Текст и фото И. Костевич
Произведение литературное, поэтому имена вымышлены
Свой розовый жирный хвост Слоу наедает в ресторанчике. Кормят бесплатно, мало того, столь же бесплатно везут в полночь на такси домой. Усталого, замученного Слоу, который, хоть и наелся не на шутку, спать хочет, спать! но сперва - под душ. Слоу работал восемь часов кряду! Он в ресторане мыл посуду. Хвост свой на работе он скромно сворачивает калачиком и прячет. Слоу трудяга! На нём серые штаны и чёрная блуза с белёсыми пятнами от хлорки.
Слоу в ресторане моет посуду, чистит морковку, пылесосит ковры и даже иногда стирает и гладит салфетки. Которые здесь зовут «ручники». Все процессы требуют глубины, осмысления и перчаток. Если замечтаться, то поранишься, порежешься, обожжёшься, запнёшься о пылесосный шнур или, того хуже, хвост прижмёт дверью холодильной камеры. А сколько можно ненароком побить посуды, изготовленной во Франции!
Когда работы не так много, Слоу сидит в своём углу на королевском стуле рядом с башнями белых тарелок. Слушает Чайковского и тихонько воет от неразделённой любви. Он ужасно скучает по тому, кого любит, и ещё ему столь же ужасно за себя обидно. Вот почему он здесь. Раз уж его самого так не любят и не ценят, и он такой ненужный и гадкий, значит, ничего больше не остаётся, кроме как мыть посуду за деньги.
Но, поскольку Слоу к тому же очень не вредный, скоро его начинают любить и ценить в самом ресторанчике. Неразговорчивый печальный Слоу становится достопримечательностью этого места, сияющего чистотой, белым кафелем и радующего вкусными запахами. Проходя мимо, Слоу треплют по макушке. Норовят сделать что-нибудь приятное. Оставляют на подоконнике марципаны. Когда он читает, передвигаются мимо на цыпочках. Играют, что Слоу на королевском стуле похож на правителя, и большие кастрюли несут ему с поклоном.
Добродушный Слоу быстро втягивается в игру. Всё, что ему надо – быть лапочкой и молчать. Ещё Слоу очень любит раздавать пищу. В этом он поднаторел.
Вообще в ресторане не так много пищи, как может показаться. Она есть, но это товар. А товар поедать нельзя! Вот и опускает Слоу скромно свои голубые глазки, если идёт убираться в холодильную камеру, например. А там столько вкусного – и на стеллажах, и на полу! На полках стоят блестящие кастрюли с солянкой и борщом, а также блюда с блинчиками, прикрытые сверху фольгой от всяких там слоу. Живописные кварталы йогуртов и творожков. Банки с оливками, много! Сливки и нежнейшие баварские сосиски в упаковке. На полу в ящиках дразнятся оранжевым горы апельсинов. Тут же, в углу, сохраняют красоту для завтрашнего банкета экзотические цветы. Они похожи на фиолетовых богомолов в кокошниках. А в прозрачном пластмассовом ведре дожидаются своего часа тридцать две очищенные морковки.
Картошка, как всегда, опять немного намусорила вокруг себя. И Слоу смиренно выметает просыпавшуюся землю. Хвост его мёрзнет, уши тоже, поэтому из холодильной камеры убирается Слоу молниеносно.
Также вкусное дразнит в официантской, где на морозильном ларе строгая надпись «Не садиться на крышку морозильника!» Здесь в свободном доступе, но зато под тремя камерами наблюдения, лежит на столе вкуснейшая чиабатта и маленькие безе для десерта «Анна Павлова». А на полках угловой витрины-холодильника угнездились два сытных торта. Беззастенчивый «Наполеон» и чуть менее нахальный, но тоже вкусный, зараза, «Медовый».
В ночную смену Слоу ничего не светит, кроме пуританского ужина «для персонала». А это гречка или макароны, что-нибудь мясное и тарелка супа. Ешь – не хочу, но ведь сколько такого захочется?
Зато, если Слоу притащит свой розовый хвост на работу с утра пораньше, в смену дневную, то будет пир горой! Причём, для всех желающих. Потому что мармиты.
Мармиты – а в них шесть судков с едой! С завтраками со шведского стола. Что касается желающих, обычно это, помимо самого Слоу, ещё и горничные. Слоу умиляет, как они тянут свои маленькие лапки вверх к стальной полке с нетронутой постояльцами едой, как радуются удаче и стесняются своей радости и своего аппетита.
- Съешьте это до двенадцати, - шепчет администратор, пробегая мимо и утаскивая с общей тарелки кружок баклажана под сыром.
Кроме Слоу, никто горничных не угощает. Напарница Слоу, Прекрасная Вероника, вообще считает, что горничные обнаглели. А они – нет! Совсем не обнаглели. В знак благодарности интересуются у Слоу устройством посудомоечной машины. Восхищаются системой слива и подачи воды, например.
Горничные красивы. Самые красивые женщины собрались здесь. Они поверили своим любимым мужьям, что можно не ходить на работу, а потому рожали детей и без устали трудились дома. Теперь расплачиваются за доверчивость, сутками зарабатывая, чем умеют, стаж для скромной пенсии. В мужьях немножко разочарованы.
Повара на завтраки не падки. У них другие радости. С кухни доносится:
- Хватит жрать сырую свинину!
И в ответ, с набитым ртом:
- Мне можно...
Меню ресторана: тирамису, томлёный кролик с вяленой смородиной, медальоны из сёмги...
К двенадцати раздача вкусного завершена. Гренки, драники, а также творожные запеканки съедены, мармиты пусты и блестят. Сытые горничные сокрушённо оглаживают свои бока. У Слоу же такие новости – его отправляют на улицу, мыть низ у старинных швейных машинок. Ладно.
Слоу роется в ящике с инвентарём и находит себе новые тряпочки салатового цвета. К тряпочкам подбирает ведро: сегодня белое, не красное. Любит Слоу красоту. Во дворе ресторана, на деревянном помосте – столы, стулья, садовые скамьи. Вот у столов-то основания и сделаны из станин ножных швейных машинок. « Singer », « Kaizer », « Afrana ». Будем мыть.
Слоу наслаждается процессом. Он сидит под тёплым весенним ветерком, небо над ним такое синее! Обмакивает свои салатовые тряпки в белоснежную пену и щедро переносит её на чёрные ажурные поверхности. Чугун в тающей пене восхитителен. «Повезло же с работой!» - думает Слоу. За спиной Слоу – камера. Он представляет, как выглядит на мониторах в своих щёгольских синих перчатках. Перед ним – глухая стена соседнего дома. Раньше она была невыразительна, но теперь здесь появились двери – элемент дизайна. Много дверей в рустикальном стиле, которые никуда не ведут. Висят на этой шершавой стене, будто так и надо. Слоу моет машинки и разглядывает двери:
Вот за этой, например – жизнь с любимым. Слоу представляет, как с кружевным бантиком на хвосте и накрашенными губами он, лучась от счастья, готовит любимому поесть. Кормит, лечит и заботится. Отдаётся без остатка. Растворяется в экстазе. Валяется возле тёплого и живого, нежась в постели, не в силах оторваться.
Внезапно он ощущает себя за этой дверью таким маленьким, а любимого – таким большим и всесильным, что получается - любимому можно всё, а Слоу – ну ничего не можно. Уж это Слоу сам так решил, это вроде как-то так положено. Когда он любит, из него верёвки можно вить. Простодушный Слоу.
Слоу ёжится. Выходит, он совсем не умеет любить на равных. Надо же как-то гордо, красиво. А он тут со своими блинчиками и растворением в экстазе. Вот если бы китов спасал или хотя бы за мир во всём мире боролся! Мысленно снимает он кружевной бант с хвоста и вытирает лапой красную помаду. Грустно.
За другой дверью – деловая карьера Слоу. Он известный журналист, бойкий и проницательный. Забыл, когда обедал дома. Да, собственно, и где его дом, с трудом припоминает. Статьи Слоу влияют на курс доллара. Своим словом он помогает остановить вооружённые конфликты. Он – рупор эпохи… «Слоу, очнись, какое «слово»? Гласность и перестройка кончились в 1991-м!» - подсказывают ему тихо-тихо из-под стола. Кто подсказывает? Какая разница. Да и нет там никого.
Слоу поджимает холёный хвост и опять же, мысленно, бредёт в кабинет к начальнику. Получать нагоняй. Или премию. Как бы ты ни был крут на службе – но у тебя всегда найдётся начальник. И то, за что ты можешь получить нагоняй. Или премию.
А вот за этой дверью галдёж. Это, гадает Слоу, наверное, дети. Его потомство. Висят на хвосте, дёргают за шерсть, смеются-заливаются. «Слоу, мы хотим есть! Мы хотим внимания и заботы! Мы хотим твоего мяса и крови! Твоей жизни! Слоу, не уходи от нас, мы тебя любим!» - «Сейчас-сейчас-сейчас!!! Я ведь тоже вас люблю». Слоу мечется по пространству, ему надо успеть сделать для детей максимально возможное всё. Незаметно проскакивают десятилетия. Дети всё ещё чего-то хотят. Например, чтобы их оставили в покое. Когда он остаётся один, Слоу никак не может прийти в себя – потерялся полностью. Поскорее бы внуки! Ему надо кому-то служить. А пока он липнет к чужим детям.
Слоу возвращается в реальность. Небо по-прежнему синее, машинки чистые, но можно помыть ещё и стулья. Металлические ажурные стулья той же породы, что и королевский, на котором восседает Слоу у их с Прекрасной Вероникой посудомоечной машины.
Итак, Слоу переходит к мытью стульев и возобновляет размышления.
За следующей дверью очень богатый Слоу. Он живёт в палаццо с мраморными колоннами античной поры. Когда стемнеет, гуляет в оливковой роще с выходом на берег Средиземного моря. Звёзды здесь такие яркие! Слоу наслаждается увиденным. Так хочется поделиться этим. Если он позвонит, к нему сейчас придёт тот, который любит его деньги. «Или всё-таки меня?» Слоу мучается, потому что не умеет отличить подлинные чувства других от корыстных побуждений. На всякий случай он прерывает множество прежних контактов, оставив в ближнем кругу только проверенных людей. Жаль, что они такие скучные. И даже с этими ему всё равно страшно – ведь люди переменчивы! Слоу пресыщен, страдает от одиночества и мечтает потихоньку сбежать.
Дверь подальше от Слоу – о, это он знает, что за дверь… Там, кажется Слоу, будет музыка и благостный запах, и свет – дрожащий свет свечей, и восклицания хором. И такое единение всех, кто молится, и как же это хорошо. Слоу стоит слева, в толпе таких же слоу, прикрывших уши платочками. Стоять предстоит долго. В идеале – всю оставшуюся жизнь. И никаких кружевных бантиков на хвостах! Тем более, красной губной помады. Это – грех. Когда Слоу рассказывает незнакомому бородатому дяденьке в парче про своё личное, а дяденька укоризненно качает головой и предлагает больше так не делать, Слоу чувствует, что дело здесь нечисто. Будто и этот незнакомый дяденька попадает в спальню к Слоу. А его туда не звали! Но полагается рассказывать – и потом за всё своё смирение Слоу получит кусочек хлеба и глоток вина, и, но не наверняка, лучшую жизнь после смерти. Однако Слоу печалит, что его заставляют ненавидеть всех, кто живёт не так, как он. Это выше его сил. По натуре он слишком добр, чтобы кого-то там ненавидеть.
Стулья тоже вымыты. Дверь осталась лишь одна. Слоу кидает тряпки в ведро с уже серой водой без пены.
Слава. Слоу знаменит на весь мир. «Слоу, Слоу, Слоу!» - поют трубы. Он велик, он огромен, его портреты – повсюду… А в ресторанчике судачат: «Знаешь же, Слоу есть? Прикинь: а он у нас когда-то посуду мыл. Тихий сидел в уголке». Тут Слоу становится так смешно, что и додумывать неохота. Суета.
Небо затягивает тучами. Кажется, скоро дождь ещё раз помоет и ноги стиральных машин, и стулья, и, за компанию, двери. Слоу берёт ведро и, сунув ненадолго нос в кашпо с виолами, бредёт в подвальчик. Туда, где проходит его трудовая деятельность.
На подоконнике лежит марципан. Звонит Прекрасная Вероника – просит подменить на четверг в день. Уезжает в Европу, покататься на горных лыжах. Потом звонит подружка, зовёт на выходные в деревню. Потом товарищ – этот просто поболтать и подурачиться. Посуды по-прежнему нет. И Слоу с чистой совестью садится на свой королевский стул: читать книжку. Жуёт марципан, нежно улыбаясь прочитанному.
Он уже забыл и об ажурных ногах старинных машинок, и о стульях, и о дверях. Тёплое чувство любви ко всему сущему заполняет Слоу до самого кончика его розового жирного хвоста. Он думает:
«Если люди видят нас только внешними, а мы так же видим людей, то, чтобы узнать, что у них внутри, мы их слушаем. Они сами рассказывают про себя, извлекая из своего, нам неведомого, мира некоторые факты. Мы также можем догадываться о том, что у них внутри, по их жестам, манерам, привычкам и звукам. Но таково ли это внутреннее, как они нам его описывают? Судя по расхождениям между словами и делами, нет.
Так насколько же искажена ими реальность, которую они впускают в свой внутренний мир и перерабатывают там? Насколько я искажаю реальность, подвергая её переработке с тем, чтобы впустить в своё внутреннее? И насколько то, что там, внутри меня, нуждается в неискажённой информации снаружи? И что это такое – там, в моей глубине? Как с ним познакомиться? И почему я так ярко вижу это внутреннее глубокое в том, кого люблю, но лишь едва понимаю и улавливаю его в себе? Потому что у меня его нет? Но оно есть у каждого».
Слоу сто раз читал подобные мнения, но до этого додумался сам и очень рад. Потом ему приносят посуду, и он начинает думать о других, тоже интересных вещах. Например, не пора ли уже отправлять эту кофейную чашечку в ёмкость с хлоркой. Или налёт всё же и так отмоется?
Мимо Слоу к поварам бежит официантка с тарелкой салата:
- Клиент нашёл муху, сфотографировал и собирается выложить в «Инстаграм»! Блин, промывайте листья салата нормально!
- Я нормально промываю..., - возражает повар.
Подходит администратор, разглядывает муху.
- А-а, я её знаю! Она уже недели две тут еле-еле летает. Приземлилась, значит.
Салат заменяют, а администратора девочки из гостиницы зовут наверх, хвалиться добычей: приехал поляк по фамилии Попа, и теперь персонал бойко фотографирует паспорт нового постояльца. И тоже для «Инстаграма».
