За мыслями-скакунами Александра Александровича, который не способен удержать их в узде, поспеть крайне сложно. Тем более, что скачут они частенько в разные стороны.
В качестве типичного примера можно рассмотреть его собственные рассуждения о коллективизации, в которых он всех желающих приглашает принять участие:
«Это [коллективизация; прим. - автора] было продиктовано не киношным «тиранством», а житейскими – и насущнейшими! – проблемами. Чтобы создать промышленность, нужно было продать за границу хлеб. А чтобы продать, его нужно было взять.
Давайте проведем подобие «штабной игры». Представьте себя на месте Сталина
Так вот, ваши действия? У вас есть одна-единственная возможность: взять в деревне много-много хлеба и продать его за рубеж, получить за это валюту, а уж на нее купить оборудование для становления промышленности.
Ну же, ваши действия?»
Только, я вас умоляю, без всякого придурочного интеллигентского лепета о том, что хлеб у крестьян надо купить, предложив взамен необходимые деревне товары. Вам негде взять товары для деревни. Хлеб вы можете только отобрать – потому что деревня уже придерживает хлеб, не желая сдавать его городу по существующим невысоким ценам. Уже придерживает! У вас на столе лежат секретнейшие сводки, которые сообщают: скоро в миллионных – и не миллионных тоже – городах начнется голод. И тогда, не исключено (память о Гражданской войне слишком свежа и необходимые навыки не утеряны) начнется сама собой война города против деревни».
Чем больше я перечитываю этот отрывок, тем меньше понимаю его смысл. В первом абзаце Бушков пишет, что хлеб в деревне нужно было, культурно выражаясь, экспроприировать, чтобы его экспортировать и за счёт экспорта профинансировать индустриализацию. А в последнем – что мужичьё, называя вещи своими именами, нужно было ограбить, чтобы люди в городах не начали подыхать от голода и, одичав, не перебили друг друга из-за еды в новой гражданской войне.
Штабные учения на этом можно и заканчивать, не прибегая к «придурочному интеллигентскому лепету», потому что ни один нормальный человек, если его детям нечего есть, не покупает прокатный стан. И для предупреждения стихийного голода не стоит организовывать его специально. И погубить 8 миллионов своих соотечественников, спасая их от новой гражданской войны, совсем не самая лучшая идея.
В рамках предложенной Бушковым «штабной игры» не мешало бы заглянуть в прошлое, потому что знание прошлого часто помогает проследить причинно-следственные связи, установить истоки проблемы и правильно спланировать действия на будущее для её устранения.
Если говорить об экспорте хлеба за границу для получения средств на индустриализацию, нужно вспомнить, что царская Россия продавала его за бугор гораздо больше, чем СССР. И по маслу была не последней (написать «первой» поостерегусь, помня свой прокол с зерном). И по куриным яйцам тоже. В одном из своих выступления Столыпин говорил депутатам Государственной Думы, что от продажи сибирского масла Россия приобретает больше средств, чем от сибирского золота. До показателей Российской Империи Советскому Союзу никогда не удалось даже близко подойти, и этот разрыв увеличивался с каждым годом.
При этом во времена Николая II хлеба удивительным образом хватало и на экспорт, и на внутреннее потребление (вспомним откровения бывшего слесаря Н.С. Хрущева и бывшего безземельного батрака-инородца С.А. Ваупшасова, которые я цитировал в главе «Бездомная мастеровщина»), а в СССР уже к 1929 году, в мирное время пришлось повсеместно вводить продуктовые карточки. До подобного убожества Российская Империя не докатывалась даже в годы Первой Мировой.
И никому из крестьян не приходило в голову в мирное время «придерживать» хлеб, прятать зерно в тайники и схроны. Зачем прятать, если его и открыто лежащее никто не отнимал силой?! Не хочешь продавать, оставь себе на здоровье. Была бы честь предложена.
И каждый, кто любит постоянно говорить, что при Николае II зерно экспортировалось по принципу «Не доедим, но вывезем!», хоть изредка должен вспоминать и о том, что тогда принудительного изъятия зерна не проводилось. Каждая его горсть из тех вывезенных 9 или 11 млн. тонн, была продана хозяином добровольно. Каждый сам решал, съесть этот хлеб, скормить его скотине или отправить на рынок.
Это во время Первой Мировой войны из-за прекратившегося экспорта хлеба в стране стало слишком много, он резко подешевел, и крестьяне стали «придерживать» его в ожидании конца войны, возобновления внешней торговли и возврата к довоенным ценам. Тогда царскому правительству действительно пришлось прибегнуть к реквизициям части зерна. Но реквизиция – это тоже покупка. Только продавец при этом не может отказаться от продажи. И ничего общего ни с продотрядами времён военного коммунизма, ни с обязательными хлебозаготовками, проводимыми Советской властью в мирное время, царские военные реквизиции не имели, потому что не отменяли свободной купли-продажи сельскохозяйственной продукции. А при военном коммунизме продотряды просто забирали у крестьян зерно, которое они сочли «излишками». Царские (а позднее Временного Правительства) военные реквизиции вполне можно назвать налогом, уплачиваемым натуральным продуктом. Точно так же в первые годы НЭПа взымала продналог и Советская власть.
НЭП дала мужикам немного отдышаться и обрасти шерсткой. Но, уже начиная с 1927 года, крестьяне были лишены права продавать свой хлеб кому-либо даже на внутреннем рынке по свободным ценам. Только государству, и только в количествах и по ценам, этим государством установленным. А невыполнение заданий хлебозаготовок приравнивалось к экономической контрреволюции со всеми вытекающими последствиями. И установленные правила игры сама же Советская власть меняла на ходу. Помните, как в романе Михаила Шолохова «Поднятая целина» обсуждаются методы борьбы с кулаками. Дать им, негодяям, твёрдое задание и, если они его сумеют выполнить, задание увеличить. Так до тех пор, пока не появится повод кулака посадить. Результаты такой экономической политики налицо. Хлеб стали «придерживать». А наиболее дальновидные хозяева, начали всё распродавать, обзаводиться за взятки справки о своём бедняцком статусе и подались в города.
Принципиально не обращаясь за справками к буржуазным фальсификаторам из всяких там загнивающих Америк и Великих Британий, я приведу соответствующие данные из книги Д.Д. Мишустина «Внешняя торговля и индустриализация СССР» изданной в Москве в 1938 году Научно-исследовательским институтом монополии внешней торговли:
«Стоимость экспорта СССР даже в год, когда он достиг своих наивысших размеров, составлял лишь 56,6% стоимости экспорта царской России в 1913 году. В 1913 г. экспорт царской России составил 6658 [По курсу 1913 г.] млн. руб., а экспорт СССР, тоже по ценам 1913 г., составил в 1930 г. 3771,2 млн. руб. В 1934 г. экспорт СССР составлял лишь 42% царской России…
Нищая царская Россия вывозила в два раза больше, чем СССР в год наивысшего уровня своего экспорта [именно так и написано в советской книге в сталинское время; прим. - автора]…
Очень невелик советский экспорт и в сравнении с экспортом других стран. В 1932 г. СССР занимал по экспорту 12-е место в мире. Экспорт СССР был меньше экспорта следующих стран: США, Англии, Германии, Франции, Японии, Бельгии, Италии, Голландии, Брит. Индии, Аргентины и Канады. В 1934 г. СССР по экспорту перешел на 13-е место. К числу стран, вывозящих больше, чем СССР, прибавился еще Австралийский Союз. В 1934 г. СССР вывез товаров почти на такую же сумму, что и Британская Малайя. В 1935 г. СССР перешел по экспорту на 18-е место и стал вывозить на меньшую сумму, чем перечисленные страны, и, кроме того, меньше, чем Швеция, Дания, Нидерландская Индия и Южно-Африканский Союз».
Вот так. Валюта для индустриализации нужна в огромных количествах, а получает её Союз Советский меньше, чем Союз Южно-Африканский, и экспорт с каждым годом уменьшается. Хранение иностранных денежек приравнено к измене Родине, а валюты больше не становится. Ну, и не последний вопрос: а почему именно валюты? Почему в мирное время царский рубль сам по себе был валютой? Почему советский рубль стал «деревянным»?
Это смело можно назвать словами РАСПАД и ДЕГРАДАЦИЯ. Да за создание такой экономики её архитекторов нужно было безжалостно расстрелять. Без права переписки.
Как такая книга была опубликована в разгар Большого Террора в СССР?!
Думаю, что это стало возможным благодаря засевшим в тех пяти или шести советских цензурах (о которых вспоминал И.Л. Солоневич; см. первую часть главы «Пережиток прошлого») таких же бестолочей, про каких товарищ Сталин говорил в своём докладе на Первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 года. Имея безупречную анкету и партбилет, но ничего не понимая в политэкономии, они ограничились началом книги, где автор добросовестно изложил все обязательные большевистские песнопения и заклинания того времени:
«Продолжая дело Ленина, развивая и обогащая марксизм-ленинизм, отстаивая его в жестокой борьбе с контрреволюционным троцкизмом и правыми реставраторами капитализма, тов. Сталин повел нашу страну по ленинскому пути и под его руководством в СССР уже построено социалистическое общество…»
Увидев дальше необходимое количество цитат из трудов и выступлений Вождя, проклятий в адрес Троцкого и Бухарина, упоминаний о засевших в наркомате внешней торговли шпионах-вредителях, цензоры успокоились и даже не попытались вникнуть в смысл остального текста. А его можно перевести с научного на русский так:
Иностранные буржуи продают товары на экспорт, потому что у них всего очень много, так много, что девать некуда. Они даже торговые войны между собой ведут за рынки сбыта, чтобы можно было продать ещё больше,
А мы при социализме экспортируем товары, которых у нас и для себя мало, не хватает даже для внутреннего рынка. Но одного у нас просто мало, а другого совсем нет, поэтому приходится вывозить то, в чём и сами нуждаемся.
Это не я придумал, я лишь повторяю. Все претензии к тем, кто в 1938 году в СССР такие книжки разрешал публиковать. И один мой знакомый ветеран из Дегтярска, состоящий на учёте в нашей парторганизации, рассказывал как-то, что за сомнения в достоверности сведений изложенных в советских газетах и книгах в тридцать восьмом году он лично по двести человек в год на Беломорканал отправлял (хвастался, конечно; на самом деле - человек сто, не больше).
Итак, в годы первых пятилеток под мудрым водительством Организатора и Вдохновителя Всех Наших Побед наш могучий Советский Союз, где так вольно дышит человек, экспортировал на нужды индустриализации товаров в два раза меньше, чем «нищая царская Россия». Подчёркиваю специально, что сообщил нам об этом отнюдь не доктор Геббельс.
Теперь из царских времён заглянем в самый неблагоприятный период первых лет Советской власти - в годы Гражданской войны. И будем при этом помнить, что ещё в 1914 году Ленин в статье «О поражении своего правительства в империалистской войне» провозгласил лозунг «Превратим войну империалистическую в войну гражданскую». Так что обвинять Антанту, Пуришкевича или Корнилова в развязывании этой войны не стоит. Тот, кто её готовил, сам в этом и признался в письменной форме.
Открываем роман «Как закалялась сталь» и с удивлением обнаруживаем, что в Жмеринке не было голода ни при царе, ни при Временном правительстве, ни при Центральной Раде, ни при немцах, ни при петлюровцах. Город переходил из рук в руки, но дефицит продуктов возник лишь с приходом в город красных.
На ум приходит версия, что продовольственные трудности были связаны даже не с само́й Гражданской войной, а лишь с одной из противоборствующих сторон этой войны.
Для проверки этой версии открываем роман Дмитрия Фурманова «Чапаев», самую первую его главу.
Действие книги начинается в начале 1919 года, когда из Иваново-Вознесенска отправляется на Восточный фронт рабочий полк:
«Чем ближе к Самаре, тем дешевле на станциях хлеб. Хлеб и все продукты. В голодном Иваново-Вознесенске, где месяцами не выдавали ни фунта, привыкли считать, что хлебная корочка — великий клад. И тут рабочие вдруг увидели, что хлеба вволю, что дело совсем не в бесхлебье, а в чем-то другом…
На каком-то полустанке, где хлеб показался особенно дешев и бел, — закупили по целому пуду. Как же упустить такой редкостный случай? А через день приехали на место и увидели, что там он белей и дешевле».
И это – после трёх с половиной лет империалистической войны и года Гражданской. Не знаю, как это могут объяснить те, кто считает, что без колхозов мы в Великую Отечественную не победили бы.
Между прочим, Иваново-Вознесенск не был затронут войной, но там рабочие хлеба не видят месяцами. А Самарская губерния весь 1918 год была ареной боевых действий сначала между Красной армией и чехами, а затем между красноармейцами и Народной армией КОМУЧа. Война там шла, но хлеба не просто много, а очень много, и он становиться всё дешевле и дешевле по мере удаления от центра. Думаю, что дело именно в расстоянии. От Иваново-Вознесенска (ныне г. Иваново) до Москвы 248 км, а от Самары – 853 км. Количество хлеба и других продуктов прямо пропорционально расстоянию от товарища Ленина, а цены находятся в обратной пропорции к количеству вёрст. И на транспортный паралич этого не спишешь, потому что эшелон с рабочими на восток идёт; мог бы и обратно с купленным хлебом доехать.
Вот только и продавать его, и покупать Самый Человечный Человек запретил. А планы организовать дефицит хлеба в стране он строил ещё до Октябрьской революции, считая продуктовую карточку средством удержания населения в узде пострашнее гильотины. Всё-таки не зря при социализме был в ходу лозунг «Ленин – вечно живой!» Так оно и есть. Их таких двое во всём мире: он и граф Дракула.
Жаль только, что иваново-вознесенские рабочие, которые увидели вдруг, что «дело совсем не в бесхлебье, а в чем-то другом», эту опасную мысль не додумали до конца. Вполне возможно, что, додумав, они перецепили бы паровоз на другой конец эшелона и, объединившись с воткинскими и ижевскими рабочими, вместо Колчаковского фронта двинулись бы на Кремлёвский.
А ещё большевики и лично товарищ Сталин очень любили ссылаться на послевоенную разруху, как на причину многих наших бедствий. Вновь обратимся к классикам соцреализма.
Вот Дмитрий Фурманов, который в романе изобразил себя под именем Фёдора Клычкова, описывает свою первую встречу с чапаевцами в своём гостиничном номере:
«Скоро шумною ватагой ввалились приехавшие с ним [с Чапаевым; прим. - автора] ребята: закидали все углы вещами; на столы, на стулья, на подоконники побросали шапки, перчатки, ремни, разложили револьверы, иные сняли бутылочные белые бомбы и небрежно сунули их тут же, среди жухлых шапок и рукавиц.
Через две минуты Федор видел, как один из гостей развалился у него на неубранной постели, вздернул ноги вверх по стене, закурил и пепел стряхивал сбоку, нацеливаясь непременно попасть на чемоданчик Клычкова, стоявший возле постели. Другой привалился к «туалетному» слабенькому столу, и тот хрустнул, надломился, покачнулся набок. Кто-то рукояткой револьвера выдавил стекло, кто-то овчинным грязным и вонючим тулупом накрыл лежавший на столе хлеб, и когда его стали потом есть - воняло омерзительно».
Здесь, по-моему, комментарии излишни. А вот как он же описывает обстановку не в одной отдельно взятой комнате, а в городе в целом:
«Кругом пальба неумолчная, ненужная, разгульная, чуть-чуть притихающая к ночи: одни «прочищают дуло», другие стреляют «дичь», у третьих «сорвалось случайно». Один военный специалист, высчитывая по секундам и минутам среднее количество этих шальных выстрелов, определил, что понапрасну в день растрачивается глупой этой стрельбой от двух до трех миллионов патронов. Верен ли расчет - сказать трудно, но стрельба была воистину бессовестная».
Для проверки своего предположения о виновниках разрухи я с Южного Урала перенесусь в начало 1918 года в Ростов-на-Дону, недавно занятый красными, куда приехали Вадим Рощин и его жена Катя, герои трилогии Алексея Толстого «Хождение по мукам». Итак, они остановились в доме у сослуживца Вадима, подполковника Тетькина:
«Катю и Рощина устроили в низенькой комнатке с ободранными обоями. Здесь действительно стояло в углу, зеркалом к стене, плохонькое трюмо, фикус и железная кровать.
– Зеркальце мы для безопасности к стене лицом повернули, знаете – ценная вещь, – говорил Тетькин. – Ну, придут с обыском и сейчас же – стекло вдребезги. Лика своего не переносят».
Сейчас в своём промышленном развитии мы ушли далеко вперёд от тех героических лет. Но думаю, если начнём в любом месте своего пребывания разбивать по стеклу или зеркалу, ломать по туалетному столику и без всякого смысла расстреливать от двух до трёх миллионов патронов в день, разруха наступит очень быстро.
Места разные, свидетели (Фурманов и Толстой) разные, а описывают они одно и то же. Где красные, там пренепременно стекла вдребезги.
Предлагаю стенания коммунистов о послевоенной разрухе сравнивать с жалобами алкоголика, который в пьяном угаре подпалил свой дом и теперь вслух горюет, что нет у него, бедолаги, телевизора, шифоньера и зимней обуви.
Сейчас в рамках всё той же штабной игры «без придурочного интеллигентского лепета» переместимся по времени на несколько лет вперёд, а по месту - в Восточную Сибирь. Война недавно закончилась, и в стране введена Новая Экономическая Политика (НЭП), в которой нет ничего нового. Это просто старый, довоенный капитализм. Действие происходит в уездном городе Дудари, куда из губернского центра нужно «или плыть на пароходе, или ехать поездом да еще пробираться по тракту на лошадях – в общей сложности не меньше пяти суток».
Главные герои повести Павла Нилина «Жестокость», которая написана от первого лица, молодые комсомольцы, сотрудники местного уголовного розыска Венька Малышев и автор повести после работы пришли в ресторан выпить пива и послушать музыку.
«Недалеко от нашего столика под стеклом буфетной стойки тускло мерцали бутылки со сладкой водой и разной величины тарелочки с сыром, кетовой икрой и с копченым омулем».
Гражданская война только что закончилась, но в ресторане у местного нэпмана Долгушина уже есть и сладкая вода, и сыр, и копчёный омуль и многое другое. И цены в ресторане вполне доступны для простых комсомольцев, получающих не самую большую зарплату.
А вот эти же ребята идут по улице города:
«Победители еще не чувствовали себя полными хозяевами положения, потому что хозяйством города, его торговлей и экономикой практически верховодили новоявленные предприниматели, так называемые нэпманы. Им принадлежали многие магазины и лавки, скупочные конторы и даже заводы, правда, небольшие: лесопильный, кожевенный и шубный.
И все-таки мы верили, что скоро наступит коммунизм. Мы верили в это даже вопреки тому, что против садика имени Борцов революции, из которого мы вышли на базарную площадь, уже был отремонтирован двухэтажный дом, и маляры, громыхая босыми ногами по железной, свежеокрашенной крыше, подымали на уровень второго этажа большую вывеску: «И.К. Долгушин. Кондитерский магазин».
– Ты смотри, и стекло хорошее где-то добыл! – показал Венька на отмытые окна дома, позолоченные косыми лучами предзакатного солнца. – А говорят, стекла нигде нету…»
Опять стёкла… Но теперь их не красноармейцы бьют, а нэпманы-капиталисты вставляют. И уже работают заводы. И уже отрывается кондитерский магазин. И для этого они уже находят и краску, и стекло, и кондитерские изделия. И всё это в Дударях, куда из губернского города поездом и лошадьми по тракту краску и стекло нужно везти не меньше пяти суток. И всё это сразу после Гражданской войны, а не после двенадцати лет мирного созидательного труда.
Так же быстро восстановив и тяжёлую промышленность, оставшуюся в наследство от царской России, получая вдвое больше валюты от экспорта, чем получала Советская власть, эти же самые люди вполне могли бы провести индустриализацию в спокойном режиме, ни у кого ничего не отнимая и вообще без всякого экстрима.
P.S.
Никогда больше не буду принимать участие в затеянных Бушковым штабных игрищах. Да ещё и без «придурочного интеллигентского лепета». Эдак ведь можно всерьёз докатиться и до вывода, что при царе (в крайнем случае, при НЭПе) было лучше, чем при Красном Монархе и социализме, и для решения обозначенных Сан Санычем проблем (отсутствие средств для индустриализации и хлеба для населения городов) достаточно было просто надёжно изолировать от общества ВКП(б) вместе с её Генеральным секретарём.
(продолжение следует)
Предыдущие публикации:
Предисловие - Правдивый портрет эпохи