— Да ты совсем сошла с ума! Это же огромные деньги!
— Может, ты мне еще расскажешь, как мне распоряжаться моими деньгами?
— Нашими!
— Значит, как машина, квартира и продукты в холодильнике, так «наши», а как счета за коммуналку, так «мои»? Знаешь, что? Иди-ка ты… В спальню!
Олеся стояла, спиной прильнув к столешницам и сложив руки на груди, и долгим упорным взглядом сверлила мужа, ожидая, когда он встанет и уйдет в другую комнату, перестав действовать ей на нервы. Обычно, аргументация заканчивалась на парочке возмущений, но в этот раз Серёжа принял наиболее оборонительную позицию, как стрелок на башне, и, как стрелы, доставал новые и новые аргументы, один удивительнее другого.
— Если он так хочет учиться в МГУ, то почему он не к ЕГЭ готовился, а гулял со своими друзьями и на гитаре в гараже бренчал? Шлялся…черт знает где, а потом к тебе прибежал… - ехидно спросил Сергей.
Он говорил долго, сначала о том, что современная молодежь не признает авторитетов, потом долго распинался о необходимости каждому найти полезную для общества работу, и в конце концов снова вернулся к теме отцов и детей, пока Леся не подошла, резко выдернула его за предплечье (она развивала удивительную силу в моменты злости) и увела к двери, а, распахнув ее, вытолкнула мужа за пределы кухни.
— А потом что, когда ему 30 будет? «Мама, дай денег, мне, здоровому лбу, на букет девушке», — долетели до нее последние слова, растворившиеся за стеклом двери. — У тебя еще есть время передумать!
Она выключила свет на кухне, вернулась обратно к острову и обреченно села на барный стул.
Серёжа был откровением строгой безрадостной жизни Олеси Александровны Пожарской. Именно Серёжа, потому что его так называли все: ни Серегой, ни Сергеем, а именно Сережей, а порою даже Серёжкой, потому что в своих словах он был так же «прочен и непоколебим», как и сережки березы на ветру. Знакомые Серёжи описывали его как большого завистника, сплетника и лицемера, который всегда был не против оклеветать товарища и заискать перед вышестоящими.
Примерно так они с Олесей и познакомились: она тогда только получила должность финансового директора в крупной фирме. Они мгновенно сошлись, и у этого «схождения» были две убедительные основы: сладкие речи Серёжи и истосковавшаяся по мужчинам душа матери-одиночки Олеси.
Следующие два месяца были лучшими в ее жизни. Все стихи Тютчева и Есенина были рассказаны, как будто из первых уст, закаты на крышах, рассветы на пароме, романтика сквозила в каждом сантиметре соприкасающейся кожи. Когда Олесе надоедали офисные будни, она брала любовника и уезжала с ним из города на несколько дней, а, возвратившись, мгновенно решала проблемы, над которыми весь отдел голову ломал уже несколько месяцев. В определенный момент коллеги забыли о том, что был когда-то такой Серёжа, которого они не любили, и знакомились уже с новым человеком и называли его «парень Олеси Александровны», затем «жених Олеси Александровны», а через год они поженились с надеждой, что любовь продлится вечно. Но, как оно и бывает, время срывает маски и обнажает то, что человек так старательно прячет. Легко любить незнакомцев, приятно любить близких, а тех, кто уже знаком, но никак не близок, любить мучительно тяжело. Так Олеся тяжело любила три года.
Послышался поворот ключа в замке, легкое шуршание одежды и тихие шаги в сторону кухни. Дверь отворилась, выключатель щелкнул, появился высокий юноша в несколько неопрятной одежде, который от неожиданности дернулся, а затем шумно выдохнул:
— Мам, ты че в темноте сидишь? Этот… опять сказал свет экономить?
Не дождавшись от нее ответа, он молча зашагал к холодильнику, отворил дверцу и, вытащив остывший плов, сел на стул у острова. Зачерпывая ложкой рис прямо из кастрюли, он спросил:
— Опять поссорились, что ли?
— Да неважно.
— Из-за меня?
Олеся подняла глаза на сына и размеренно наблюдала за тем, как холодный четырехдневный обед исчезает у него во рту. На ее лице появилось беспокойство.
— Дим, зачем ты этот плов ешь? Он испортился, наверное.
— Вот и проверим, — равнодушно проговорил Дима. —Так что, из-за меня всё-таки?
Олеся вскочила и нервно начала ходить туда-сюда по кухне, не понимая, за что взяться, чтобы не отвечать на вопрос. Поставила чайник, помыла яблоко, протерла столешницу, но не успокоилась.
— Ну с чего ты взял, что из-за тебя? Конечно, нет. Просто так. Люди по всяким мелочам ссорятся. И мы с Серёжей тоже, но это не значит, что мы не находим общий язык.
Олеся упорно убеждала себя, перемывая все вилки и ложки. Дима смотрел на нее с небольшим волнением.
— И ты за вазу не обижаешься?
— За какую вазу?
— Да я тут в поворот с утра не вписался.
Олеся выронила последнюю ложку, выскочила из кухни на несколько секунд и оказалась в прихожей. Действительно, стеклянной вазы, в которой обычно стояли какие-то редкие цветы, которые Олеся получала от коллег на праздники, больше не было на тумбе. В обычный день она бы, наверное, несколько посетовала на Димину неуклюжесть, но ругать бы точно не стала. А сейчас так и вовсе облегченно выдохнула. Хорошо, что ваза. Очень хорошо. Она несколько лет уже ненавидела эту вазу, но выбросить никак не могла.
Олеся вернулась на кухню. Ей вдруг очень захотелось поговорить с сыном, расспросить его обо всем том, что произошло за эти четыре года, потому что ей вдруг показалось, что она все еще видит перед собой тринадцатилетнего мальчика, которому нравилось играть в футбол и собирать модели самолетов. Но он встретил ее усталой улыбкой и проговорил:
— Не волнуйся, мне уже Серёжка твой объяснил, что я сел вам на шею, ножки свесил, просто так площадь занимаю и воздух загрязняю, — кастрюля отправилась обратно в холодильник, и Дима, не дожидаясь чая, отправился неспешной походкой в свою скромную обитель. — Спокойной ночи, мам. Не сиди долго.
Часы пробили полночь. Закипел чайник.
Когда утром Олеся зашла в комнату к сыну, его уже не было. Он всегда рано уходил и поздно приходил, так, чтобы не встречаться с Серёжей. За последние две недели Олеся так стремительно прокручивала события прошедших четырех лет, что невольно замечала, как глупо было пропускать такие очевидные вещи из виду: она просто забыла о Диме. Когда она вообще в последний раз заходила в его комнату? На стенах плакаты, а на них незнакомые лица — когда сменились его кумиры? Почему она вообще думала, что держит все под контролем?
Она села на не заправленную кровать и включила телефон. В строке уведомлений высветилась надпись: «Сегодня день рождения у Дмитрия Пожарского. Не забудьте поздравить его!».
— Мне бы хотелось, — вслух произнесла она. — Но я опять опоздала.
Транзакции не проходят… Кофе горчит. Голова совсем не соображает. Олеся уставилась в договор, но все расплывалось перед глазами. Работать она не могла, поэтому взяла день отгула и рано вернулась. Нужно было закончить некоторые финансовые дела.
Справить день рождения сына Олеся намеревалась в его некогда любимом кафе. Когда он был еще мальчиком, ему очень нравилось бывать рядом с летным училищем. Они подолгу засиживались за одним и тем же столиком с видом на здание академии, но слабое здоровье так и не позволило ему поступить туда после 16 лет. Было около семи часов вечера, когда они снова сидели за этим самым столом. Олеся и Дима, но с ними был еще и Серёжа.
— Спасибо, что пришел, — робко начала Олеся, когда они собрались вместе.
— Я же не мог не прийти на празднование собственного день рождения.
— Дима. Я давно ждала этого дня, но не думала, что он наступит так скоро. А если бы папа был жив, он, наверное, не поверил бы в то, что это наш сын уже так сильно вырос. Не описать словами, как он был рад твоему рождению. Именно тогда мы и решили, что нам пора думать о том, как мы исполним свой родительский долг, как мы обеспечим тебе образование и благополучную жизнь. Кажется, в этих документах написано, что у нас получилось.
Олеся действительно давно уже ожидала того дня, когда все положенные деньги перейдут к законному владельцу. Достаточно крупная сумма денег находилась на отдельном счету, который Олеся с бывшим мужем завела в день рождения Димы, и каждое 18 число месяца он пополнялся деньгами. Вот и сегодня Олеся перевела последнюю сумму, и в день восемнадцатилетия, то есть в этот же день, 18 июля, все те деньги, которые для него предназначаются, наконец-то реализуются.
Именно эти документы она и передала Диме, который пока не особенно осознавал, что именно он получил. От Серёжи Олеся долгое время старательно скрывала этот счет, но вопрос за вопросом, и о деньгах стало известно. Конфликт, который произошел между ними вчера, ознаменовал раскрытие всех карт: деньги, которым Серёжа находил в своих фантазиях самое разное применение, единолично переходили нелюбимому пасынку.
Дима не мог поверить своим глазам и ошарашенно глядел на договор.
— Все деньги — они мои?
— Да. Только твои.
Серёжа от возмущения не смог держать себя на месте и тут же вскочил со стула, пронзив умиротворенную тишину:
— Что ты сделала, Леся!?
Олеся смотрела на него немигающим взглядом. Кажется, именно в такие моменты человек принимает самые правильные решения. Все вокруг, его слова и его крики, расплывались в воздухе, не достигая её, и он сам виделся ей страшным чудовищем. Ее будто озарила вспышка молнии, и через этот разряд прорвались слова:
— Эти деньги бы так нам пригодились, Леся! Для нашей семьи! Это были бы наши деньги!
Дима сидел не в силах сказать ни слова. У Серёжи от гнева сводило челюсть. А Олеся наконец-то говорила все то, о чем так долго думала.
— Нет никаких «нас», Серёжа, и уже давно! Я долго любила тебя, долго закрывала глаза на все, что ты делал. Кроме того, что ты тянул деньги из меня, ты тянул их из бюджета компании. Я это видела и покрывала их сама, потому что не хотела потерять тебя. А ты стыдил нас за то, как мы живем и сколько мы тратим, не замечая, что единственная дыра семейного бюджета это ты. Я не позволю тебе экономить на ребенке. Мои же деньги на моего ребенка. Время и день развода сообщу позже. Собери вещи и уходи.
— Леся…
— Я говорю тебе уходить. Иначе сделаешь хуже.
Олеся и Дима несколько минут стояли на улице. Дима тушевался и долго глядел на свои ботинки, потом вглядывался в улицу, потом на бумаги в руке и, как бы резюмируя, проговорил:
— Нет, ну вот это точно из-за меня.
Олеся выдохнула и засмеялась.
— Пожалуй, да.
Такси должно было приехать через несколько минут.
— Мне стоит отказаться от этих денег. Я это… не отдам. Мягко говоря, никогда.
— Не отказывайся, это я отдала тебе все долги. Если жизнь человека можно оценить в деньгах, то это не они. Но я пыталась лишь оценить те пропавшие невозвратные годы, когда ты больше всего нуждался во мне, а меня не было рядом.
Теперь этот счет переходит в твое полное владение. Если не захочешь пойти учиться, используй их как-нибудь по-другому. Ты взрослый человек, решай сам.
Темнело. Сумерки сгущались.
— Я не знаю, говорят ли в таких случаях спасибо, но…
— Не за что. Обращайся.
Со следующего дня у них начнется совершенно новая жизнь, и они в холодный июльский день понимают это лучше всего.
