Домой добрались к полудню. Поселковые провожали взглядами старенькие дрожки, качали головами. Аксинья, казалось, не дышала… Михаил остановил Дымка у своих ворот. У Аксютки сердце забилось в тяжёлом предчувствии: будто не домой приехал… Мишка взял её за руку,– так и во двор вошли.
Батя, Пантелей Фёдорович, видно, на мельницу собирался. На Михаила с Аксиньей не взглянул. И на лице батином, заметил Михаил, даже простое удивление не мелькнуло. Аксютка горестно, совсем неслышно, прошептала:
- Миша!..
Михаил крепче сжал её ладошку, шагнул к отцу:
- Вот, бать… Жена. Обвенчались мы с Аксиньей Степановной. Приехали вот… домой.
Отец равнодушно, мимолётным взглядом, скользнул по их рукам. А выше и не поднял глаза. Повёл плечом, – чтоб Мишка посторонился:
- Нет у вас здесь дома.
- Бать!..
Батя всё ж глянул, – тяжело, исподлобья:
- Ты меня не спрашивал, когда – кивнул на Аксинью – чужую невесту из-под венца увозил. Мать из-за тебя…– махнул рукой, не стал рассказывать, как Фрося за слезами света белого не видела, как Гераськины друзья били стёкла в окнах, – считай, каждую ночь… Не стал рассказывать, что поселковые перестали здороваться с ними. И про то не сказал, как горюет Фрося, что соседки теперь не разговаривают с нею, а лишь бросают вслед какие-то злые и насмешливые слова… А кое-кто из новоникольских мужиков даже стал ездить на мельницу аж в Терновое, – чтоб не к нему, Туроверову, новоникольскому мельнику…
- Бать!..
-Живи, как знаешь.
А на крыльце застыла мать… Пантелей Фёдорович нахмурился. Строго велел Ефросинье:
- В избу зайди. И – не смей мне!.. Говорено-переговорено уже. Всё сказано.
Михаил всё ещё надеялся, что батин гнев сменится милостью… Повторил:
- Бать!.. Обвенчались мы. Аксинья – жена моя… а я ей муж.
И отец повторил:
- Живи, как знаешь. Ты ж вон… обошёлся без нашего благословения. Обходись и дальше.
- Так ты ж не благословлял… – горько напомнил Мишка тот их разговор на мельнице, когда он рассказал бате, что хочет засылать сватов к Аксинье.
Отец молча ждал, когда они с Аксиньей выйдут со двора…
Аксинье хотелось плакать, – не оттого, что им ночевать негде… Мишку жалела: тёмно-серые глаза его туманились, и в беспроглядном этом тумане таяла надежда. Все эти месяцы на душе у Аксиньи тяжёлым камнем лежала вина. Но лишь теперь пронзило так больно, лишь теперь поняла Аксинья: из-за неё всё случилось. Тогда, у церкви, ей надо было сдержаться… Не смотреть на Михаила, не оглядываться на него… Идти в церковь… с Герасимом. А сердечко рвалось: ооой!.. Как же без Мишки жила бы… всю жизнь – без него.
Обняла мужа:
-Мишенька!.. Михаил Пантелеевич!.. Господь поможет нам. А к моим пока не надо ехать: чувствую, и там нам прощенья не будет.
Михаил кивнул на дрожки:
- Садись, Аксютка. К крёстной моей поедем. Может, что посоветует нам…
Мишкина крёстная, Аграфена Сотникова, жила на другом краю посёлка, – за её избою уже степь начиналась. Крестника своего Агрфена очень любила: маленьким, бывало, с рук не спускала Мишку. И сейчас Михаил заметил радостный крёстнин порыв… А она сдержалась, – не обняла, как всегда бывало при встречах. Но и не выгнала, – вздохнула:
- В избу проходите… Чего уж, – во дворе-то..
Не расспрашивала, – да и о чём тут спрашивать… Строго брови свела:
- Отца с матерью не суди. Обиду большую ты им нанёс. Свои дети будут, – поймёшь. А пока – жди: даст Бог, – простят. – Погладила Аксинью по голове: – Да её вот береги. И жалей. Тяжело вам будет, – все жизнь начинают не без помощи отца-матери. А вам самим придётся. – Подумала: – Парамон мой избу старую не успел разобрать, до лета оставил. Места маловато там, да вам хватит. Изба тёплая, – поживёте пока. А там видно будет.
Михаил низко поклонился крёстной…
Что места в избе маловато, – они и не заметили: им изба дворцом казалась. Аксинья наново выбелила стены, окна вымыла, стол и лавки выскоблила, – так, что засияла избушка, а они с Михаилом радовались, особенно, – когда за стол садились, Аксюткины щи есть. Аксинья бережно нарезала выпеченный хлеб, подкладывала Михаилу румяную горбушку. Заботливо, как положено жене, спрашивала:
- Не пересолены ли щи, Михаил Пантелеевич?
Мишка качал головой: вкуснее Аксюткиных щей вообще ничего на свете не было…
Работать стал Михаил за Верхнекаменкой, на тамошних каменоломнях. Заработки неплохими были, и рассчитывал Мишка, что будущим летом свою избу поставит.
Как-то в обед Аксинья лишь успела налить щей в глиняную миску… Случайно в окно взглянула… и обмерла. Побелевшими вмиг губами прошелестела:
-Миш… Михаил Пантелеевич… – отец! Батя к нам… идёт.
И вдруг счастливо вспыхнула Аксютка, радость в глазах заплескалась… Как хорошо, что со щами успела, и хлеб свежий, горячий ещё… и получился сегодня мягким-мягким, с золотистою корочкой, – батя всегда такой любил. Метнулась за чистым полотенцем, – отцу чтоб подать…
Михаил тоже встал из-за стола, и сердце радостно забилось, – от Аксюткиного счастья.
Степан Панкратович распахнул дверь, – Михаил с Аксиньей тревожно переглянулись: им показалось, что отец с силою ударил в дверь ногой… По какому-то наитию Михаил встал впереди Аксиньи, поклонился отцу:
-Обедать с нами… проходите. Щи у хозяйки – с пылу-с жару.
Степан Панкратович отстранил Михаила. Аксинья испуганно отшатнулась, а отец сорвал с её головы простенький платочек, бросил себе под ноги… наступил на него. Тяжёлые Аксиньины косы упали ниже пояса. Атарщиков схватил дочь за волосы, потащил к порогу. В ярости хрипел:
- В монастырь!.. На скотный двор в монастыре! До конца… до конца дней… грех замаливать…
Не договорил, – выпустил Аксиньины косы, грузно упал на пол: Михаил, не помня себя, в такой ярости бросился на Степана Панкратовича, что вмиг сбил его с ног. Втолкнул Аксинью в маленькую светёлку. Атарщиков тем временем поднялся, двинулся на Михаила:
-Ах, ты ж… щенок… Тебя бы первым надобно…
Здоров был Степан Панкратович. Только против рослого Мишки Туроверова, против силы его, – очевидно, помноженной на отчаянную, дикую ярость, – слабоват оказался… Дрались долго, – пока всё ж не стал уворачиваться Атарщиков от тяжёлых, ровно железных, Мишкиных кулаков. Не устоял на ногах, снова упал… А Михаил навис над ним, приподнял за разорванную на груди косоворотку:
- Так и знай… Степан Панкратович… – Мишкины губы чуть заметно задрожали: как увидел Атарщикова за окном, – радость поднялась в груди… уж собрался отцом назвать Аксюткиного батю… – Так и знай, Степан Панкратович: пальцем тронешь Аксинью… жену мою, Аксинью, тронешь, – хоть пальцем, – убью я тебя. Ты запомни это, Степан Панкратович: убью. Хотели мы… чтоб по-человечески, хотели: на колени перед вами встать, прощение ваше вымолить… чтоб простили нас, – за любовь нашу с Аксиньей, за то, что не дышать нам друг без друга… А вышло – вон оно, как вышло. Аксинью я тебе не отдам: она мне жена венчаная.
Атарщиков рукавом утёр кровь с лица, подхватил упавший свой полушубок:
- Проклят будь. И… она тоже. И… встретимся ещё…
Мишка подал Степану Панкратовичу овчиный треух:
- Встречаться нам с тобой незачем.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Часть 11 Часть 12 Часть 14 Часть 15 Часть 16
Часть 17 Часть 18 Часть 19 Часть 20 Часть 21
Часть 22 Часть 23 Часть 24 Часть 25 Часть 26
Часть 27 Часть 28 Часть 29 Часть 30 Часть 31
Часть 32 Часть 33 Часть 34 Часть 35 Часть 36
Навигация по каналу «Полевые цвет
