Офабричивание и общественный труд
Экономические реформы имели свои глубокие социокультурные последствия. В эти годы продолжилось изменение сознания крестьян (в научной литературе оно получило свою различную терминологию: внутреннее раскрестьянивание, пролетаризация и др.). В активную деятельность вступало поколение, родившееся в 1930-50-х годах, уже не помнящее традиционную деревню. Со старым поколением стало уходить и здоровое отношение к действительности, основанное на опыте и вере предков: бережное отношение к земле, любовь к малой родине, почитание родителей, семейные традиции и т.д. Переезды из родных деревень в более комфортные обжитые села и города только усиливали пренебрежительное отношение к собственной земле.
Характерными признаками негативных социальных и психологических изменений сельского общества стали возникшие проблемы с ведением коллективного хозяйства. Уже в докладной записке министра сельского хозяйства СССР от 1953 года говорилось, что в совхозах наблюдается низкая культура земледелия, несвоевременное проведение полевых работ, небрежное отношение к скоту и инвентарю и др. [1014]. Все это в конечном итоге приводило к низкой производительности труда. А в глобальном смысле – к вымиранию села и сельскохозяйственному кризису. Получалось, что государство, основываясь на неверных идеологических догмах, само становилось заложником собственной политики.
К тому же политика, направленная на повышение уровня благосостояния граждан, изменила планку требований к условиям жизни. Крестьяне почувствовали вкус к городской жизни, к городскому комфорту. Не только запрет сверху приводил к сворачиванию ЛПХ, но и сами крестьяне больше не хотели иметь скот, требующий ухода и внимания. Зачем горбатиться, если молоко можно купить в магазине или в своем совхозе? Конечно эти процессы шли постепенно и еще не так бросались в глаза, но заложены они были как раз в те годы. Патерналистская политика государства смогла отучить крестьян от личных хозяйств, но не смогла приучить их к бережному труду в коллективных хозяйствах. Парадоксально, но политическая партия, которая провозглашала труд главной мерой всех вещей, в действительности от него отучала.
Вот как об этом писала простая крестьянка, колхозница Доля В.В. из села Отрадо-Ольгинское Гулькевичского района: «В нашем колхозе имени Ленина вот уже сколько лет «гуляют» примерно 700 гектаров. На них идет план, раскидываем урожай, а выращиваем сорняк-амброзию. В тяжелые годы войны и после войны земля у нас не пустовала и давала урожай хлеба, трав, бахчевых культур. Сейчас колхоз имеет техники больше чем надо, а вот обрабатывать землю по-настоящему за последние 10 лет не можем. Причины, по-нашему, по-крестьянски, в том, что планы спускают сверху, инициативу у крестьян отняли. Народ стал пассивен, к труду относится кое-как, отсюда и пьянка, воровство. В нашем колхозе около пятисот огородов заброшены, люди уезжают, образовались пустыри, а их можно засеять и раздать колхозникам для заготовки кормов» [цитата по 1015].
Труд в советской идеологии фактически заменил Бога, стал новой религией. То есть труд идеализировался сам по себе без привязки к результатам. Из простого средства достижения материальных благ, он стал священным действием. При этом производительность труда в СССР была ниже ведущих капиталистических стран, хотя темпы роста были высокими вплоть до середины 1980-х (по сравнению с 1940 г. она выросла к 1950 г. в 1,7 раза, к 1965 - в 5,3, к 1970 - в 7,4, к 1979 - в 10,5 раза [1016]). Однако, согласно секретному докладу председателя Госплана Н. Байбакова от 11 декабря 1979 года, отмечалось систематическое падение производительности труда - с 6,8% в годы 8-й пятилетки (1965-1970 гг.) до 3,8% - в годы десятой пятилетки (1975-1980 гг.) [1416]. При этом качество выпускаемой продукции особенно легкой промышленности было низким. Поддержание высоких темпов производительности труда сначала осуществлялось привычными командными мерами, страхом наказания. Например, в 1940 году вышел указ Верховного Совета СССР «Об ответственности за выпуск недоброкачественной и некомплектной продукции и за несоблюдение обязательных стандартов промышленными предприятиями», который предусматривал наказание от 5 до 8 лет тюрьмы.
Затем отяжелевший бюрократический аппарат перешел к увещеваниям, совести, так называемому «коммунистическому отношению к труду». Характерным символом 1950-80-х годов стало движение за коммунистическое отношение к труду ввиде социалистического соревнования, часто сопровождающееся бюрократической показухой и парадностью. Это ни в коей мере не умаляет трудовой подвиг многих известных колхозников (А.В. Гиталова, Н.Ф. Мануковского, Е.А. Долинюка и др.) и вообще всех честных крестьян, которые поддерживали сельское хозяйство страны. Только нет основания полагать, что они честно трудились благодаря идеологической пропаганде. Вернее было бы считать их теми немногочисленными представителями традиционного русского крестьянства, которые еще встречались на селе, вопреки сложившимся тенденциям.
Итак, духовного перерождения на основе излишней идеологизации труда не произошло: небрежность, воровство и отлынивание от работы никуда не делись. Сам по себе общественный труд не мог заменить людям естественной тяги к личной выгоде и уж тем более Бога. Коммунистическое отношение к труду, скорее, являлось фантомом, «воспитательным» элементом, который раздражал и дезориентировал сельское население. Зачем было объяснять крестьянам что такое труд? Неужели они не умели трудиться? Вся жизнь крестьян с малого возраста и до самой старости – был сплошной труд, из поколения в поколение на протяжении тысячелетий. Сам по себе факт такой пропаганды говорил о наличие больших проблем в работе колхозно-совхозной системы, которая оказалась убыточной, и противоестественной. Все естественные формы хозяйствования, настроенные на получение личной выгоды или даже общинной в пределах одной деревни, были сильно ограничены. Именно они формировали у крестьян здоровое отношение к труду. Никто не будет воровать у себя и небрежно относиться к выполнению работы, если это негативно повлияет на собственное хозяйство. Формирование же подобного отношения на уровне коллективного хозяйства в пользу государства оказалось бесполезным. Тем более само государство не давало поводов доверять ему, т.к. многие годы фактически грабило крестьян, изымая из колхозов продукцию бесплатно или по низким закупочным ценам и обременяя сельское население тяжелыми налогами, планами, неэквивалентными обменами на промтовары.
Научно-технический прогресс, пришедший в деревню, оказывал серьезное психологическое воздействие на сознание людей. Новый метод хозяйствования крупных совхозных комплексов формировал в людях хладнокровие, безразличие, а порой и жестокость. Последнее относилось, прежде всего, к общественному скоту. Чтобы не быть голословным процитирую воспоминания Виктора Астафьев посетившего однажды большой образцовый скотокомплекс [цитата по 633]:
«Гуляли коровы на улице, тоже в тесной загороди, и ни одна из них не имела имени, все они были под номерами, все одного цвета, роста, характера, и все они доились аппаратами. Передние дойки-сосцы у коров, даже по науке созданных, короче задних, самые же жирные капли молока - остатние, и надо продаивать корову до конца, и когда задние дойки дают последнее молоко, из передних все уже выдоено, а неумолимый казенный аппарат терзает безответную и бессловесную скотину, и тонкие ниточки крови начинают прошивать по белым трубочкам текущее молоко.
Животное, которое на комплексе впадает в апатию или непослушание, начинает ли заигрывать друг с другом, а то и посасывать молоко у соседки, немедленно выбраковывается и отправляется на мясокомбинат. Живут активной, плодотворной жизнью, стало быть, едят, доятся и творят навоз на удобрения коровы на этом гиганте предприятии семь-восемь месяцев.
Я не сдержался и спросил у директора комплекса, не жалко ли ему животных?
- Я - крестьянский сын, - без зла, но хмуро ответил мне директор, - и такие вопросы, товарищ писатель, если вы считаете себя гуманистом, задавать жестоко».
Эти глубокие психологические изменения можно выразить несколькими простыми и расхожими фразами: «Не мое, не жалко», «Мне не надо», «Тебе надо, ты и делай». А вообще этот глобальный технократический процесс проникал во все сферы жизни и даже получил в свое время известный термин: «офабричивание». Оно стало активно проникать не только в хозяйство, но и в культуру. Офабричиванию подверглась литература, живопись, музыка и т.д. Угроза нависла даже над народными промыслами, которые стали производить одинаковые изделия, имеющие низкую художественную ценность. В народное искусство был внедрен новый термин «художественная промышленность». Артельные предприятия наподобие колхозов стали укрупнять и превращать в фабрики. Например, в 1960 году такая реорганизация была проведена на Богородской фабрике. Более того менялся сам облик поселка: вырубались сады, сносились традиционные деревянные дома с резными наличниками, их место заменяли панельные многоэтажки, в которые начали переселяться мастера-резчики. На самой фабрике стали выпускаться одинаковые малоценные фигурки, востребованные обществом. Тогда ходила шутка, что Мороз остановил Гитлера и Наполеона, а теперь хочет уничтожить Богородскую резьбу, намекая на то, что основная работа резчиков сконцентрировалась на выпуске фигурок Дедов-морозов. Известный советский искусствовед Г.Л. Дайн в 1984 году по этому поводу замечала в журнале «Декоративное искусство СССР»: «…маленькой, жалкой кажется деревня рядом с наступающими на неё новостройками. Вероятно, не спасет её теперь и охранная зона. Неизбежно будет меняться быт людей, их духовно-нравственный облик, значит, будет трансформироваться и Богородское искусство» [цитата по 1406].
Отметим, однако, что в СССР, путем прямой государственной поддержки, смогли защитить народное искусство от надвигающейся беды, уровень выпускаемых изделий до самого распада был очень высоким. Оно и понятно – НХП было важной статьей дохода страны и ее главным символом за границей, к тому же в рамках антирелигиозной политики, народным искусством пытались заполнить духовный вакуум. По-иному дело обстояло с офабричиванием голов…
Формирование новых социальных классов на селе.
Со времен коллективизации, когда крестьянство подверглось глобальному переустройству, сопровождаемое уничтожением традиционной социальной структуры, на селе были сформированы новые социальные классы, весьма отличающиеся по правовому статусу, функциям, отношению к собственности, происхождению и т.п. Последние исследования в этой области, которые стали общепризнанными в аграрной историографии [1407], были проведены известными вологодскими учеными М. А. Безниным и Т. М. Димони. Обратимся к их трудам.
Итак, в 1930-80-х гг. на селе сложилось пять основных социальных классов сельскохозяйственного населения: протобуржуазии, менеджеров, интеллектуалов, рабочей аристократии, сельского пролетариата.
К самому привилегированному классу относилась протобуржуазия. Ее основу составляли председатели колхозов, директора совхозов, директора машинно-тракторных станций. Численность этого класса сильно варьировалась в течение времени. Так, председателей колхозов в РСФСРв 1932 г. насчитывалось более 150 тыс. человек, а в 1987 г. – лишь 12 тыс. человек. Численность директоров совхозов наоборот только росла: в 1930 г. их насчитывалось около 3 тыс. человек, в 1987 г. - почти 13 тыс. Такое сокращение было связано с постоянным укрупнением коллективных хозяйств и образованием больших совхозов за счет мелких колхозов. Менялись и глобальные задачи этого класса. Если в эпоху коллективизации «главной задачей был слом индивидуальной крестьянской жизни и повседневный контроль и охрана в интересах государства сравнительно небольших ресурсов, то в конце советской эпохи протобуржуазия управляла крупным капиталом, решала серьезные задачи трансформации производственных отношений» [цитата по 1401].
Данный малочисленный класс отличался серьезными привилегиями. До конца 1950-х председатели колхозов, как и обычные колхозники не имели паспортов и на них также распространялась обязанность выполнения крестьянских повинностей. Но с начала 1960-х они уже были включены в пенсионную и профсоюзную систему. В реальности правовой статус председателей колхозов был гораздо шире, их власть на подчиненных практически ничем не ограничивалась. При этом сами они жестко подчинялись районному и областному уровням власти, что являлось типичными признаками командной административной системы того времени. [1401]
Формально более высокий статус был у директоров совхозов и МТС. В отличие от председателей колхозов они не выбирались, а назначались, при этом были менее свободны в принятии управленческих решений. Они имели все права рабочих, что сильно отличало их от колхозников: имели паспорт, получали гарантированную зарплату, оплачиваемый отпуск и т.д. В результате, в среде председателей колхозов, которые обладали большей властью и свободой, протобуржуазные тенденции проявлялись ярче и вызревали быстрее. Именно из этого класса после развала 1991 года возникли первые крупные фермеры и директора частных сельскохозяйственных компаний.
К представителям протобуржуазии предъявлялись повышенные требования в политической благонадежности, партийности и образованию, поэтому в этот класс редко проникали люди из крестьянской среды. Часто это были горожане.
«Колхозные уставы 1935, 1969, 1988 гг. поступательно фиксировали нарастание возможностей протобуржуазии в экономической реализации права собственности» [цитата по 1401]. С 1950-х гг. многие председатели уже стали активно заниматься «бизнесом» (насколько позволяла система, конечно), при чем власть поощряла предпринимательские тенденции, ценя качества «настоящего хозяина», который относится к колхозному хозяйству, как к «своему, кровному». Как уже говорилось, этому способствовал постепенный переход сельскохозяйственных предприятий на хозрасчет. Буржуазные наклонности выражались даже внешне: хорошим тоном стало считаться носить городской костюм, галстук, обладать городскими манерами, обставлять жилье, как квартиру. [1401]
Класс менеджеров был основным помощником протобуржазии в переустройстве села. Он был значительно больше. В его состав входили управленцы поменьше: бригадиры, заведующие фермами, управляющие отделениями совхозов, звеньевые, завхозы, кладовщики, приемщики, раздатчики, весовщики и др. Их численность также сокращалась в течении времени: в 1930-х их было около 1 млн., а к концу 1980-х – 200 тыс. человек. Помимо укрупнения хозяйств, одной из причин сокращения являлось и общее сокращение сельского населения страны. При этом внутри этих групп соотношение по динамике изменений численности было разным. С 1950-х при росте капитализации хозяйств происходило и увеличение штата бухгалтеров, в то время как число бригадиров и звеньевых постоянно падало. [1401]
Воспроизводство этого класса до 1950-х гг. шло в основном за счет крестьянской среды, а после 1950-х – за счет горожан. Помимо деловых качеств, большое внимание для успешного продвижения имела близость к руководителю хозяйства, часто – родство. Правовой статус этого класса был сложным. Опять же сильно отличалось к какому типу хозяйства они относятся – к колхозу или совхозу. В глазах колхозников особо заметную роль играл бригадир, который работал «на земле»: распределял работу, давал наряды, нередко приходил домой, штрафовал за невыход на работу и т.д. Поэтому он чаще других попадал в крестьянские частушки. Часть менеджеров со временем, при укрупнении хозяйств наращивала свой протобуржуазный статус, другая часть, наоборот, теряла, переходя в категорию наемных рабочих. [1401]
Третий класс – интеллектуалы, куда входили: агрономы, зоотехники, ветврачи, инженеры-механики и др. Их численность, в связи с ростом научно-технического прогресса на селе, только росла. В 1941 г. их численность составляла 34 тыс., в 1980 г. - 792 тыс. человек. До 1950-х гг. это были в основном агрономы, которые были призваны осуществить технологических переход в зерновом сельском хозяйстве. В 1950-60-х гг. основное внимание сконцентрировалось на животноводстве, что увеличило число ветеринаров и зоотехников, которые стали преобладать над другими группами. В 1970-80-х гг. основное значение приобрела механизация и машиностроение, поэтому возросла численность инженеров и техников механизации. С усложнением производства и капитализации к ним прибавились и экономисты. [1401]
Этот класс также, как и предыдущие, был чужд остальным работникам как по происхождению, так и по правовому статусу. В основном это было городские жители, получившие специальное образование, с 1950-х тяготеющий к протобуржуазии и менеджерам. Хотя отношения с высшими слоями не всегда складывались гладко. Их статус серьезно эволюционировал. Поначалу, до 1950-х гг. они считались служащими и несли крестьянские повинности. При этом с самого начала имели монетизированную зарплату, по сравнению с колхозными трудоднями достаточно высокую. Затем в середине 1950-х их сравняли с колхозниками, что с их стороны вызвало множество жалоб в органы власти. С конца 1950-х их статус стал неуклонно расти. Им вернули оплачиваемые отпуска, членство в профсоюзах и др. Помимо своего прямого назначения класс интеллектуалов стал важным рычагом пропаганды и примером для подражания на селе, что отразилось даже в кино, например, в фильме «Дело было в Пенькове». [1401]
Четвёртый класс – рабочая аристократия. Он базировался на овладении сельскохозяйственной техникой. Состоял из квалифицированных работников - трактористов, комбайнеров, шоферов, позднее - мастеров машинного доения и др. категорий, работавших с машинами и механизмами. Его численность была еще больше интеллектуалов и тоже постоянно росла. В 1940 году в РСФСР к этому классу относилось около 900 тыс. чел, в 1988 г. - примерно 2 млн чел. Основную часть составляли трактористы, на втором месте до 1950-х гг. были комбайнеры, а после 1950-х – шоферы, что связано с развитием инфраструктуры. Этот класс также был довольно престижен с самого начала. В период коллективизации, являясь по статусу колхозниками, трактористы получали гарантированную оплату труда от МТС (не менее 2 руб. 50 коп. деньгами и 3 кг зерна на трудодень), которая была почти равна с оплатой труда сельской протобуржуазии, а также имела определенные льготы по несению повинностей. [1401]
Наконец, пятый класс – сельский пролетариат, состоящий из рядовых колхозников и совхозных рабочих. Он составлял основную долю всех трудящихся на селе, но его численность из-за социально-демографических факторов постоянно сокращалась. Если в 1939 году представителей этого класса насчитывалось 18 млн. человек, то в 1989 году – только 3 млн. человек. Колхозники, как уже было сказано в главе 3.4., были наиболее дискриминированы в правах. На них ложилась основная тяжесть крестьянских повинностей без каких-либо льгот. Лишь с 1964 года у них появилась пенсия, с 1970 года - право вступать в профсоюз, с 1974 года – они стали получать паспорта. У совхозных рабочих прав было больше, но и они полноценно несли крестьянские повинности. Этот класс эксплуатировался больше всего и имел меньше всего прав, а также в значительной мере был отстранен от участия в политических решениях. Его экономическое положение стало улучшаться только с 1960-х гг., о чем шла речь в начале главы. Правовой статус колхозников сравнялся с совхозным рабочими только после 1974 года. Этот класс имел больше всего крестьянских черт, выражающихся в первую очередь в ведение полноценного приусадебного хозяйства, формирующее до половины доходов семьи. На свое бесправное положение данный класс предпочитал реагировать «молчаливым» социальным протестом: уклонением от повинностей, кражей государственного имущества, исходом из деревни и т.д. [1401]
Таким образом, классовое разделение общества, с которым якобы так упорно боролись большевики, в т.ч. и в форме раскулачивания, в реальности не исчезло, а лишь кардинально деформировалось на селе, породив новые невиданные доселе социальные классы, как и до революции имеющие различные права, возможности и социальный статус. Их неравное положение приводило к постоянному социальному напряжению в сельском обществе. Наиболее бесправный класс сельского пролетариата был противопоставлен высшим сельским классам: протобуржуазии, менеджерам и интеллектуалам, которые с 1960-х гг. стали сближаться друг с другом. Во-многом, данное социальное разобщение продолжилось и после распада СССР, когда высшие классы, имеющие лучшие материальные условия, смогли занять более выгодные позиции. Процесс раскрьестьянивания сельского общества был продолжен.
Продолжение следует.
С предыдущей частью главы 3.8 можно ознакомиться здесь:
С предыдущими разделами книги можно ознакомиться в подборке.
