненые.
- Как я… сюда попал?
- Вас учительница привезла. Её Анна зовут. Анна Петровна, - взялась рассказывать медсестра, пока нянечка хлопотала вокруг Василия, обтирая ему лицо влажной тряпочкой, поправляя что-то на кровати.
- Не помню… - каждое слово давалось Василию с трудом.
- Она из какой-то соседней деревни. Вы встречались с нею на съездах вашего профсоюза. Или как вы его там называли — общества взаимопомощи. Она везла вас через казачьи заставы, назвав своим братом. Говорила, что тиф у вас. Только она просила непременно вам сказать, что вы не должны чувствовать себя обязанным. Когда-то вы ей очень помогли в трудную минуту, и она с радостью согласилась вывезти вас сюда. Здесь вы в полной безопасности — у нас советская власть, у нас работают больницы, есть лекарства.
- А откуда… она узнала…
- К ней обратилась казачка, которая подобрала вас на улице. Имя у неё… забыла… - сестричка виновато опустила глаза. - Тётя Глаша, я забыла…
- Не Миланья ли… - неуверенно отозвалась нянечка.
- Милаша… - улыбнулся Василий и закрыл глаза.
Вот отчего ему слышался её голос.
- Да вы лежите, лежите. Теперь вы будете поправляться. Ничего, у нас хорошие доктора, они вас обязательно вылечат.
- А что… со мной? - Василий снова посмотрел на сестричку.
- Вы очень сильно простужены, доктора опасались, что у вас воспаление мозга. А ещё у вас ранение грудной клетки. Вам повезло — пуля не задела важных органов, но в самой ране было нагноение. К тому же у вас воспалились старые шрамы, - девушка жалостливо посмотрела на Василия. - Но теперь всё будет хорошо, вы не сомневайтесь.
- Спасибо.
- А вы… так много раз были ранены. Это в боях с беляками?
Василий улыбнулся, закрыл глаза.
- Идите уже, Клавдия Васильевна, - подала голос нянечка. - Устал он. Сейчас я ему дам лекарства.
- Да-да… - голос сестрички стал нарочито строгим. - Вам нужен покой. Вам нельзя много разговаривать!
Она повернулась и пошла прочь из палаты.
- Постойте… - сказал Василий.
- Да? - обернулась девушка.
- Кто тот старик?
- Какой старик?
- Который сказки рассказывал?
- Не знаю, - пожала плечами сестричка. - Может быть, попутчик какой-нибудь?
- Ааа… - Василий закрыл глаза.
Попутчик. Неизвестный человек, который помогал Анне Петровне вывозить его. Или ему просто было по пути? А может быть тот старик ему просто почудился? А как же сказка про атамана и его сыновей? Нехитрый пересказ Царевны-лягушки на казачий лад. Может быть, это его воспалённый мозг так всё исказил?
А эта Анна Петровна… Василий пытался вспомнить её, но никак не получалось. Он когда-то помог ей в трудную минуту? Но он не хранил в памяти свои добрые дела, считая их своей обязанностью. Когда на Дону тоже установится советская власть, он обязательно найдёт её, чтобы поблагодарить её за спасение.
Потом Василий подумал о Милаше, которая подобрала его бесчувственного на улице и, рискуя своей жизнью, спасла от казачьей расправы. Миланья… она осталась единственным родным и близким человеком на этом свете.
Василий улыбнулся и со счастливой улыбкой провалился в сон — целительный, здоровый, крепкий сон.
Продолжение следует... (Главы выходят раз в неделю, обычно по воскресеньям)
Автор картины - А.Шелоумов. Конная разведка заночевала.
Предыдущие главы: 1) Её зовут Эмма 18) Брат на брата
Если по каким-то причинам (надеемся, этого не случится!) канал будет удалён, то продолжение повести ищите на сайте одноклассники в группе Горница https://ok.ru/gornit
Если вам понравилась история, ставьте лайк, подписывайтесь на наш канал, чтобы не пропустить новые публикации!
