Перед отъездом Алексей подошёл к земской школе. Как раз началась переменка: ребятишки гурьбой выбежали в школьный двор. Алексей удивился: мальчишки и девчонки устроили весёлую и шумную возню, играли в догонялки, перепрыгивали через подмёрзшие лужицы, – и всё равно умудрялись слышать негромкий голос учительницы. Любовь Степановна подозвала к себе мальчишку – из-под шапчонки у него вились-сияли прямо золотистые кудряшки, застегнула пуговицы на стареньком, видно, ещё братьями ношеном, армячке, что-то строго сказала мальчонке. Он кивнул, и Любовь Степановна на мгновенье прижала его к себе. Мальчишка убежал, а Алексей Пахомович шагнул к Любе, поклонился. Улыбнулся:
- Всё же как жаль, что мне не пришлось быть Вашим учеником… Поразительно, Любовь Степановна: Вы и голос не повышаете, а ребята Вас слушаются.
-Да зачем же на них повышать голос? – Любаша тоже улыбнулась. – Им достаточно сказать, и они всё тут же понимают.
-Вы любите их, – серьёзно заметил Алексей.
Люба просто согласилась:
- Люблю, Алёша.
- А я уезжаю, – по делам. Мы с Вами давно не виделись, Любовь Степановна. Вот и подумалось: зайду в школу. Как же обойтись без традиционного купеческого вопроса!
Любаша с интересом взглянула на Алексея. А он шутливо объяснил:
-Какой же купец перед отъездом не спросит красну девицу: что привезти тебе, душа моя, из дальних странствий?
Любаша рассмеялась:
- И далеко ли едете, Алексей Пахомович?
-На «Савельевскую».
По Любашиному лицу пробежала тень, и Алексей запоздало вспомнил…
А ещё вспомнил букет примятых ромашек в заборе… В растерянных Любашиных глазах такое девчоночье горюшко плеснулось, что ему захотелось утешить её, и он сказал:
- Он ещё приедет…
Только слова его не сбылись. В Заярное мальчишка этот больше не приехал, а после окончания Горного училища отправился работать на «Савельевскую».
И теперь Алексей знал, что дороже всех богатых купеческих подарков, дороже всех аленьких цветочков из невиданных садов для Любаши будет весточка о её шахтёре…
Когда обсудили с Астаховым проект печи для обжига кирпичей и вышли в шахтный двор, Алексей Пахомович протянул инженеру портсигар, словно мимоходом, заметил:
Тут у вас, на «Савельевской», выпускники нашего Горного училища работают.
Астахов кивнул на рослого парня, что стоял у здания шахтного спуска-подъёма и разговаривал с красивой темноволосой девушкой:
- Один из них, – Сергей Большаков. Большой толк из парня в нашем горном деле, – уже сейчас. Я бы смело оставил на него шахту, хоть и молод он совсем. – Улыбнулся: – Девчонки здешние чуть не дерутся из-за него. А он, смотрю, выбрал: раскрасавица эта – Глашенька, стволовая наша. Дело, похоже, к свадьбе.
Алексей внимательно взглянул на Глашеньку: хороша… Вон как смотрит на Сергея, как заботливо отряхнула что-то с его шахтёрского бушлата. (Ещё со времени правления императора Николая Первого шахтёры – Горное ведомство – относилось к военизированному корпусу, поэтому для них была учреждена специальная форма одежды. Шахтёрская форма сохранялась и в советское время, – примечание автора). А он с улыбкой задержал её ладошку в своей руке…
Значит, нерадостною оказалась весточка для Любаши.
Ничего не сказал Алексей на ожидание в Любиных глазах. Достал большой кулёк с конфетами, – по пути домой заехал в кондитерскую лавку, самые лучшие выбрал:
-Ребят своих угостишь, Любонька.
А и говорить ничего не надо было: заметила Любаша промелькнувшую вину в глазах Алексея, ни о чём не спросила…
Алексею вдруг захотелось прижать к себе Любоньку, – как если бы он был её старшим братом…
… Целый день шёл снег. Не густыми тяжёлыми хлопьями падал на землю, а кружились над балкой и степью снежинки, – так бывает лишь в начале зимы. На всех уроках ребята не отводили глаз от окна. И у Любы замирало сердце, – в предчувствии какого-то счастья, что обещала лёгкая и юная зима.
Когда возвращалась из школы, остановилась у крутого склона, что спускался к замёрзшей речке. Ребятишки её уже успели пообедать и теперь катались на санках. Люба смотрела на своих разрумянившихся девчушек, – смелые какие! Ничуть не хуже мальчишек слетают со склона на заснеженную полянку у реки.
На ладошку опустились снежинки. И вдруг сквозь эту невесомую лёгкость откуда-то надвинулась неясная тревога. Может, оттого, что снежинки таили чуть уловимую полынную горечь?.. Может, Сергей поднялся сейчас из шахты, тоже смотрит на эти снежинки… и вспоминает их встречи?
Ночью Любаша проснулась. Набросила на плечи вязаную шаль – крёстнин подарок, подошла к окну. К чему-то прислушалась. А снежинки колыхали, убаюкивали тишину, опускали на вишнёвые и яблоневые ветки невесомые кружева.
Только радости не было. Вместо неё темнела тревога, становилась всё беспросветнее…
И в тревоге этой не сразу заметила, что молится о Сергее…
-Серёжа… Сергей!.. Господи, Защити его… Пресвятая Богородица, сохрани его на всех путях…
Лёгким своим кружением снежинки и её убаюкали, – перед самой зорькой задремала Любаша… А в полудрёме обрушилось небо, и звёзды вспыхнули с небывалою – нездешней – яркостью. И в полудреме Люба шептала: Господи… Спаси его… Защити его, Господи…
На уроках изо всех сил старалась, чтоб тревога её неясная ребятам не передалась. А они всё равно притихли, удивлённо поглядывали на Любовь Степановну. Когда решали примеры, Василёк Ивашин вдруг сказал:
-С горки весело кататься. Вы приходите к нам.
Любовь Степановна благодарно опустила ладонь на светленькую головку: как не понять, что мальчишечка утешить её хочет, сердечком почувствовал тревогу её…
А потом случайно взглянула в окно… и замерла. Тревога стала не просто ясной, – ослепительно вспыхнула. Как звёзды в предрассветной полудреме, когда отчего-то обрушилось небо.
Может, показалось?.. Хотелось ухватиться за последнюю надежду.
Но у школы прохаживался Фёдор Колесников. Часто останавливался, смотрел на школьные окна.
И до перемены была целая вечность. И надежда – то накатывала робкой волною, то снова сменялась тревогой.
Осмотрела, все ли пуговицы застёгнуты, по-своему перевязала платки, – только потом вышли во двор. Велела ребятам играть около школы, на дорожках, что расчистил от снега сторож Захар. Сама подошла к Фёдору:
- Говори. Как есть, говори.
- В общем, Любань… Любовь Степановна. Всю ночь он имя твоё повторял. Без памяти Серёга. У нас на «Савельевской» ещё утром, лишь Сергеева смена спустилась в забой, гремучий газ взорвался. С такою силой, что на поверхности раскатом отозвался. К подъёмному стволу не подступиться, – завал. Серёга со спасателями выводили мужиков через запасной выход, а к нему тоже пробраться надо было. Темнота, Любань, – не верится даже, что и бывает такая-то. Раненых много. Никто и не знал, что у Сергея перелом колена: догадайся, если он, как ни в чём не бывало, командовал… И что на виске рана чернеет, никто не видел. Уж когда подняли всех мужиков на поверхность, присел он прямо на землю, спиною к стволу тополя, глаза прикрыл. Я – к нему: тебе, мол, Серёга, к фельдшеру, – с такой раной. А он отмахнулся:
- Есть работа у фельдшера. А я отсижусь малость. Колено зашиб, видно. Пройдёт.
Фельдшер наш, Егор Емельянович, про колено сказал, – заживёт, срастётся: только бы беды!.. А рану на виске осматривал, – молча хмурился, головою покачивал. Я, Любань, – чтоб ты знала… На рассвете фельдшер сказал, что дела плохи… Не живут с такою раной. А Серёга и в себя не приходит. Так я, Люб, чтоб ты знала: одно лишь твоё имя говорит он в беспамятстве. В больнице от него Глаша не отходит, – девчонка, наша рукоятчица. Она и надоумила меня, – велела, чтоб я к тебе поехал. На «Савельевскую» поедешь со мною, Люб? Успеем, может.
Хорошо, что последним уроком сегодня – Закон Божий. И отец Василий пришёл уже.
Любаша отправила Фёдора к Алексею Пахомовичу. Алексей без лишних расспросов запряг тройку…
Когда Любаша склонилась над Сергеем, он приоткрыл глаза:
- Люба!.. Любаша, Любонька!.. Как хорошо… Волосы у тебя… волосы у тебя ромашкой пахнут. И снегом.
Фельдшер Егор Емельянович в немалом удивлении отметил, что жар немного спал. Сергей не выпускал Любину ладошку, так и уснул, – неожиданно легко, как уставший за день мальчишка…
Глаша прижалась к Любашиному плечу, расплакалась:
- Не знала я… что любовь такою бывает. Что вот так, любовью, спасти можно… удержать: он на самом краю был. – Подняла на Любу глаза: – Не скрою от тебя: понравился мне Серёжка твой. Так понравился, что решилась я… На то решилась, чтоб напоить его, – самогонкой, перваком… Ну, а потом – чтоб женился, раз грех-то случился у нас. Да только не мне одной понравился он. Есть тут у нас ещё одна… что хотела замуж за него выйти. Она, Дуська, похлеще придумала: в самогонку приворотного зелья добавила. Только он пить не стал: ни со мною на кухню не пошёл, ни стопку от Дуськи не принял, а уж как она протягивала ему, – стопку-то с зельем! А мне – как озаренье: сильны чьи-то молитвы за Сергея… Ты не думай, Люба: больше ничего не было. – Глаша вытерла слёзы, кивнула за окно: – Матвеюшка мой. Забойщик с участка Сергея Александровича. Свадьба у нас, – после Святок.
… А Алексей Пахомович вдруг Танюшу рассмотрел. В канун Рождества у церкви встретились. Алексей привычно нахмурился под Танюшиным взглядом, – горьким и ласковым. А во время службы не сдержался, несколько раз оглянулся на Таню. И то, о чём он с досадой думал: не бывать этому… – стало не только возможным, а – самым желанным.
К весне Сергей выздоровел. Лишь на виске розовел рваный шрам.
-Когда же свадьба у вас с Танюшей, Алёшенька? – с улыбкой спросила Люба. – Мне очень хочется, чтоб свадьба у вас была. Таня будет самой красивою невестой.
- Вот тебя отдам замуж, а там и мы с Татьяной свадьбу сыграем, – серьёзно объяснил Алексей Пахомович.
А на свадьбе Сергей бережно сжимал Любашину ладонь:
- А ежели снова, Любонька… Никто не знает, как поведёт себя шахтная глубина. Не страшно? Не боишься?
Люба подняла глаза на мужа:
- Я о тебе Создателя молю…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Навигация по каналу «Полевые цветы»