Миркина мама не доверяла официальной медицине. Она всегда лечила Мирку сама, а методы лечения, как говорил папа, «активно черпала на работе».
Вообще-то, мамина работа не имела отношения к медицине. Просто там работало множество матерей, которые знали, как нужно лечить ребенка.
Таких специалистов по детским болезням у мамы на работе было много, и их методы лечения не повторялись.
Еще мама у Мирки была ответственная и никогда не рассчитывала на случай.
Поэтому у нее была заведена такая специальная записная книжка – в плотной клеенчатой обложке. Цвет обложки мама называла «кофе с молоком». Но если честно, оттенок был ближе к «гусиному помету».
Когда мама замечала у Мирки кашель, сопли, или что-нибудь еще из записанного на первых страницах этой книжки, лицо у нее делалось решительным и в то же время немного отрешенным.
Мама доставала из ящичка в комоде маникюрные ножницы с затупленными концами.
Ими мама стригла себе ногти под самый корень, сильно закусывая нижнюю губу.
Под ножницами, лак на маминых ногтях, чаще всего цвета «кофе без молока», трещал и разлетался во все стороны, иногда отскакивал от стен и прилетал маме в лицо.
Не обращая на это внимания, мама продолжала молча стричь. Сначала левую руку – правой рукой, потом правую – левой. Остриженные ногти она складывала аккуратной горкой на крышке комода, а закончив, заворачивала их в салфетку и выбрасывала в мусорное ведро под раковиной.
Потом мама доставала из шкафчика в ванной жидкость для снятия лака. Она наносила ее из флакона на кусочек ваты и терла оставшиеся на руках ногти, снимая с них потрескавшийся под ножницами лак.
Разносящийся по дому резкий запах ацетона означал, что скоро мама начнет Лечение.
Стерев лак, мама закалывала свои волосы невидимками. Затем доставала толстостенный пузырь с медицинским спиртом и тщательно терла им руки.
Запах спирта, перекрывающий запаха ацетона, – знак того, что уже через минуту Мирка услышит приговор:
– Сейчас будем ставить банки.
Вот этой маминой фразы Мирка боялась, пожалуй, больше всего на свете.
Вот поэтому Мирка, как могла, скрывала от мамы первые признаки простуды – старалась не кашлять и не шмыгать носом на виду у мамы.
В этот раз ей удалось продержаться только один день.
На второй день мама все-таки услышала ее кашель, из-за плотно закрытой двери Миркиной комнаты. Она зашла, потрогала Миркин лоб губами, а потом вышла из комнаты.
И Мирка уже знала, что скоро мама проведет все свои ритуалы с обрезанием ногтей и дезинфекцией рук, а потом достанет свою заветную коробку. Из-под коньков для фигурного катания, которые давно уже стали малы и были отданы кому-то на маминой работе.
В их семье это теперь называлось: «коробка с банками».
Сверху в коробке лежал мамин факел – толстая металлическая спица для вязания, плотно обмотанная слоями ваты, а сверху еще и бинтом.
А под ним – сами «банки», напоминающие лампочки без внутренностей. У мамы их было ровно тридцать штук, Мирка посчитала, как только научилась.
Когда мама подожгла факел, банки у нее были уже подготовлены и сверкали обработанным спиртом боками. Мирка лежала на кресле-кровати, на животе. Ее спина была намазана вазелином.
Мама взяла первую банку. Погрузила в нее горящий факел и сожгла внутри воздух. Вынув факел, резко припечатывала банку к Миркиной спине.
Если все было сделано правильно, то раздавался «чпок», и банка присасывалась к спине. Признаком правильного присасывания банки для мамы была вздувшаяся под ней, покрасневшая кожа.
Когда так не получилось, мама дергала банку и отрывала ее от спины, игнорируя Миркины вопли.
Необходимо было добиться правильного вздутия кожи под каждой банкой. Повторять столько раз, сколько у вас банок, а у ребенка спины.
На Миркину входило шестнадцать. По две банки с каждой стороны от позвоночника. В четыре ряда – от плечей до поясницы.
Когда все банки успешно присосались, мама завернула Мирку с банками в шаль, а сверху еще накрыла ватным одеялом. И все это в разгар лета!
На свободе осталась только Миркина голова, повернутая набок. Для дыхания.
Под тяжестью банок, шали и одеяла, Мирка чувствовала себя черепахой, придавленной тяжестью собственного панциря и неспособной ползти.
Лежать с банками нужно было ровно двадцать пять минут.
– Что почитать? – спросила мама.
– Мифы. Второй том, где закладка.
Мама читала ей сначала про Никту, живущую в бездне Тартара, потом про девять дочерей скандинавских богов Рани Эгира, потом еще и про заколдованную Сциллу с двенадцатью ногами и шестью собачьими головами.
Мирка смотрела на мамин профиль, пока она ей читала. Подбородок у мамы был мягкий, похожий то ли на волшебный башмачок, то ли на горшочек из сказки, который варит кашу, стоит ему сказать: «Горшочек, вари».
А губы у мамы были искусаны, и поэтому немного припухшими.
Мирка всегда легко определяла, когда мама нервничает – из-за ее привычки прикусывать губы. Если нижнюю – немного обеспокоена. Если верхнюю – волнуется уже посильнее. Кусает обе сразу – значит, психует не на шутку.
Мамины губы после такого казались вышедшими из своих границ, а иногда кровили. Но потом ранки затягивались, превращались в коросточки. Мирке всегда хотелось их отковырять, как она делала со своими асфальтовыми коростами, но мама такого бы не позволила.
Поэтому Мирка закусывала собственные губы, пока терпела эти проклятые банки на спине.
Через двадцать пять минут мама снимала банки с Миркиной спины. Наверное, так снимают с черепах их панцири браконьеры. Вот интересно, какие следы остаются после этого у черепах.
У самой Мирки от банок на спине оставались круглые синяки, вздувшиеся над белой, еще нетронутой банками кожей. Как котлеты средней прожарки, на большой белой булке.
