Приобретение Амура
Б.Григорьев
Аннотация очерка П.В.Шумахера «К истории приобретения Амура»,
опубликованного в журнале «Русский архив» за 1878 год вып. 9-12
Несколько слов об авторе очерка.
Пётр Васильевич Шумахер (1817-1891) - датчанин немецко-польских кровей, потомок эмигранта, обосновавшегося в России ещё при царе Алексее Михайловиче, поэт-сатирик, пародист и юморист, знаток Сибири – в 1835-1853 гг. работал управляющим золотыми приисками Базилевских, Рюминых и Бенардаки, с начала 1860-х гг. - чиновник по особым поручениям при генерал-губернаторе Восточной Сибири Муравьёве-Амурском. Он автор очерков об обороне Камчатки в 1854-55 гг., о первых русских поселенцах в Сибири и о сношениях России с Китаем в 1567-1805 гг. И это только часть биографии этого необыкновенного человека и весьма колоритной личности, заслуживающей отдельного исследования. Желающих познакомиться подробнее с биографией П.В.Шумахера отсылаю к интернету.
Предлагаемый читателям «Молодости в сапогах» труд Шумахера основан на неизвестных ранее источниках и является результатом его службы в канцелярии генерал-губернатора Н.Н.Муравьёва-Амурского (1809-1881).
Серьёзный интерес России к Амуру проявился лишь в 1846 году, когда по высочайшему повелению командиру брига «Великий князь Константин» подпоручику корпуса флотских штурманов П.Ф.Гаврилову 2-му (1814-1898), состоявшему на службе в Русско-Американской компании, было приказано выполнить гидрографические работы по исследованию Охотского моря и негласно, при соблюдении строжайшей конспирации «заглянуть» в Амурский лиман. Там, по сведениям тунгусов, нашли себе прибежище беглые русские и всякого рода бродяги.
Гаврилов вышел в море, не проинформировав о цели плавания даже своих помощников, выдавая себя внешнему миру за «нерусского рыболова» и имея на борту вирджинский, а не русский табак. Бриг Гаврилова из-за мелей в Амурский лиман пройти не смог, и его поход, пишет Шумахер, не открыл, а скорее закрыл Амур. В донесении РАК императору Николаю I утверждалось, что глубина лимана составляет всего 3 фута, т.е. около 1 м.
Открытие и занятие устья Амура-батюшки полностью принадлежит графу Николаю Николаевичу Муравьёву, получившему к своей фамилии приставку «Амурский», пишет Шумахер. Во время своего пребывания в 1847 году в Петербурге граф познакомился с капитан-лейтенантом Г.И. Невельским (1813-1876), присутствовавшим при постройке транспорта «Байкал» в Хельсингфорсе, предназначенного для доставки грузов на Камчатку. В беседе с Геннадием Ивановичем граф рассказал о заинтересованности императора в исследовании Амура и заинтересовал им молодого моряка. Невельской стал ходатайствовать о назначении его капитаном на «Байкал» и в феврале 1848 года написал Муравьёву в Иркутск письмо с просьбой поддержать это ходатайство. В итоге он был назначен капитаном «Байкала» и в этом же году отправился в путь на Камчатку.
29 января 1849 года для обсуждения амурского вопроса был создан комитет, который своим решением от 8 февраля утвердил положение о морской экспедиции для исследования этой реки. Большое внимание в этом положении уделялось тому, чтобы экспедиция не встревожила Китай. МИД во главе с Нессельроде разработал план направления в устье Амура, на его северный берег, направить ещё одну экспедицию, которая бы, с одной стороны, охраняла указанный район от посягательств иностранцев, а с другой стороны, установив торговые отношения с проживавшими там гиляками, укрепляли там статус России.
Одновременно дипломаты предлагали установить в этом районе крейсерство с участием русских кораблей. При появлении англичан или других иностранных судов в районе Амура или Сахалина генерал-губернатор должен был, не дожидаясь указаний сверху, информировать об этом Ургинский пограничный пункт китайцев, отводя от себя все их возможные подозрения. Исполнителем проекта назначалась РАК, а финансирование осуществлялось из государственной казны.
Для вручении детальной инструкции Невельскому, который был должен разгрузиться в Петропавловске и получить лишь общие указания Муравьёва о следовании к Сахалину, из Охотска в июне по поручению Муравьёва отправился на боте «Кадьяк» штабс-капитан Карсаков. Поиски «Байкала» Невельского оказались безуспешными, «Кадьяк» разошёлся курсами с «Байкалом», и Карсаков ни с чем вернулся в Аян.
Невельской решил действовать, не дожидаясь инструкции. Он вышел к восточным берегам Сахалина, обогнул его с севера, вошёл в пролив, отделявший остров от материка и взял курс на юго-запад. 24 июня у мыса Головачёва он встретил мели, не позволившие ему войти в устье Амура, и курсом в северо-западном направлении прошёл вдоль маньчжурского берега. Не доходя примерно 4-х миль до берега, «Байкал» обогнул банку и, продолжая идти в южном направлении, нашёл фарватер, 28 июня вошёл в Амурский лиман и стал на якорь. Невельской приказал спустить 2 шлюпки, чтобы на них сделать промеры глубин: мичман Грот пошёл вдоль сахалинского берега, а лейтенант Казакевич сделал промеры у материкового берега. Последний нашёл устье Амура, вошёл в него и в гиляцкой деревне установил первый контакт с тамошними туземцами.
Потом и сам Невельской вошёл в устье Амура и, следуя на юг по лиману, через несколько дней подошёл к тому месту, где вместо предполагаемого Лаперузом и др. мореплавателями перешейка, открыл пролив, названный потом в его честь проливом Невельского. Пролив к югу расширялся, и вся эта акватория, отделявшая Сахалин от материка, стал потом называться Татарским проливом. Лаперуз-таки и тут оставил свой след, назвав южную часть пролива Татарским заливом: для «просвещённых» европейцев все жители этого района назывались тогда та(р)тарами.
Исследую воды между Амурским лиманом и Сахалином, Невельской через 30 дней вернулся на борт «Байкала» и несколько дней пытался войти на нём в Амур. После тщетных усилий он отправился на север в Охотское море. По пути он открыл залив, дав ему имя залив Счастья. В это время РКА из Аяна на поиски «Байкала» отправила прапорщика корпуса морских штурманов Орлова. Орлов, двигаясь на двух байдарках вдоль материкового берега на юг, у мыса Мухтеля встретился с Невельским.
1 сентября 1849 года «Байкал» появился у входа в бухту Аяна, где уже находился Муравьёв. С 1840 года в посёлок Аян РАК перевела свою базу из Охотска, поскольку порт Охотска, расположенный в устье реки, стал мелеть, в то время как в Аяне была чистая и глубокая бухта. Осведомившись об успешных действиях Невельского, Муравьёв отправился обратно в Иркутск, приказав и Геннадию Ивановичу следовать за ним.
Невельской был вызван для доклада в Петербург, и вскоре была организована Амурская экспедиция, в рамках которой Невельскому было поручено организовать в бухте Счастья зимовку в целях установления торговли с гиляками и разведывания края, «не касаясь ни под каким предлогом устья Амура». 21 июня 1850 года Невельской всё на том же «Байкале» прибыл в бухту Счастья и сразу установил добрые отношения с жителями селения Гинель-во 29 июня, «помолясь Богу, русские заложили первое в преддверии р. Амур заселение, которое…названо «Петровским зимовьем» РАК».
Между тем, против Муравьёва в Петербурге объявились серьёзные противники. Министр финансов Ф.П.Вронченко (1779-1852), ссылаясь на губернатора Москвы А.А.Закревского (1783-1865), доложил министру иностранных дел К.В.Нессельроде, что активность иркутского генерал-губернатора якобы вызвала беспокойство китайского правительства. Николаю I подали об этом записку, но император не обратил на неё никакого внимания. (И действительно, откуда А.А.Закревский, сидя в Москве и не имея никакого отношения к внешним делам, мог получить какую-то информацию о Китае? Б.Н.)
Потом «выступил» губернатор Западной Сибири П.Д.Горчаков (1789-1868), пославший военному министру графу А.И.Чернышеву (1785-1857) конфиденциальную записку, содержащую явную околесицу: и что Амур для России – лишняя обуза, и что население Сибири и так ограждено от тлетворного влияния иностранцев ничего не стоящими казне непроходимыми дебрями Якутии, и что жители Сибири, и так не очень лояльно настроенные к России (!), соприкоснувшись с американцами и прочими иностранцами, совсем отдадутся под их влияние.
Тем не менее, эту околесицу - уже в форме записки Чернышева об опасности отложения Сибири от России, содержавшей просьбу учредить особый комитет для рассмотрения такого важного дела, - прочёл государь. И он наложил на записке резолюцию: «Будем иметь в виду по приезде генерал-лейтенанта Муравьёва». (Маразм стал крепчать, Б.Н.)
Между тем, Невельской поднялся по Амуру на 25 вёрст и 6 августа 1850 года заложил Николаевский Пост. После этого он отправился в Иркутск, но, не застав там Муравьёва, при котором должен был состоять, проследовал в столицу. Там они вместе составили докладную записку Николаю I и доложили её 29 ноября, в день 25-летия его царствования. В записке особ подчёркивалось, что Невельской поставил на Амуре ф л а г и п у ш к у. По результатам записки был образован т.н. Гиляцкий комитет, в состав которого вошли «графья и князья» Нессельроде, Чернышев, Вронченко, Меншиков, Перовский, генерал-квартирмейстер Ф.Ф.Берг (1794-1874), т.с. Л.Г.Сенявин (1805-1862), глава Азиатского департамента МИД и Муравьёв.
Мининдел Нессельроде был в своём репертуаре: он выступил против заселения устья Амура – Карл Васильевич был счастлив основанием поселения в бухте Счастья, закладка Николаевского Поста вызовет недовольство китайцев, своим многочисленным войском они сомнут наши слабые силы в регионе, и для сохранения чести и достоинства России (!) Николаевский Пост надобно снести. Муравьёв пытался защищать свой проект, но на него «набросились» Сенявин и Чернышев. Граф Александр Иванович допустил даже в адрес Николая Николаевича упрёк:
- Вы хотите воздвигнуть себе памятник!
(Вот где была собака зарыта – вульгарная зависть взыграла в груди российских «патриотов»! Б.Н.)
Через несколько дней Муравьёву прислали журнал, в котором все члены Гиляцкого комитета уже поставили свои подписи под решением похоронить идею освоения Амура. Николай Николаевич предложил курьеру попить чайку, а пока тот пил, он написал в журнале своё особое мнение, противоположное мнению поставившим подписи. Чернышев был недоволен и высказал Муравьёву своё «неодобрение-с», но Николай Павлович предложил Гиляцкому комитету собраться вновь – теперь уже под председательством наследника Александра Николаевича. Наследник поддержал особое мнение Муравьёва и убедил Меньшикова, Перовского и Берга в его пользе. Но четверо членов остались при своём мнении, и по праву большинства проект опять «похоронили».
Прочитав постановление, Николай Павлович повелел Николаевский Пост на Амуре оставить и на летнее время послать на помощь его гарнизону морское судно. Элегантное решение: постановление Гиляцкого комитета не отменять, дабы не обидеть одряхлевших патриотов Нессельроде, Чернышева, Вронченко и Сенявина, а Муравьёву препятствий не чинить. Точка.
РАК стала использовать поселение как склад для торговли с местным населением. Брандвахту как на реке, ещё нам не принадлежавшей, ставить не стали, но судно для охраны устья Амура от посягательств иностранцев, отправили. В китайский трибунал (?) Сенат направил послание, объясняющее действия России именно охранительными намерениями, дабы иностранцы не заняли территории, пока не разграниченные между Китаем и Россией.
Между тем из донесений Невельского из Петровского зимовья Н.Н.Муравьёв сделал далеко идущие выводы, а именно: РАК была не в состоянии по-настоящему заниматься освоением приамурской территории, и было целесообразно возложить эти обязанности полностью на государство, для чего он предлагал наделить Амурскую экспедицию более широкими правами и обязанностями. Генерал-губернатор предлагал разместить на гиляцкой земле роту 46-го флотского экипажа, дополнив её полусотней казаков, мастеровыми, священником и доктором с открытием там отделения Камчатского госпиталя, и подчинить их начальнику экспедиции. РАК следовало освободить от прежних обязанностей и выдать ей компенсацию за оказанные услуги.
К сожалению Петербург на доклад Муравьёва ответил, что предложенные им меры признаются «рановременными» и ограничился посылкой к Невельскому…одного священника. А Г.И.Невельской, при своих скудных ресурсах, ободряемый поддержкой Николая Николаевича, твёрдо шёл вперёд и организовал несколько военных постов в устье Амура и на Сахалине.
Между тем, одновременно с учреждением Амурской экспедиции была назначена сухопутная экспедиция военного топографа полковника Н.Х.Агте (1816-1867). Инициировал её всё тот же комитет, состоявший из Нессельроде, Чернышева, Меньшикова, Перовского и Берга, своим решением от 8 февраля 1849 года. Срок экспедиции был рассчитан на 3 года.
В задачу Николая Христиановича входило изучение Забайкалья с точки зрения определения будущей границы с Китаем, поиски полезных ископаемых и соблюдение чрезвычайной осторожности в отношениях с китайцами, дабы не возбудить в них каких-либо подозрений. Нессельроде специально настаивал, чтобы при исследовании гор на предмет полезных ископаемых экспедиция работала на северных покатостях и ни в коем случае не заходила на южные покатости, обращённые в китайскую сторону. Об Амуре Нессельроде не хотел и слышать, в то время как военный министр Чернышев к нему был совершенно безразличен: в конце июля он письменно запрашивал генштаб, что это за такая экспедиция, которой руководил полковник Агте, совершенно забыв о том, что будучи членом комитета сам полугодом ранее подписывал решение о её создании! (Вот таким стал герой наполеоновских войн, одряхлевший и обронзовевший с течением времени. Б.Г.)
15 мая 1849 года Муравьёв отправился на Камчатку, но едва он добрался до Якутска, как его настигло письмо Чернышева о направлении в Забайкалье экспедиции Агте, в котором генерал-губернатору предписывалось оказывать Николаю Христиановичу всемерное содействие. Между тем в Петербурге было хорошо известно о том, что Николай Николаевич должен был к этому времени убыть на Камчатку, но почему-то Чернышев не учёл этого обстоятельства.
Муравьёв с беспокойством воспринял это известие, полагая, что она может помешать деятельности Невельского в устье Амура и на Сахалине, и дал указание своему заместителю в Иркутск придержать экспедицию Агте в городе до своего возвращения на место. Свои соображения на этот счёт он изложил в письме государю императору, в частности, он писал, что изыскания полезных ископаемых на северных покатостях гор он мог бы организовать своими силами и что экспедиция Агате может только всполошить китайцев.
Чернышев и Вронченко, задетые за живое, пишет Шумахер, употребили все усилия, чтобы доказать неосновательность мнения Муравьёва, но государь 30 сентября 1849 года наложил на их записку известную резолюцию: «Оставить до прибытия в С.Петербург генерал-лейтенанта Муравьёва». Н.Х.Агте в ожидании Муравьёва использовал научные силы своей экспедиции на территории Забайкалья, не пытаясь «заглядывать» по ту сторону покатостей гор, которые отделяли Россию от Китая.
По возвращении в Иркутск Муравьёв захотел «перепрофилировать» характер экспедиции Агте и направить её именно на работу в устье Амура и на Сахалине, но Агте с этим предложением категорически не соглашался и нашёл поддержку в лице МИД и его управляющего Нессельроде. Граф подал записку императору, но и на ней Николай 5 сентября 1850 года начертал резолюцию о том, чтобы отложить решение до приезда Муравьёва в Петербург.
Заседание Азиатского департамента МИД по вопросу Забайкальской экспедиции Агте состоялось 30 ноября в квартире Нессельроде. 26 декабря указанный выше комитет в составе Муравьёва, Нессельроде, Вронченко, Перовского, Чернышева, Меньшикова, Берга и Сенявина всё-таки «перепрофилировал» направленность работ экспедиции Агте, поручив ей исследование мнимой границы с Китаем, следуя вдоль Амура на восток к его устью.
В конце 1852 года Агте возвратился в Иркутск и сообщил полезные и важные сведения по амурско-пограничному вопросу. Исследовав как северные, так и южные покатости Станового хребта и побеседовав там с коренными жителями, Агте выяснил от них, какие земли они искони считали принадлежащими Китаю, а какие – России. Так что пограничный вопрос мог ставиться уже на более реальную почву. Полковник также доложил информацию об Амуре и условиях плавания по нему. Муравьёв отпустил Агте с докладом о своих изысканиях в Петербург, а сам выехал в столицу в марте 1853 года.
Государь выслушал доклады Агте и Муравьёва 22 апреля в присутствии наследника, в.к. Константина Николаевича и А.И.Чернышева. Николай Павлович с интересом выслушал доклады и, ознакомившись с картами и результатами съёмок экспедиции Агте, с удовлетворением восклицал:
- И так это наше!
Обратившись к Чернышеву, он приказал ему сообщить Нессельроде, чтобы МИД снёсся по этим делам с китайцами, а затем, указав пальцем на Кронштадт, а потом на Амур, спросил Муравьёва:
- Всё это хорошо. Но я ведь должен посылать защищать это из Кронштадта.
- Кажется, нет надобности, государь, так издалёка - ответил Муравьёв, и проведя рукой от Забайкалья по реке Амур, добавил: - Можно и ближе подкрепить.
- Эх, Муравьёв, - сказал император, положив руку на голову Николая Николаевича, - ты право когда-нибудь сойдёшь с ума от Амура!
- Государь, сами обстоятельства указывают этот путь.
Николай Павлович ударил Муравьёва по плечу и сказал:
- Ну, так пусть же обстоятельства к этому и приведут. Подождём.
На другой же день генерал-губернатор и полковник Агте были осыпаны наградами.
…Между тем Азиатский департамент в лице т.с. Сенявина практически саботировал указание Николая Павловича войти в контакт с Китаем по пограничным вопросам и тянул исполнение государя до тех пор, пока Муравьёв не отъехал за границу на лечение. Отправленная китайцам нота от 16 апреля 1853 года, по словам Шумахера, скорее вредила Амурскому делу, чем помогала. МИД России предлагал китайцам выслать своих уполномоченных в Кяхту или Иркутск и вместе с нашими топографами определить место выставления пограничных столбов.
Когда в октябре Николай Николаевич вернулся с лечения в Петербург, он спросил Сенявина, нет ли каких особых дел, требующих его присутствия в Иркутске. Сенявин умолчал о предложении, сделанном китайцам в апрельской ноте, и сказал что таких дел пока нет. Муравьёв, поверив Сенявину, со спокойной совестью остался в Петербурге. А в декабре из Иркутска прискакал курьер с экстренным сообщением о том, что китайские уполномоченные, в соответствии с нотой русского правительства, прибыли в Ургу и скоро будут в Кяхте для встречи с русскими представителями по вопросам трактования Амура. Муравьёв переслал информацию Сенявину, и тот признался, что с китайцами было сношение, что МИД уже получил ответ из Пекина и что трактование Амура должно проходить под эгидой иркутского генерал-губернатора. Стал ясен и главный пункт из сделанных китайцам предложений: левый берег Амура, вопреки проекту Муравьёва, считался не русским, а китайским, а определение границы в нижнем течении Амура говорилось как о вопросе второстепенном! Фактически это был не только саботаж, но и явное вредительство.
А кяхтинский градоначальник Н.К.Ребиндер (1813-1865), обнаружив активность китайцев, решил самостоятельно поиграть с ними в дипломатию и запросил из Иркутска необходимые для этого документы. Одновременно он вступил в прямой контакт с МИД и получил там благодарного корреспондента в лице нашего «Кисельвроде». Одним словом, началась вакханалия, не имеющая ничего общего с истинным положением дел. Это и послужило заместителю Муравьёва военному губернатору Иркутска К.К.Венцелю (1796-1874) поводом послать в Петербург курьера.
Муравьёв, чтобы отстоять интересы России, был вынужден вступить с китайцами в долгие и изнурительные переговоры. Амурский джанжун, вождь чжурчженей, в ответ на приказание китайского императора приступить к разграничению пограничных земель с русскими, писал, что русские предложения по границе носили умеренный характер и никакого вреда Китайской империи нанести не могли. Ургинский амбань Бэйссе был другого мнения и предписывал джанджуну собрать знающих людей, которые могли бы представить точные сведения о границе.
Муравьёв в письме к Ребиндеру попросил его никаких переговоров с китайцами не начинать, отделываться вежливыми отговорками о том, что не имеет на это указаний высшего начальства, и просил градоначальника ждать его приезда в Иркутск. Он просил также разъяснить китайцам значение его генерал-губернаторского титула и сообщить им, что ему, генерал-губернатору Восточной Сибири, подчиняются все сухопутные и морские войска вплоть до великого океана. Эта последняя мысль послужила потом основанием для успешного завершения переговоров с китайцами, пишет Шумахер.
Нотой от 6 февраля 1854 года МИД России известил т.н. Китайский трибунал (аналог МИД) о том, что переговоры по пограничным вопросам поручены Н.Н.Муравьёву. В этом же году Муравьёву были приданы дипломатический работник и переводчик с китайского и маньчжурского языков.
В связи с начавшейся русско-турецкой войной и враждебной позицией, занятой по отношению к России Англией и Францией, Муравьёв принял ряд мер по защите русских владений в Охотском море и Тихом океане, в связи с чем запросил генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича о разрешении осуществить сплав военных, амуниции, боеприпасов и продовольствия по Амуру. Запрос рассматривался в особом комитете и получил одобрительную резолюцию государя. Настала минута, пишет Шумахер, «которую Россия ждала полтораста лет». На Шилкинском заводе был построен пароход «Аргунь», экспедицию по сплаву тщательно готовили и торжественно отправили. 18 мая она вошла в Амур, 20 мая была уже у Алабазинского острога, а 28 мая появилась у берегов Сахалина (Айгунь). Об использовании Амура, вызванного чрезвычайными военными обстоятельствами, Муравьёв известил Китайский трибунал.
Излишне говорить о том, что экспедицию возглавил сам генерал-губернатор. Жители амурских деревень при виде «огненной лодки» в страхе разбегались, и Николай Николаевич пытался успокоить их раздачей подарков, серебряных слитков и монет. В 7 верстах от Мариинского поста, в устье Амура, экспедицию встретил Невельской и доложил Муравьёву о благополучном состоянии русских поселений на Амуре и на Сахалине.
Мариинский пост состоял из двух деревянных изб – в них то и расположилось руководство экспедицией. Отсюда 350 нижних чинов, предназначенных для укомплектования 47-го флотского экипажа на Камчатке, ушли в Петропавловск на транспортах «Двина» и «Иртыш», а 120 казаков при 2-х горных орудиях остались в Мариинском посту, в то время как остальная часть экспедиции отправилась вниз по Амуру в Николаевский пост. Николай Николаевич пешком прошёл до поста Декастри и оттуда на шхуне «Восток» уплыл в Императорскую (ныне Советскую, Б.Н.) гавань для встречи с адмиралом Е.В.Путятиным (1803-1883).
В феврале 1855 года «зашевелились» китайцы.
Ургинский амбань уведомил Ребиндера о том, чтобы русские представители к 1 июня прибыли в Горбицу – село, расположенное на левом берегу р. Шилки, хотя Муравьёв в том же феврале просил трибунал отложить переговоры до осени, потому что русские в это время, отразив нападение на Петропавловск англо-французской эскадры, были заняты обороной Охотского моря и района Сахалина. Ребиндер ответил, что Муравьёв уплыл по Амуру с экспедицией, и без его инструкций ничего положительного сообщить не может. 7 мая китайские чиновники прибыли, тем не менее, в Кяхту. Находившийся при русской миссии в Пекине о. Палладий писал, что трибунал ничего в предстоящих переговорах не смыслит и во всём полагается на ургинского амбаня Бэйссе. 8 мая Муравьёв нотой уведомил трибунал, что он занят делами в устье Амура и готов принять, в предварительном порядке, китайских представителей в м. Сунгари-Ула, где он предполагал пробыть до сентября.
И послушные повелению императора китайцы-таки «достали» Муравьёва. Следуя по Амуру, он 12 мая у Камарского караула встретил 4 джонки, в которых были китайские чиновники, готовые для разметки границы. Николай Николаевич сказал им, что он торопится по своим делам к устью Амура и предложил им вернуться обратно в Сахалян-Ула-Хотон[1], чтобы получить там новые инструкции из Пекина в ответ на отправленную им русскую ноту (Шумахер называет её словом «лист»). Китайцы ответили, что они не могут нарушить повеление богдыхана и будут ждать его новых приказов в Горбице. Муравьёв предоставил им свободу действий и, снабдив их охранным свидетельством, уплыл по своим делам.
Нессельроде вскоре осознал, что дело Амура уходит из его рук и только выражал сомнение, что китайцы согласятся отдать России левый берег Амура (2 марта 1855 года скончался Николай I, и дни графа у кормила МИД были сочтены). Муравьёв, не обращая на это внимания, по-прежнему стоял на своём и уверял Петербург в том, что единственно справедливой границей между Китаем и Россией является река Амур. В июне генерал-адмирал уведомил генерал-губернатора о том, что Александр II согласился с его мнением и дал добро на проведение переговоров.
12 августа генерал Дайцынского государства, охраняющий все территории по Амуру, приближённый к богдыхану сановник, князь 6-й степени по имени И (он же И-шань) прислал Муравьёву письмо, в котором сообщал, что уполномоченные на демаркацию границы китайские чиновники прибудут в Сунгари-Ула. Муравьёв просил прибыть их туда 3 сентября, но китайцы явились к Мариинскому посту лишь 8 сентября. Четверых из них губернатор уже встретил 12 мая на Амуре – они так и просидели всё это время в Горбице, а ещё 4 чиновника прибыли из Урги.
Переговоры начались на следующий день. Русскую делегацию на первой сессии Муравьёв по болезни поручил возглавить военному губернатору Камчатки контр-адмиралу В.С.Завойке (1809-1898), участнику Наваринского сражения и организатору обороны Петропавловска в 1854 году. На рассмотрение китайцев было представлено предложение Муравьёва, озвученное ещё в 1851 году, оставить левый берег Амура за Россией и основать на нём посты и поселения с целью использования их на реке для защиты от посягательств на этот регион иностранцев, для судоходства и торговли. Вторая сессия переговоров состоялась 11 сентября уже с участием Муравьёва. Внятного ответа от китайской стороны на наше предложение не поступило из-за отсутствия реакции на него трибунала. Муравьёв направил письмо в Петербург с требованием, чтобы сенат подтвердил его полномочия перед трибуналом и что он действует не самостоятельно, а по поручению высшей власти России.
12 ноября главнокомандующий Китая великий хуанди направил Сахалян-Уласскому джангину Фулхунге уведомление, что богдыхан своим указом запретил в будущем 1856 году русским судам сплавляться по Амуру. Но Николай Николаевич решил не обращать на это внимания, потому что из настроений китайских переговорщиков на Мариинском посту видел, что Китай отнюдь не намерен обострять отношения с Россией и что указ богдыхана никакого влияния на практические дела не окажет. И действительно: 25 ноября китайский трибунал обещал русским в случае крайней нужды позволить плавание по Амуру после взаимной переписки обоих правительств. На практике сам Фулхунга, нарушая указ богдыхана, оказывал Муравьёву практическое содействие в организации плавания по реке, снабжал русских лошадями и провизией, не требуя за это платы. В письме от 1 ноября Муравьёву он высказывал в его адрес хвалебные слова и превозносил его славные деяния.
Александр II приказал свернуть пока всякую активность на Амуре до получения от китайского трибунала чётких и ясных ответов. Всё это было следствием позиции, занятой МИД России, напуганных письмами трёх амбаней – Гиринского, Амурского и Ургинского, в которых утверждалось, что Муравьёв занял в районе р. Сунгари несколько городов и селений, плативших Китаю дань, и что Муравьёв «вовсе не заботится о поддержании двухсотлетнего дружественного согласия и твёрдого мира, и потому просим вразумить Муравьёва».
Муравьёв в это время находился в Петербурге. Он убедил Александра II в необходимости снабдить его формальными правами на переговоры и продолжить их в соответствии с его планами. Государь внял доводам и аргументам генерал-губернатора и «вразумил» - теперь уже князя А.М.Горчакова - снабдить его необходимыми полномочиями. Плавание по Амуру было возобновлено, а за уступки со стороны китайцев император рекомендовал вознаградить их пушками. Применение силы разрешалось только в случае освобождения пленных русских, ибо всякая переписка по этому поводу с китайцами была бы вредна и говорила бы о слабости России.
Находясь в Петербурге, Муравьёв в августе настаивал на том, чтобы МИД проинформировал китайский трибунал о созыве к зиме второго раунда переговоров по пограничным вопросам, но МИД от посылки ноты отказался. (Горчаков, сменивший Нессельроде в апреле, надо полагать, пока не вошёл в курс Амурских дел, занимаясь урегулированием последствий Крымской войны и адаптацией Парижского трактата от марта 1856 года. Б.Г.). В декабре Муравьёв уехал из Петербурга.
Между тем в мае 1856 года Забайкальский военный губернатор полковник М.С.Карсаков (1826-1871) спустился по Амуру. У города Айгун (Айгунь) его пригласили к себе три местных амбаня, которым он объяснил цели своей экспедиции к устью Амура. Он сказал также, что плавание по реке по распоряжению генерал-губернатора Муравьёва будет продолжаться всё лето и всю осень и что на левом берегу будут организованы склады с продовольствием и оставлены команды для их охраны. Амбани заявили в ответ, что они не возражают против того, чтобы русские плавали по Амуру, хотя и боятся получить за это наказание от богдыхана, но категорически возражали против русских поселений на левом берегу реки. Михаил Семёнович обещал снять ответственность с амбаней и направить в Пекин соответствующие разъяснения.
Амбани интересовались количеством русского войска в устье Амуре, на что полковник назвал число 10.000 да в придачу к ним в этом году пройдут ещё 5 тысяч. А когда он сказал, что на Зейском посту находится 500 человек, амбани с беспокойством между собой переглянулись.
В январе 1857 года генерал-адмирал предложил Горчакову закончить дело о переговорах с Китаем по проблеме Амура, дабы предупредить прибытие в Пекин английского и французского резидентов. Генерал Адмирал предложил для переговоров фигуру адмирала Е.В.Путятина (1803-1883). Назначение Евфимия Васильевича состоялось в феврале, и в Пекин немедленно ушла об этом нота МИД. 21 февраля адмирал выехал из Петербурга. Его миссию засекретили (от Европы, Б.Г.) изучением берегов Восточной Сибири и подбором места для порта. В апреле Путятин был уже в Кяхте.
При этом деятельность Муравьёва по Амурскому делу отнюдь не была приостановлена – он её продолжал во всю силу своей энергии. Он видел, что действия китайцев становились тем неразумнее, чем затруднительней были его действия, скованные установками своих дипломатов. Он помнил слова Николая I: «Киайцы должны исполнять справедливые наши требования и если не захотят, то у тебя теперь есть войска, мы можем их заставить».
А англичане-таки заинтересовались нашей активностью в Приамурье. Горчаков писал в мае Путятину, что Лондон готов содействовать нашим интересам в Китае и интересовался, готовы ли русские на сотрудничество с английским резидентом в Китае лордом Эльгином (Элджином, Б.Г.). Горчаков расплывчато ответил Дж.Вудхаусу (1826-1902), министру иностранных дел Англии, что Россия конечно же всегда готова сотрудничать с Англией и не только по китайскому вопросу, однако миссия Путятина в Китае носит миролюбивый характер, и адмирал готов оказывать лорду Эльгину содействие в именно таком ключе.
15 апреля Путятин получил ноту китайского трибунала, в котором говорилось, что Китайская империя всегда сама справлялась с иностранной угрозой, что между Китаем и Россией нет секретных и важных дел, а потому в назначении русского посла в Пекин нет никакой надобности. Графу Путятину в Кяхте было уже делать нечего. Он послал в МИД письмо о том, что предлагает взять китайский город Айгунь (Сахалин-Ула) и вместе с Муравьёвым отправился на Амур, сопровождаемый двумя батальонами пехоты и дивизионом полевой артиллерии. Евфимий Васильевич надеялся, что в Айгуни он получит пропуск на проезд в Пекин, но эта надежда не оправдалась, и он сел на пароход «Америка», чтобы плыть в Печелийский залив (северо-запад Жёлтого моря, Б.Г.)
Муравьёв остался в Зейском посту в готовности отразить возможное нападение китайцев. Он мало надеялся на усех Путятина в Пекине, но никак не ожидал такого упрямства с их стороны. Заведующему 1-м отделением Амурской линии он дал инструкции о том, чтобы обращаться с бывшими властями и жителями Айгуня вежливо и предупредительно и внимательно наблюдать за возможными военными приготовлениями китайцев. Если таковые будут обнаружены, русские должны были перейти на правый берег Амура, рассеять китайское войско и отобрать у них оружие. Все эти действия военачальник должен объяснить повелением своего государя и говорить, что все жалобы китайцы должны направлять в адрес генерал-губернатора Муравьёва или в сенат в Петербург
В июле была получена нота китайского трибунала, в которой Пекин снова напоминал о нецелесообразности приёма русского посла и о неправильном выборе Путятиным места для переговоров в г. Тянь-Цзине. 4 августа к Путятину в Печелийском заливе прибыл местный амбань и сказал, что примет от адмирала бумаги, но ответ на них будет дан в Кяхту или на Амуре генералу Муравьёву. С этим адмирал не согласился, и началась обычная для китайцев тягомотина.
Трибунал пожаловался в сенат, что Путятин подал ему ноту с требованием допустить его в Пекин, а между тем богдыхан принимает послов в Пекине лишь для получения от них дани. Что касается переговоров, то они должны вестись только на границе. А вообще-то нерушимая граница между Россией и Китаем была установлена ещё в правление Кань-хи – это р. Горбица и Хинганский хребет, а посему предметом переговоров может только быть территория, прилегающая к р. Уди. Трибунал напомнил, что начатые по этому переговоры трёх приамурских амбаней и Муравьёвым до сих пор не завершены. Поскольку уж Путятин прибыл в Тянь-Цзин, богдыхан возможно назначит для этих переговоров своего представителя, но у китайцев есть вопросы к русским, занявшим некоторые поселения по Амуру вероятно без разрешения своего императора и т.д. и т.п.
«Китайское правительство, - замечает Шумахер, - должно быть, было в то время в храбром настроении. Оно решилось протестовать против занятия нами левого берега Амура». Мейрен-джангин Сахалян-Улы вручил Муравьёву лист, в котором обвинял его в занятии на левом берегу Амура китайских поселений под предлогом защиты региона от иноземных посягательств и, намекая на крепкое сложение и воинственность людей, населявших эти территории, призывал генерал-губернатора подумать, прежде чем разрушать дружбу между двумя государствами, и избавить «от хлопот и беспокойства войско двух государств».
. Муравьёв ответил мейрен-джангину, что переписка МИД, сената и его канцелярии с трибуналом никаких противоречий между странами не зафиксировала, что недопущение Путятина в Пекин трибунал объяснил отсутствием предмета для переговоров, а посему мейрен-джанги должен обращаться к г. Языкову, начальнику в Усть-Зее, в устной форме, поскольку он письменного китайского языка не знает. И лист вернул обратно.
Осенью Муравьёв убыл в Петербург.
В ноябре была получена нота из Пекина, которой уведомлялось, что властям Тень-Цзина, «во исполнение долга гостеприимства», повелено проводить Путятина с честью, и что Путятин убывает из Китая, чтобы испросить у своего государя нового способа решения дела. В конце ноты сообщалось, что богдыхан уже отдал распоряжение выехать своим переговорщикам в Сахалян-Ула и будет ожидать Путятина для решения пограничных вопросов. А через неделю в сенат пришла новая нота, в которой содержалась жалоба на русских, заселявших земли срединного царства и просило сенат приказать Муравьёву отвести людей и суда, дабы «предотвратить большие неприятности».
В сентябре Путятин из Шанхая послал генерал-адмиралу рапорт, в котором предлагал приостановить Кяхтинскую торговлю. Уверенность китайцев в заинтересованности России в этой торговле, по его мнению, и была главной причиной всех неудач в переговорах с Китаем. Он также сожалел, что Петербург пожалел 2-3 миллиона рублей на взятку китайским чиновникам, которая бы и решила всё дело. 2 ноября он, основываясь на информации католических миссионеров, докладывал, что появление его парохода в устье реки Бай-хэ произвело страх и смятение в Китае и успокаивал Петербург, что надменный тон Пекина свидетельствует о внутреннем бессилии страны.
Между тем французские «цивилизаторы», используя факт оскорбления китайцами какого-то французского миссионера, вместе с англичанами готовили захват Кантона, о чём Путятин узнал от французского адмирала. Американский посланник Рид, получив отказ в приёме у кантонского губернатора Иэ, заявил об употреблении США силы против китайцев (началась Вторая опиумная война, Б.Г.). Депешей от 17 декабря из Гонконга Путятин сообщил о выходе декрета богдыхана об отражении вторжения русских в Амурский край и предлагал вместо дипломатии применить по отношению к китайцам силу, например, блокаду устья р. Пейхо.
В конце декабря 1857 года Евфимий Васильевич был освобождён от звания посла и назначен начальником эскадры для наблюдения за действиями иностранных кораблей у побережья Китая. Н.Н.Муравьёв продолжал настаивать на политике заселения левого берега Амура, что ему и было предоставлено. Переговорный процесс с китайцами прервался: китайцев уведомили, что они напрасно послали свою делегацию в Сахалян-Ула, потому что граф Путятин, не получив от них положительного ответа, занят теперь другими делами, а для переговоров император России назначил генерал-губернатора Восточной Сибири.
В 1858 году Путятин вместе с американцами пытался из Шанхая воздействовать на позицию Пекина, но Амурский комитет приказал ему ограничиться функциями наблюдателя и дипломатией больше не заниматься. К этому же призывал Путятина и Пекинский трибунал. Китайцы начали собирать войско в Маньчжурии, однако проницательный Муравьёв большой тревоги по этому поводу не испытывал, считая эти действия китайцев следствием начатой войны с англо-французами. Он твёрдо вёл свою линию на заселение левого берега Амура, не упуская из вида и мер для обеспечения их безопасности.
Результаты не замедлили сказаться: 16 (28) мая 1858 года Николай Николаевич заключил Айгун(ь)ский трактат и по завершении молебствия в Усть-Зейском посту 18 мая издал следующий «большевистский» приказ: «Товарищи, поздравляю вас! Не тщетно трудились мы: Амур сделался достоянием России! Святая церковь молится за вас, Россия благодарит! Да здравствует император Александр и да процветает под кровом его вновь приобретённая страна! Ура!».
П.В.Шумахер сообщает главные обстоятельства заключения Айгунского трактата - многочисленные детали описывать бы пришлось слишком долго. Во время плавания по Амуру в мае 1858 года к Муравьёву обратились китайские чиновники с просьбой задержаться в Айгуне, куда должен будет прибыть дзянь-дзюнь - Амурский главнокомандующий и родственник богдыхана И-шань, желающий завершить переговоры по пограничным вопросам. Муравьёв пошёл в Айгунь с двумя канонерскими лодками, 11 мая встретился там с китайским главнокомандующим и за 6 дней заключил договор.
На первой встрече китаец вновь сделал заявления в духе последних дипломатических демаршей Пекина, и после 4 часов бесплодной дискуссии Муравьёв покинул заседание, оставив своему визави для размышления проект трактата, содержащий следующие пункты: левый берег Амура отходит к России, а правый до р. Уссури – Китаю, а далее граница проходит по р. Уссури; свободное плавание и свободная торговля по указанным рекам для обеих государств; на переселение китайцам с левого берега на правый даётся 3 года; в прежние трактаты о границе пересматриваются, и после этого будет действовать настоящий трактат.
Дальнейшие переговоры по болезни Муравьёва были поручены сопровождавшему его дипломату П.Н.Перовскому (1818-1865)[2]. Для преодоления сопротивления Пётр Николаевич, по совету Муравьёва, в дискуссиях с дзянь-дзюнем И-шанем стал делать акцент на плачевном состоянии Китая ввиду событий Второй опиумной войны, на несправедливом для России прежнем трактате, на сожжении русской фактории в Чугучаке и пр. Это произвело на китайцев нужное впечатление, и текст нового договора скоро был согласован. Китайцы добились некоторых уточнений границы по реке Уссури и категорически отказались вносить в договор статью об упразднении старых трактатов. По их просьбе слово «Амур» по непонятным причинам, пишет Шумахер, тоже было изъято из текста, а употреблено слово «река».
Но всё это были мелочи – в том числе потеря Муравьёвым на улицах Айгуна бриллиантовой звезды св. Александра Невского, - главное, казалось, было сделано. Не тут-то было: И-шань отказался подписывать договор, предлагая послать его сначала на апробацию в Пекин. Тогда Муравьёв вытащил из кармана последний «козырь» и заявил И-шаню, что русская сторона больше никаких уступок китайцам делать не будет и что в противостоянии англичанам Пекин должен рассчитывать на себя, поскольку русская сторона устранится от всякого посредничества в их конфликте. Дзянь-дзюнь признал своё поражение и поставил под договором свою подпись, заявив, однако, что не знает, чем кончится всё дело в Пекине. Он явно опасался недовольства со стороны богдыхана и страшно перестраховывался.
Что касается ратификации Айгунского договора и вытекающих из него пунктов о торговых и почтовых связей с поднебесной, то Муравьёв, а потом и МИД поручил провести эти переговоры Перовскому, назначенному приставом нашей духовной миссии в Пекине. Ему же поручалось договориться о ратификации соглашения по Уссурийскому участку границы, куда был послан офицер генштаба М.И.Венюков (1832-1901). В декабре Амурский комитет принял решение пока не посылать посольство в Пекин и оставить все дипломатические дела на Перовском.
«Итак, Амур с миллионом квадратных вёрст и приморским берегом составил одним почерком пера генерала Муравьёва законную собственность России», - резюмирует Шумахер. В отчёте генерал-адмиралу Муравьёв писал, что «если же господа неверующие станут и теперь ещё утверждать, что договор не облечён всеми дипломатическими формами, то ошибутся, как ошибались и прежде в сношениях своих с Китаем».
А между тем Путятин 1 июня заключил в Тянь-цзине ещё один договор - видно, лавры дипломата не давали Евфимию Васильевичу покоя, - и А.М.Горчакову пришлось разъяснять адмиралу, что этот договор придётся аннулировать и считать недействительным. Кстати, китайцы, заключая договор с адмиралом, уже знали о заключении Айгунского трактата, но вероятно посчитали, что «кашу маслом не испортишь». И попросили Путятина помочь им в переговорах с англичанами, французами и американцами.
А дипломат-адмирал нанёс-таки своими действиями некоторый вред: подписав в Тянь-цзине два текста, он не заметил, что они противоречили друг другу – правда, не по содержанию, а в некоторых словах. Переводчик с маньчжурского языка пропустил это, не обратили на это внимания и в МИД, поверив утверждениям Путятина. Положение П.Н.Перовского при ратификации этих протоколов оказалось весьма затруднительным: китайцы показали ему только один текст, заявив, что никакого другого текста у них нет. Это было, конечно, самым настоящим обманом, и бедному Перовскому пришлось распутывать завязавшийся узел.
В 1859 году в Пекин был назначен резидентом генерал-майор Н.П.Игнатьев (1832-1908), и Н.Н.Муравьёв посоветовал повысить его ранг до посланника, чтобы ни в чём не уступать послам Англии, Франции и США. Граф Амурский и в этом отношении оказался на высоте и продолжал давать в Петербург полезные и компетентные советы. А Игнатьеву надлежало принять дела у Перовского и решить порученные тому вопросы, в том числе и о разграничении территории в районе р. Уссури. Николаю Павловичу придётся ещё много «повоевать» с китайскими чиновниками, в том числе по вопросу собственного признания как посланника России и признания Айгунского соглашения. Придётся ему почувствовать в полной мере и «гадости англичанки», и «прелести» Второй опиумной войны с занятием Пекина англо-французскими войсками, бегством богдыхана в Монголию и т. п. Помог Игнатьев своим посредничеством и в переговорах европейских союзников с китайскими властями. Но мы не будем вдаваться в такие подробности статьи П.В.Шумахера, более относящиеся к отношениям Китая с Россией и не затрагивающие напрямую тему Амура.
А генерал-губернатор Восточной Сибири, в это время продолжал неуклонно «гнуть» свою линию и осваивать приамурские территории. Была сделана им и попытка убедить Пекин предоставлением соответствующих карт. Для составления карты в Уссурийском районе в январе 1859 года был послан обер-квартирмейстер подполковник К.Ф.Будогосский (1822-1875). Он сопровождал графа Амурского в Печелийский залив, куда Николай Николаевич с маленькой эскадрой прибыл 2 июля на пароходе «Америка». Генерал-губернатор вошёл в контакт с местными властями и договорился с ними о посылке Константина Фаддеевича с картами в Пекин. Карты мало помогли: китайцы их плохо понимали, да и не хотели понимать.
Возвратившись в середине ноября обратно на Амур, Муравьёв-Амурский из Благовещенска послал казачью сотню во все маньчжурские селения с объявлением, что их жители являлись теперь российскими подданными. В исполнение Айгунского договора он также распорядился учредить военные посты в заливе Петра Великого (на месте будущего Владивостока) и в бухте Новгородской (залив Посьета) и приказал Амурской флотилии под командованием контр-адмирала Казакевича выйти в море. Всё это делалось открыто, демонстративно, ничего не скрывая от китайцев. Одновременно в Забайкалье и Иркутске стали распространяться слухи о движении русских войск на юг весной следующего года, которые успешно достигли Пекина и произвели там нужный эффект.
Поскольку Пекин всячески тормозил все наши усилия начать переговоры по определению границы по р. Уссури, МИД направил графу Амурскому письмо с предложением занимать там территории на правом берегу реки, т.е. по методу, использованному им на Амуре, фактически в одностороннем порядке определяя эту границу.
Граница на р. Уссури при активном участии графа Амурского была согласована лишь в июне 1861 года. «Граф Муравьёв блестящим образом вырешил все спорные вопросы и увенчал ряд многолетних, настойчивых домогательств России к возвращению владений ея на Амуре», - так Шумахер заключает свою объёмную и в высшей степени содержательную статью.
[1] У китайцев названия «Амур» нет: верхняя часть реки у них называется Сахалян-Ула, а нижняя – Сунгари-ула.
[2] Дядя революционерки Софьи Перовской (1853-1881).
