…Утро встретило Нелли, сидящей на крыльце. Стоял тот рассветный час, когда одни засыпают, а другие просыпаются. Нелли поняла, что теперь-то она может отлучиться. Вот-вот поднимется солнце. И туман, который сейчас клубился над озером, уже нестрашен.
Она поднялась, разогнулась с трудом — ноги затекли, Нелли замерзла и очень устала. Лечь бы сейчас под теплое одеяло, и никаких лошадей не надо. Она зевнула и пошла… сама не знала почему, пошла к озеру. Может быть, потому, что ей показалось – там, в тумане, мелькнула какая-то фигура. Но не было никого и пришлось возвращаться обратно
Верочка в одной ночной рубашке высунулась по пояс в окно, прислушиваясь к пению птиц.
— Это соловьи? — окликнула она Нелли, — Я их совершенно не различаю, но поют так, что аж сердце плачет.
Завтрак не вызвал энтузиазма. Отчего-то все повара всего мира, если речь идет об организованной кормежке – будь то дети в садике или недужные в санатории — повара всегда на утро варят кашу. От запаха горячего молока Нелли начало слегка подташнивать.
Верочка размазывала кашу ложкой. Ей не хотелось огорчать Фросю, и она делала вид, что ест. Или во всяком случае, вот-вот начнет.
Люба вздохнула и сказала, ни к кому не обращаясь:
— А я дома по утрам люблю намазать бутерброд икрой. Ну и, чаю, конечно. пару чашек…
Ирка бросила на тарелку взгляд, полный отвращения.
— Пойду покурю, — сказала она.
Если рядом были воспитательницы, слово «покурю» Ирка умудрялась произносить как чревовещатель – не шевеля губами. Не поймешь, кто сказал, и сказал ли вообще.
Несколько девчонок проводило ее взглядом. Сразу всем вслед за ней уходить нельзя. Иначе Елена Петровна немедленно возвысит голос:
— Куда всей толпой ломанулись? А ну, назад…
Помолчали минутку.
— Ну что, никому никакие призраки не снились? — спросила Люся больше для того, чтобы переменить тему разговора.
Нелли вскинула голову и внимательно оглядела девушек. И поскольку никто не ответил, Люся продолжала:
— Я думала, что после вчерашней прогулки буду спать без задних ног. У меня в жизни был только один период, когда приходили очень яркие сны, как сейчас говорят «три дэ». Но это после антидепрессантов. Родители разводились, я все время плакала, и врач мне назначил. Девочки, там такое странное чувство было – будто ты живешь в иной реальности, и не хочешь из нее уходить. И вот вчера, то есть, сегодня ночью – опять… Но я уже давно не пью никаких таблеток. И из успокоительных у меня с собой – только арома-кулон с мелиссой…
Если бы Ирка не ушла, она бы непременно сказала, что чужие сны — это самое скучное, что можно себе представить. Но Ирки не было, и Нелли спросила.
— А что тебе привиделось?
— Мой покойный брат, — сказала Люся, — Я до сих пор считаю, что мои родители из-за него и разошлись. Мы тогда были маленькими, мне восемь лет, Юрику – три. И мама нас выпустила играть во двор. Ну, представляете, восьмилетний ребенок, да? Что стоит забыть о том, что рядом с тобой малыш, отвернуться…
— Да ты сама еще малыш, — сказала Наташка.
— И, девочки, я до сих пор не знаю, как на него наехала машина. Двор же, никто не гоняет, не лихачит, машины или подъезжают медленно, чтобы припарковаться, или так же тихо двигаются с места, — Люда спрятала лицо в ладони, шелковистые длинные волосы упали на стол, став «второй линией защиты» ее — от чужих взглядов, — Столько времени прошло, а я до сих пор связно все это рассказать не могу. Помню какими-то обрывками вроде точка — тире.
— Ну и не надо.
— Нет, я расскажу, потому что… Сначала был короткий крик, какой-то совершенно нечеловеческий… Потом сразу – ну это, не сразу конечно было, это для меня все слилось… «скорая» под мигалками. Мы с мамой там обе. Я держусь очень крепко, потому что машина мчится так, что мне кажется — меня сейчас оторвет от сиденья, и я повисну, как в невесомости. И повороты эти в Медгородке по дорожкам – туда, сюда… Заносило. Потом взрослые все по очереди прыгают на землю, дребезжат носилки, а я выбираюсь последняя, сама. Про меня все забыли.
И дальше картинка в памяти – я одна сижу в коридоре. Ни мамы, никого…Я понимаю, что все с Юриком, и жду, окаменев от ужаса. А потом, через целую вечность, там, в кабинете за моей спиной, прозвенел телефон, и одна медсестра сказала другой: «Умер мальчик». Я зашла к ним и спрашиваю так: «Умер?» Не знаю, что они увидели на моем лице, потому что обе кинулись меня утешать: «Нет, солнышко, все хорошо…» И больше ничего не помню. Даже похороны. Теперь мне кажется, что отец не простил этого матери, того, что она отправила Юрика во двор только со мной. Не пошла сама, не приглядела… С тех пор у нас была не семья, а будто… осколки… Не то слово скажешь, не так посмотришь, вещь ли какая Юркина попадется под руку…и словно режешься, глубоко и больно.
