Ольга заметила их. Анна увидела, как она замедлила шаг, как ее лицо вытянулось от изумления. Она что-то сказала своей спутнице, и обе уставились на прилавок Анны и Валентины Петровны. Взгляд Ольги выражал смесь недоумения, любопытства и плохо скрываемого злорадства. Она узнала Анну.
Анна окаменела и замерла. Весь мир сузился до этой точки, до наблюдения женщины из ее прошлой жизни. Хотелось одного – испариться, исчезнуть, превратиться в пыль. Позор ощущался с невероятной мощью, он обжигал щеки и сковывал дыхание. Всё, что Анна так старательно строила годами – образ успешной, обеспеченной, счастливой женщины – рушилось прямо сейчас, здесь, на грязном асфальте рынка, среди запаха прелой капусты и дешевой рыбы. Ольга пошепталась с подругой и сделала вид, что просто гуляет. Они медленно пошли дальше, но Анна чувствовала на своей спине ее прожигающий взор. Она представляла, что уже через час весь родительский комитет, вся школа, весь их маленький мир потрясет одна новость.
«А вы слышали, Смирнова-то, жена того самого бизнесмена на базаре тряпьем торгует! Видно, доигрался ее муженек!»
Анна опустила голову и смотрела на свои руки. Она даже не заметила, как вцепилась в холодный металлический край прилавка. Хотелось плакать и бежать.
- Выпрямись. – тихо и не глядя на нее промолвила Валентина Петровна.
Анна не шелохнулась.
- Я сказала, подними голову. – уже суровее велела мать. – Пусть смотрят. Мы не воруем, не просим милостыню. Мы работаем. Запомни, дочка, стыдно не работать и топтаться на месте.
Слова матери, резкие и простые, подействовали как пощечина. Анна медленно, с трудом расправила плечи. Она заставила себя посмотреть вслед Ольге и ее подруге. И в это мгновение стыд внутри нее перерос во что-то другое. В невозмутимое, злое негодование.
«Да, это я! Конечно, я стою здесь, действительно продаю старые вещи. И что? Это вы, сытые, довольные заставили меня это делать? Нет, вы просто чешете языками! Это из-за моего мужа мне приходится находиться тут!»- Анна откинула голову назад.
К их прилавку подошла пожилая женщина и с интересом разглядывала пуховую шаль.
- Почем платочек, милая?
- 1800 рублей, бабушка! – оживилась Валентина Петровна. – Чистый пух, ручная работа! Теплый как печка!
Покупательница вздохнула.
- Дороговато для моей пенсии. А двести рублей скинешь?
- Нет, бабуля, это и так… - Валентина Петровна уже собиралась отказать.
- Уступим. – неожиданно для себя и для матери уверенно сказала Анна. – Берите за 1600. Но только если купите еще и носочки для внука. Они всего 200 рублей. Мягонькие, из настоящей шерсти.
Анна взяла с прилавка пару детских носочков и протянула их женщине, при этом улыбалась натянутой улыбочкой. Валентина Петровна посмотрела на дочь изумленно. Пожилая женщина повертела носки, пощупала шаль.
- А что, и правда за 1800 все вместе это дешево. Возьму!
Она достала из кошелька старые, потертые купюры. Это первая продажа за день и совместная победа. Анна взяла деньги. Они хранили тепло рук старушки. Валентина Петровна положила их в свою сумку на поясе.
Не бойко, но торговля пошла. Кто-то покупал варежки, другие торговались и забрали детский свитер. Анна научилась улыбаться, предлагать товар. Она замечала, как люди смотрели на ее руки и лицо и пытались понять, что такая женщина делает на рынке. Но ей стало все равно.
Стыд ушел, осталась только работа. Тяжелая, унизительная, холодная. Но зато они получали деньги. Маленькие, смешные, но их собственные. Анна перестала числиться женой успешного мужчины, она торговала на рынке и сама зарабатывала на суп для своих детей. И, как ни странно, в этом положении ощущалось больше честности и достоинства, чем во всей ее прошлой глянцевой жизни.
Пока Анна и Валентина Петровна отсутствовали, в квартире шла тихая и не менее важная битва. Андрей Николаевич стал хранителем домашнего очага. Он помыл посуду после завтрака, протер стол. Эти простые механические движения помогали ему справиться с тревогой. Вскоре из детской донесся знакомый, кряхтящий звук, и он быстро перешел в требовательный плач. Проснулся Матвей. Андрей Николаевич вошел в детскую. Он подошел к кроватке и посмотрел на своего самого младшего внука, крошечный, сморщенный комочек жизни. Ему ничего неизвестно о долгах, предательстве и страхе. Он знал только голод, тепло и потребность в заботе.
- Ну что, казак? – прошептал дедушка. – Проснулся? Проголодался?
Он неуклюже, но очень бережно подхватил младенца под спинку и головку и достал его из кроватки. Матюша почувствовал непривычные, большие и немного шершавые руки и заплакал еще громче.
- Тише, тише. Не признал деда? Это я, свой. Мы с тобой сегодня за главных. Бабы наши торгуют, а мы тыл держим. Мужские у нас с тобой дела.
Он прошел на кухню. На столе стояла бутылочка со сцеженным молоком. Анна, несмотря на стресс, из последних сил старалась сохранить его для сына. Андрей Николаевич поставил бутылочку в кружку с теплой водой. Пока молоко грелось, он ходил по кухне с Матюшей на руках, покачивал его и что-то неразборчиво бормотал.
- Вот так вот… Жизнь она, внучек, штука сложная... Думаешь, вот оно, счастье… А оно глядишь и не счастье вовсе, а так, позолота одна. А настоящее-то, оно вот… Безмятежное, как ты вот сопишь.
Он говорил это не внуку, он произносил это сам себе и подводил итог своей собственной молчаливой и незаметной жизни. Дед смотрел на этого младенца и видел в нем не только продолжение своей дочери, но и своих собственных несбывшихся надежд и спокойных радостей. Он покормил Матвея. Тот жадно присосался к соске, его плач сменился довольным пыхтением. Андрей Николаевич сидел в кресле, держал бутылочку и смотрел на внука с безграничной нежностью. В этот момент он представлял собой не покорного мужа своей властной жены, он оказался опорой, тем самым незаметным фундаментом, на котором все еще держался их дом.
Потом дедушка так же неуклюже одел Матюшу в теплый комбинезон и вывез коляску во двор. Он медленно катил колясочку по пустым аллеям. Осенний ветер трепал его седые волосы. Он думал о своей дочери. О том, как эта хрупкая домашняя девочка за несколько дней превратилась в загнанного, но яростного борца. Он чувствовал за нее и гордость, и щемящую отцовскую боль. Он не мог пойти с ней на базар, его роль другая, именно здесь. Он качал эту коляску, оберегал самый хрупкий и драгоценный плод их семьи.
Мать с дочерью вернулись домой поздно, за окнами уже занимались сумерки. Они устали, замерзли и пропитались всеми запахами рынка. Анна еле волочила ноги. Каждый мускул в ее теле болел от холода и непривычного многочасового стояния на ногах. На кухне их ждал горячий ужин. Андрей Николаевич, их молчаливая и надежная опора, позаботился обо всем. Дети уже поели и учили уроки в своей комнате. Анна и Валентина Петровна сели за стол. Даже сил говорить не осталось, и они молчали. Андрей Николаевич поставил перед ними тарелки с дымящейся картошкой.
После ужина все прошли в гостиную.
- А теперь самое приятное. – улыбнулась Валентина Петровна. – Посчитаем барыши.
Она высыпала на журнальный столик содержимое своей сумочки. Несколько тысячных купюр, горстка сотенных, много мелочи. Они втроем принялись считать, а дети встали рядом и молча наблюдали.
- 3100, 3200, 3450… - закончил Андрей Николаевич.
- За целый день, на двоих. – с тяжелым вздохом произнесла Валентина Петровна.
Анна посмотрела на эту жалкую горстку денег. Целый день унижения, холода, боли в ногах, и все это ради суммы, которую Михаил раньше мог небрежно оставить на чай в ресторане. Горечь подкатила к горлу.
- Это очень мало…
Валентина Петровна сгребла деньги в руку.
- Это лучше, чем ничего. Завтра дадут еще. Люди присмотрятся к нам.
Прошла неделя тягучего, липкого страха. Теперь он стал фоном их новой жизни. Каждый день похож на предыдущий. Утренние сборы, холод, унизительная торговля, возвращение домой, подсчет жалких копеек и тяжелое молчание за ужином.
Виталий больше не звонил. Это безмолвие пугало сильнее всего. Оно напоминало затишье перед бурей. Взрослые понимали, что недельный срок уже истек, и каждую минуту ждали удара. Помимо рынка, Анна пыталась найти работу. Она обошла несколько магазинов, кафе, парикмахерских. Везде ей либо вежливо отказывали: «Извините, у нас нет вакансий», или смотрели на нее с презрением и любопытством. Слухи о ее семье уже расползлись по городу, и никто не хотел связываться с женой должника.
Продолжение.
Глава 1. Глава 2. Глава 3. Глава 4. Глава 5. Глава 6. Глава 7. Глава 8. Глава 9. Глава 10. Глава 11. Глава 12.