Евлампий Федорович Скакунов поздним вечером возвращался домой к своей любимой семье: супруге-красавице Евдокии, сынишке-сорванцу Ванюшке, да дочери-капризнице Светланушке.
Но то ли фонари в тот вечер горели тускло и не увидел он нависшей над ним опасности, то ли дворник-лентяй плохо песком дорожку посыпал, и оттого Евлампий Федорович весь путь держался ближе к домам, чтобы идти по снежку, а не по льду скользить, то ли снова коммунальщики табличку "осторожно, сосульки!" забыли приладить, но сорвалась в тот вечер с отлива крыши одна такая сосулька, да и попала прямехонько в голову Евлампию Федоровичу.
Вечер и без того был тёмен, а тут и вовсе всякий свет погас. От удара Скакунов потерял сознание, и рухнул наземь.
Сколько так он пролежал не знает никто, однако, вскоре Евлампий Федорович открыл глаза, не шевелясь позыркал ими в разные стороны, оценил ситуацию. А после поднялся будто ничего не случилось, и отправился домой.
Обычно дома было очень шумно, и собственных мыслей расслышать возможности не представлялось, потому Скакунов по пути с работы много о чём рассуждал, но не сейчас. Сейчас он шел и ни о чем не думал, даже не следил за тем куда идёт, а просто шел по старой памяти.
Вскоре подошел он к дому, достал из портфеля ключ, открыл им дверь, и войдя, за собой ее привычно запер.
В доме раздавался шум телевизионной передачи: что-то говорили о приближающихся праздниках, и не укладывающихся в нормальном уме потребителя, скидках.
Сынишка Ванечка сидел на полу с приятелем, и играл с ним в карты на деньги. Масть, судя по всему, в этот вечер не шла, и на кону, помимо купюр и мелочи, стояли часы.
— О! Батя пришел! — не поворачиваясь воскликнул Ванюшка — Бать, дай денег! Мне часы отыграть нужно — грустно сказал он.
Но Евлампий Федорович ничего не ответил, а просто молча стоял на пороге. Евдокия продолжала смотреть телевизор стеклянными глазами, и не замечая происходящего, попивала из нечистого бокала вино.
— Охренеть! Опять просрал! — вмешалась солнце-доченька Светлана, сидевшая в углу комнаты за своим столом, закинув на него ноги, и раскачиваясь на стуле.
— Света!!! — закричала мать
— Чего?
— Ни "чего", а что!
— Что?
— Ничего!
Евлампий Федорович до сих пор так и не покинувший дверного проема, всё так же молча наблюдал за "жизнью обитателей комнаты". Но от хамских "жри , "чего" и "охренеть" в одно мгновение Евлампий охренел, пришел в ярость и с силой бросив портфель об пол, прокричал:
— Это что здесь такое происходит?! — и зачем-то добавил — Нахрен! — но на его крик особенной реакции не последовало, точнее, конечно, реакция была, но не такая, какую ожидал Скакунов, и он продолжил — И вы кто здесь все, нахрен, такие?!?! — что было сил прокричал Евлампий Федорович, чтобы всё-таки добиться желаемого эффекта. И эффект наконец последовал.
— Бать, ты чо?! — отозвался Ванечка, сидя спиной к отцу, и по-прежнему не отрываясь от игры.
Евлампий Федорович в одно мгновение подскочил к Ивану:
— Я тебе сейчас дам "бать"!!! — прокричал он, и что было мочи отпустил Ванюшке подзатыльник — Я тебе сейчас дам "ты чо"!!! — добавил Евлампий, и отпустил второй.
— Завтра доиграем! — быстро выпалил Ванюшкин товарищ, одним движением сгреб банк, не забыв и о часах, и практически на четвереньках выскочил из комнаты.
— Гля, ты вообще с ума сошел, ты чо творишь?! Ты пьяный что ли? — прокричала Светлана, но увидев яростный взгляд Евлампия, на всякий случай убрала ноги со стола.
Евдокия же смотрела на всё происходящее удивленным и остекленевшим взглядом: бокал вина за сегодняшний вечер был явно не первый. И, что вероятнее всего, даже не второй.
Скакунов отнял остатки алкоголя у Евдокии, выключил телевизор, и стараясь изо всех сил говорить как можно спокойнее, спросил:
— Так кто же вы такие, и что вы делаете в моём доме?
Стало абсолютно ясно: Скакунов потерял память.
Весь вечер дети рассказывали Евлампию Федоровичу о жизни их семейной и счастливой, да о том, что вот эта пьяная женщина, что на диване сейчас спит, это супруга его красавица, Евдокия, а они его любимые дети: сынишка-сорванец, да дочь-капризница.
Трудно было сразу всё принять и осознать Евлампию. Ох, как нелегко.
— Так расскажите же о жизни нашей? — просил Евлампий — отчего сынишка-Ванечка дурью мается? Не учится нигде, да не работает? Отчего дочурка-Светочка в такие годы дома вечера проводит, и науке никакой не обучается? И почему жена-красавица пьяна в столь ранний час?
— Так это как всегда — сказали дети — И винить здесь ее трудно! Что ей дома делать-то? Дома скучно ведь, заняться нечем, вот она и прикладывается к вину, сердечная, чтобы тоску свою утешить.
— Так отчего на работу не идет работать, ежели дома скука гложет?
— Так, а зачем? — удивлялись дети — Ты работаешь — и хорошо. Денег всем хватает — и ладно.
— Так зачем я с ней живу с такой? — удивлялся Евлампий Федорович
— Как зачем?! — удивлялись дети — Ты же ее любишь! Как иначе?
— А что же ты, Светланка? Отчего же ты дома вечера и дни просиживаешь? Отчего профессии не обучаешься? Образованием не занимаешься?
— А зачем? — удивлялась дочь — Ты работаешь — и хорошо. Жить есть на что, и слава богу. А там, глядишь, замуж выскочу, и буду как наша матушка-красавица телевизор созерцать.
— Сынок, а что же ты, как ты семью свою будущую содержать планируешь? Почему бездельничаешь круглыми сутками, да деньги семейные в игры проматываешь?
— Ты чо, бать? — удивился Ванечка. Евлампий Федорович хотел было к затылку приложиться в третий раз, да передумал — Что там содержать? Наследство всё равно ведь мне достанется. Содержу как-нибудь.
Нехорошо стало Евлампию Федоровичу. Поплохело. Заболела голова сильнее прежнего, да и шишка на ней будто стала больше раза в три. Поднялся он неуверенно со стула, и покачиваясь отправился к себе в опочивальню, лишь задержался на пороге, чтобы еще раз уточнить:
— Я одного не понимаю: так зачем же я вас всех «таких» терплю?
— Ты нас любишь, пап — весело ответила Светлана.
— Да, бать, любишь — согласился Ванечка.
И лишь жена-красавица не ответила на вопрос Евлампия, и всё так же мирно сопела на диване. Умаялась за вечер.
Тяжело вздохнув, Скакунов отправился в кровать.
— Кто в этом всём виноват? Я? Неужели я? Неужели я вырастил таких уродов? А разве я как-то иначе растил, чем меня растили? Так нет же! Вовсе нет! Отчего же я не такой? Отчего же они такие? — размышлял в постели Евлампий Федорович.
Уснуть в эту ночь ему так и не пришлось. Теперь, когда он видел свою семью "нагой", такой, какая она есть, ему трудно было понимать себя прежнего, и его забытая любовь ему была так же совершенно непонятна.
Утром Евлампий Федорович поднялся бодрым и полным сил. Как всегда весело он вошел в гостиную, где со вчерашнего дня мало что изменилось, разве что красавица-жена не сидела, а лежала, и лёжа лечила больную голову остатками припасенного вина.
Евлампий Федорович пружинистой походкой прошел в центр комнаты, громко хлопнул в ладони, да так, что Евдокия от внезапного звука чуть не преставилась, и задорно объявил:
— Эээх! Пожил для других, дай и для себя поживу! — весело прокричал он — Пошли все к чертовой матери! — закончил он свою короткую речь, и выгнал всех из дома вон, лечиться от алкоголизма и иллюзорных планов на жизнь.
Сам же Евлампий Федорович с тех пор зажил тихой и спокойной жизнью, как и планировал, в своё удовольствие. Однако, всякий раз идя по тротуару, обязательно держался подальше от окон и домов в любое время года: вдруг сосулька или горшок какой цветочный у нерадивой хозяйки с подоконника соскочит, а память возьмет, да и вернется.
Ну её.
© Фонарщик Эрл
04.01.2018.
