Глава 18.
Февраль 1919 г.
Бесновалась метель, сыпала сухим, колючим снегом в лицо, проникала под складки полушубка, пробирала до костей.
- Иди в избу, холодно! - сказал Василий провожающей его казачке.
Та покачала головой и ухватилась за стремя, как хватались веками её бабки и прабабки, провожая в дальний поход своих мужей. Плечи и голова под толстым шерстяным платком покрылись белым налётом снежной крупы, руки покраснели от холода, и сердце Васяткино разрывалось от жалости и нежности. Вот только никак не мог он взять в толк — кто это. Она, бесконечно родная, до боли, до крика, до слёз, была рядом, но разглядеть её лица никак не удавалось. Только краешек щеки да лоб маячили перед глазами, а стоило ей поднять голову, как очередной порыв ветра заставлял Василия прищуриваться, и в этой белой мути тонуло всё, скрывая дорогие черты.
Василий открыл глаза, поёжился. За стенами амбара бесновалась метель, а он лежал на куче соломы раздетый и босой.
Кто эта женщина, снова явившаяся к нему во сне? Нет, это точно не Нюра. Никогда Нюра не была ему так близка. И никогда его не любила. Шла за него послушно по слову отца своего, готовилась быть хорошей хозяйкой, покорной женой, доброй матерью, но в душе её всё было ровно и безжизненно, будто в зимней степи. Когда сошло очарование первых месяцев супружества, ощущение новизны её положения, поняла вдруг Нюрка, что получила вовсе не то, чего желала. Взгляды Василия на жизнь, привычки, да даже и речь его — грамотная, книжная, были ей чужды и непонятны, они возмущали Нюркину душу и оскорбляли. Тогда и прилипла к её лицу маска насмешливого презрения. И в супружеской постели она будто бы тяжкий долг исполняла, собою жертвовала.
То ли дело Миланья… Умела она зажечь в нём кpo вь. Да только сколько им выпало-то, вместе быть? Вся радость, считай, осталась в далёкой юности, полной светлых надежд. А потом… Потом были катастрофа с автомобилем, долгие месяцы лечения и возвращение со службы Милашиного мужа. И редкие, считанные встречи с нею после. Про Эмму и вспоминать нечего — экзальтированная своенравная дамочка, решившая позволить себе немного экзотики с простым казаком.
Эмма… Революция пожирает своих детей, сказал когда-то Дантон, казнённый по решению трибунала, который он сам же учредил. Те, кто затевает революцию, гибнут первыми. Эмма, боровшаяся за свержение монархии, была в их рядах. Хаос, который возник после отречения царя, породил разного рода группировки и течения, обнаглевшие от вседозволенности и безнаказанности. Этот хаос и погубил её.
Василий вздохнул — теперь пришёл и его черёд. Конечно, жаль, хотелось бы сделать больше. А ещё… Ещё хотелось посмотреть, какую жизнь построят большевики. Замечательную жизнь, в этом Василий был уверен.
Нет, он не боялся расстрела. Он не боялся погибнуть. Он смело бросался в атаки, он мужественно противостоял накатывающейся на их отряд казачьей лаве. Он залечивал раны в госпиталях, а потом снова возвращался к своим. Он уходил вместе с красными на юг в 18-м, его, изрубленного и лежащего в беспамятстве, увозили товарищи на Кубань. Он приходил в себя в чужом курене, и сердобольная старушка лечила его травяными взварами и мазями, а потом он спешил найти свою часть, изрядно поредевшую и потрёпанную врагами.
Враги… Когда вчерашние близкие и знакомые люди, соседи вдруг стали врагами? Не хотели казаки воевать, ох, как не хотели. И советскую власть они приняли добром. Свобода, равенство, братство — разве не на этом казачий уклад построен? Первые декреты — как бальзам на душу. Вернулись с фронта распущенные большевиками части. Вернулись, и оторвать их от дома невозможно было. Землицу порешили по-честному меж станицами и хуторами делить. Советы рабочих и казачьих депутатов выбрали, объявили Донскую Советскую Республику в кровном союзе с Российской Советской Республикой, председателем Совета Народных Комиссаров и комиссаром по военным делам стал Фёдор Подтёлков. Свой казак, с хутора Крутовского станицы Усть-Хопёрской. Комиссаром по делам управления назначили Михаила Кривошлыкова, оба левые эсеры.
Правда, декрет о земле другим боком вышел. Мужики, именуемые на Дону иногородними, вчерашние батраки, стали захватывать наделы, на которых веками хозяйничал казак. А попробуй возмутись — ведь равенство же, братство! Декрет, опять же! Взыграло у казаков. А тут ещё ко всему выгребать хлебушек в станицах стали. Поди, объясни землеробу, что в городах голод начинается, потому как негде взять продовольствия нынче — вся сволочь заграничная ополчилась на молодую советскую республику. Что армию и флот кормить нужно. Непонятно человеку, который тяжким трудом то зерно вырастил, солёным потом землицу полил, отчего он должен отдать заработанное чужому человеку. А его семью кормить кто должен? А чем по весне сеять, ежели семенное зерно забрали?
Много обид в душах казачьих накопилось, ох, как много! Кто кого первый задел — уже и не разберёшь. Расстреливали красногвардейцы, расстреливали красногвардейцев. Много русской к po вушки пролилось, а сколько ещё прольётся…
Продержалась Советская власть на Дону до мая 18-го. Подтёлкова с Кривошлыковым казаки вздёрнули, объявили о создании Всевеликого Войска Донского, атаманом избрали генерала Краснова, начали набор в Добровольческую армию. Западную часть области Войска Донского оккупировал германский экспедиционный корпус, ещё в марте занявший территории соседней Малороссии, куда его любезно пригласила Украинская рада.
Руководство Донской советской республики эвакуировалось в Царицын, там онов июле было арестовано местными властями, а остатки красных отрядов влились в Южный фронт. В январе 19-го войска Южного фронта Красной армии начали наступление на Донскую армию.
В щели амбара задувал ледяной ветер, сыпал пригоршни колючего снега. Василий поморщился, повозил заледеневшими ступнями, пряча их в толщу соломы. Вот как вышло… Жизнь прожил с Нюрой и предположить не мог, что станут они кровными врагами.
После одного из боёв в родных и таких знакомых местах рассеяли казаки их отряд. Конь под Василием был убит, патроны к ружью закончились, куда оставалось податься ему, как не в родной дом? В сумерках пробрался он на базы, затаился, высматривая — где отец, где мать, кто в доме есть. В хлеву было прибрано, сыто вздыхали коровы, копошились на шестке куры. Чувствовалась хозяйская рука.
Когда уж совсем темнело, выскочила из куреня Нюрка, порскнула в хлев по нужде.
- Нюра… - тихо позвал Василий.
- А?! Кто здесь?! - испуганно вскрикнула та.
- Это я… - Василий подошёл ближе. - Батя-то где? А маманя? Как вы тут..? Сыновья-то где?
- Вася, ты? - голос Нюрки дрогнул. - Откуда ты? Зачем ты..? А я думаю, чего это Пират лаить...
- Наши-то где?
- Где? Маманя-то твоя ещё в прошлом годе померла…
Василий снял папаху, перекрестился, одними губами произнёс царствие небесное.
- А… батя?
- За руб или его красные, - голос Нюрки вдруг стал жёстким, колючим.
- За… за что?! - в ужасе прошептал Васятка.
- За то, что зерно семенное припрятать надумал. Вот прямо здесь, во дворе, и при кончили.
- Вон оно что… - едва слышно сказал Василий.
- Так что теперя я здесь хозяйничаю.
- А… сыновья-то наши… живы?
- Живы, слава те, Господи! - перекрестилась Нюрка. - Да ты в избу-то, в избу иди! Холодно же!
Возле жаркой печки Василий сомлел. Как сквозь марево видел он хлопочущую у стола Нюрку, едва понимал её слова, кивал болванчиком. Жадно похлебал щей и свалился на лавке спать.
- Да ты одёжу-то, одёжу сыми! - сквозь сон слышал он ворчливый Нюркин голос. - Привык, ирод, валиться где попало. Чай, в приличный дом пришёл.
Проснулся от грубого толчка:
- А ну, краснозадый, подымайся!
Открыл глаза и не сразу вспомнил, где он. В тусклом свете керосиновой лампы толклись вокруг него казаки, и огромные тени их плясали по стенам.
- Что? Кто? - Василий зажмурился, встряхнул головой.
- Мы энто, зятюшка! - раздался голос Кирсана.
- Батя?
- Был батя, да весь вышел…
- Вот он, ирод. Явился. А я-то слышу — пёс во дворе лаить и лаить. Думаю, не наче чужой хто, - торжествующе объявила Нюрка.
- Нюра… ты меня… предала? - Василий не мог до конца поверить в происходящее.
- Я предала?! - Нюрка подбоченилась, грозно сверкнула на мужа глазами. - Али ты супротив своих пошёл? Ты ведь, анчибел*, в казаков стрелял, с которыми вырос, с которыми из одного котелка кашу ел! Стёпку, Степана Забазнова не ты ли сгубил?
--------
* нечистый дух
--------
- Я? Степана?
- А если и не ты, то с той же банды, что и ты. Одного поля ягоды. Батя, не тяни. Забирай его из моего дома!
- Вот как… - горько усмехнулся Василий. - Значит, дом теперь твой…
- Мой. Зря, что ли, я молодость свою на тебя сгубила, - парировала Нюрка.
- Или ты мою… Что же, дядька Кирсан. Веди меня куда знаешь! - поднялся с лавки Василий. - Погоди только, оденусь.
- Зачем тебе одеваться? - гоготнул один из казаков. - Всё равно тебе жить недолго осталось.
Кто-то с силой толкнул Васятку к двери, и он больно ударился о косяк.
- Гуртом на безоружного накинулись? Молодцы… - сказал он, оборачиваясь. - Небось, один на один не вышли бы.
- Мараться об тебя… - ответил ему Кирсан.
Василий заметил в Нюркиных глазах мстительный блеск.
- Сыновьям-то скажешь обо мне? - спросил он.
- Скажу. Чтобы знали, какой конец приходит тем, кто супротив своих воюить.
Судили Василия в доме станичного атамана. Судили быстро, без лишних проволочек. Расстрел — показательный, всем в назидание — назначили на утро. А пока отправили осуждённого в амбар, чтобы там осознал, что натворил он в жизни, раскаялся и ушёл в иной мир с лёгкой душой. Василий же ни в чём раскаиваться не собирался, зарылся от холода в солому и забылся в тяжёлой дрёме. Почему-то даже Нюркино предательство не лишило его сна. Что же, у неё своя правда.
Проснулся от озноба — не спасал его тонкий слой подстилки. Скорее бы уже утро настало, скорее бы приговор в исполнение привели. Видал Василий на своём веку многое, не пугала его скорая казнь.
Где-то прокукарекал петух — скоро уже рассвет. Василий повозился, стараясь закопаться поглубже в солому, закрыл глаза. Однако раздался возле амбара скрип под чьими-то осторожными ногами. Тихо тронул кто-то замок, повернул ключ. В приоткрывшуюся дверь ворвался ветер, забросил охапку сухого снега.
- Василь Прохорыч! - позвали шёпотом.
- А? - Василий подскочил к выходу.
- Бегите, Василь Прохорыч! Бегите!
- Ты кто?
- Вы не помните меня. Я учился у вас… давно… Не тратьте время, бегите!
Василий сиганул наружу, оглянулся:
- Спасибо!
- Бегите!
Кинулся Василий прочь, не чувствуя, как леденит снег босые ноги, как метель хлещет тело под тонкой гимнастёркой порывами ветра. Опомнился, когда уже был далеко от станицы. Прикинул — голым далеко не убежишь. Нужны одежда, обувь, еда. Нужно надёжное место, чтобы переждать время. Нужен конь, чтобы выйти к красным отрядам.
Начинало светать — скоро хватятся его казаки, отправят погоню во все стороны. Спрятаться до следующей ночи можно разве что в стоге сена. В первый, попавшийся на его пути, он и нырнул.
Нашли его ближе к полудню, когда утих ветер, расчистилось небо, засияло солнышком.
- А я, братцы, так и думал, что в соломе его искать надоть! - торжествующе говорил молодой казак, связывая верёвкой Васяткины руки. - Куды ишшо ему голому деваться?
- Дак я думал, он умнее! - гоготал второй. - Ежели залёг бы у кого-нито на базу, мы бы его ишшо долго искали.
- На чужие базы иттить он побоялся. Там псы почують, загавкають, хозява враз поймут, что хтой-то прятаицца.
В станице возле канцелярии уже толклись казаки.
- Ведуть, ведуть…
- Чей такой?
- Карпухов…
- Не Прохора ли сын?
- Евойный.
- Эка…
- А я ведь помню яво ишшо мальцом. Добрый казак рос, из первых в учении.
- Научили его на свою голову. Небось, много наших положил, сволота.
- Ништо, воздастся ему зараз.
Перед канцелярией Василия поставили лицом к народу:
- Ну, Карпухов, раскаиваешься?
- Не в чем мне раскаиваться, - как можно равнодушнее ответил Василий.
- Не в чем?! Ты сколько казаков жизни лишил? Сколько казачек вдовами сделал? - заверещала из толпы какая-то старуха.
- А сколько они жизней казачьих отняли? Небось, в красных отрядах не одни солдаты да рабочие воюют, казаков тоже хватает! - крикнул Василий.
- Кто супротив обчества пошёл, тот не в счёт!
- Так, может, это вы супротив обчества идёте, а? Может, это вы не в счёт? Одумайтесь, товарищи! Всё равно советская власть верх возьмёт, потому что за ней правда! Не становитесь на её пути, не идите против воли всего народа!
- А ты нам тут агитацию не разводи! Кончилось твоё время!
- Братцы! Пускай его в расход, чего время тянете!
- Стойте! - на площадь вылетел старик верхом на взмыленном коне. - Дайте мне его! Я сам! Я сам! Петруха мой, помирая, сказал, что видал в том бою стервеца этого! Может, его пуля и сгубила сына мово! - старик вытащил из ножен саблю, махнул её в воздухе. - Я сам его казню, отцовской своей рукой.
- Нет! Не тронь его! - зазвенел голос из толпы и наперерез старику выскочил парнишка — тоненький, гибкий, схватился за повод коня.
- Анисим… - задохнулся Василий, увидев сына.
- А… щенок его! - взревел старик. - Его семя! Так и ты туда же!
Сверкнула сабля на глазах охнувшей толпы.
- Аниии-сииим!!! - содрогнулась земля от нечеловеческого отцовского крика.
Зазвенело, лопнуло что-то в голове у Василия, закрутилось всё вокруг, потемнело. Рухнул он на землю, беззвучно открывая рот, будто продолжал оплакивать любимого сына.
Продолжение следует... (Главы выходят раз в неделю, обычно по воскресеньям)
Предыдущие главы: 1) Её зовут Эмма 17) Жаркое лето
Если по каким-то причинам (надеемся, этого не случится!) канал будет удалён, то продолжение повести ищите на сайте одноклассники в группе Горница https://ok.ru/gornit
Если вам понравилась история, ставьте лайк, подписывайтесь на наш канал, чтобы не пропустить новые публикации!