Светлана Калмыкова

Однако Матвей возразил. - Отшельник – наш единственный шанс. Кирилл там, внизу, у него кончается воздух. А этот… Сидит здесь, в тепле. В егере снова зародилось негодование. Не на отшельника, а на собственное бессилие. Матвей смотрел на хижину, как волчище на загон. - А если он опасен? – Таисия подняла на егеря свой ясный, аналитический взгляд. – Вдруг он не захочет помогать? А если он сам - часть проблемы? Матвей нахмурился. - Что ты имеешь в виду? - Мы ничего не знаем о нем. – быстро чеканила Таисия...

Каждое прикосновение Таисии - это неслыханная пытка. Егерь стиснул зубы, чтобы не кричать, и лишь глухо рычал. Боль пронзила так, будто в плечо выплеснули кипящее масло. Он заорал, запрокинул голову и не владел собой. - Тише. – приказала Таисия и промокнула края раны. – Дышите, Матвей. Он заставил себя сделать судорожный вдох. Боль немного отступила. Он смотрел, как она работала. Как ее тонкие испачканные пальцы вскрыли пакетик с гемостатическим порошком и аккуратно засыпали его в самые глубокие борозды...

Это послужило последней каплей. Матвей резко развернулся. - Это крюк на полчаса! – заорал он. – У нас нет на это времени! Этот склон – самый короткий путь. Я знаю эту дорогу, я по ней с детства бегал. - Сорок лет назад. С тех пор склон изменился. Осыпь живая. – Таисия ткнула пальцем в экран планшета. Склон подсвечивался красным, как зона повышенной опасности. – Мы не можем рисковать. - А я не хочу ждать. – его лицо нависло в шаге от нее. Он дышал прерывисто, как загнанный зверь. – Ты этого не понимаешь, ты все просчитываешь, анализируешь, а я ищу быстрый, а не безопасный путь...

Егеря обуял страх не за сына, а за себя. Они мокрые, устали и без огня. Ночь в такой завесе, при такой сырости и температуре, стремительно падающей к нулю – это не обычное неудобство, это верная гибель от переохлаждения. Весь опыт егеря, таежные навыки, оказались бессильны против этой тихой, белой стихии. - Что нам делать? – спросила Таисия без паники, только деловой, почти отстраненный вопрос. Матвей не ответил. Он лихорадочно оглядывал невидимый лес и пытался найти хоть какой-то ориентир, неизвестное укрытие...

Таисия прошептала. - Мы почти пришли. - Маячок подождет, а медведь вряд ли. – прорычал егерь. – Ты смотришь на тайгу через экран, а я в глаза. Я отличаю любопытство от желания убивать. И то, что сидит в этих кустах, явилось сюда не знакомиться. И это, - он кивнул на треск в кустах, - запугивание. Уходим! Он схватил ее за руку, готовый силой тащить назад. - Нет. – она вырвала ладонь. – Каждая минута… - Мертвые не спасают. – оборвал он ее. Внезапно Таисия шагнула вперед прямо в сторону опасности. Матвей схватился за голову...

Крик сына все еще звенел в ушах Матвея, когда Таисия выключила запись. Он стоял, как прикованный к месту, и смотрел на безмолвный завал. Но видел не грязь и камни, а только темноту. Слышал грохот и чувствовал ужас своего ребенка и винил себя в случившемся. Сын звал его, не спасателей или отшельника, а отца. А он злился на Кирилла за какую-то ерунду, не понимал его. Он учил Кирилла силе и смелости, а в самое страшное мгновение, когда требовалась его поддержка, отсутствовал. - Он жив. – прошептал Матвей...

«Отшельник говорил, что у каждого места есть свой голос. Требуется только настроиться на правильную частоту.» Матвей закрыл глаза. Родная интонация сына, живая, настоящая, звучала прямо у него в ушах. - Что там? – не выдержала Таисия. Она смотрела на его лицо, на то, как напряглись его скулы. Егерь не ответил и внимал дальше. «Отшельник называл это музыкой тишины. Он научил меня как по-разному гудит земля под ногами. Здесь, у старой сосны, она дышит низко и глубоко, будто под ней пустота. Он говорил, что главный вход давно завален, но есть другой, тайный...

Таисия вставила карту в адаптер, подключила к планшету. На секунду ничего. Матвей затаил дыхание. И вдруг экран ожил. Появилось окно «Найдено новое устройство. Открыть папку.» Таисия подняла глаза, потом ее палец медленно коснулся кнопки «Да». На дисплее замелькали превью фотографий, и они оба, егерь и ученая, замерли и глядели в эти маленькие прямоугольники, как в особый мир, и в последний день жизни Кирилла. Экран светился единственным живым огнем в вымершем пространстве. Эти маленькие прямоугольники стали всей вселенной...

Матвей поднял голову и впервые по-настоящему посмотрел, куда она его привела. Перед ними предстал свежий, уродливый шрам на теле леса. Часть крутого, поросшего мхом склона оврага содрана до самой глины. Огромная масса земли, камней и вырванных с корнем молодых деревьев съехала вниз и образовала хаотичное нагромождение у входа в пещеру и наглухо запечатала его. Воздух пах сырой потревоженной землей и сломанной древесиной. Оползень небольшой, локальный, но выглядел так, словно невидимый гигант в гневе ударил кулаком по склону...

Матвей сразу повернул к ней голову. - Ты что несешь? Там гиблое место. Видишь этот красный мох, эту росянку? Она произрастает только там, где вода стоит, и почва гниет. Туда даже лось не сунется. - Мой георадар показывает каменную гряду под слоем ила на глубине полуметра. - Она ткнула пальцем в экран, где узкая синяя полоса пересекала красную зону опасности. – Это древняя морена. Она твердая, мы можем пройти. Смесь ярости и презрения обожгла Матвея. Она спорит с ним здесь, где ему знакомы любое деревце или зверек, учит его, как ходить по болоту...

«Гремучая трясина» - это сплетенные в тугой узел топи, поваленные стволы, покрытые скользким мхом, и вечный, промозглый туман. Казалось, он рождался прямо из гниющей земли. Там не найдешь тропы, ягод или грибов, там нечего делать 17-летнему парню с фотоаппаратом. - Твой прибор врет! – прорычал Матвей и едва не продырявил дисплей пальцем. Его голос сорвался на хрип. Это вовсе не раздражение, а страх, и он превратился в запальчивость. Это проклятая «Гремучая трясина». Болото. - Сын не мог туда пойти,...

Дождь шел третий день. Не яростный ливень, а холодная, нудная изморось. Она пробирала до костей и превращала тайгу в безразмерное серое подземелье. Капли срывались с отяжелевших еловых лап и били по капюшону штормовки Матвея с монотонностью метронома. А ведь у него почти не осталось времени, он рвался сквозь мокрый подлесок и не обращал внимания на ветки, что хлестали по лицу. Его тело егеря привыкло к лесу и двигалось инстинктивно, почти со звериной пластикой. Глаза, узкие и внимательные, замечали все вокруг...